Дым отечества

Татьяна Апраксина
100
10
(1 голос)
0 0

«Он услышал хруст и грохот еще во сне. Не просыпаясь, по звуку, оценил примерный размер камня, ухнувшего во внутренний двор, угол падения, расстояние до катапульты… во сне же и вспомнил, что он не в Камарге и не в Шампани, а дома, в Перудже. И если снаряды долетают к нему во двор, значит чертовы Одди не просто просочились под город, как было в прошлый раз, а прошли за стены и сняли-таки цепи, мешающие кавалерии и орудиям — а потому дело, считай, проиграно. Тут он проснулся и вспомнил, что никакие чертовы Одди никуда уже просочиться не смогут. Прошлый раз стал для них последним. …Превратности профессии — даже когда ты уезжаешь из войны, война не уходит из тебя». Том второй, части первая и вторая.

Книга добавлена:
11-05-2024, 12:28
0
122
145
Дым отечества
Содержание

Читать книгу "Дым отечества" полностью



17 октября, ночь

Женщина на стене смотрит на ткацкий станок. Высокий, угловатый и черно-рыжий. И сама она такая же. Длинное пестрое платье, длинные рыжие волосы, длинное пестрое лицо, шитая головная повязка, серьги, незамужняя, свободная, невеста. Приданое к свадьбе готовит. Их таких на длинной широкой ленте пятнадцать, девушек и станков. Специально подобранное число, счастливое, но никому из богов не принадлежит. Все ткачихи разные — та наклонилась, эта цепляет нитку, эта опускает планку… все одинаковые. Если быстро повернуть голову, то кажется, что всего одна — и под руками ее ходит ткацкий станок. Пра-пра-пра-пра-прабабка еще в Саксонии соткала эту ленту себе на свадьбу, на удачу. Может быть, тогда над этим смеялись. Или ругали ее — бесполезная вещь. Или восхищались тем, что рисунок почти живой. Или… но теперь дальним потомкам было на что посмотреть и что вспомнить. Человек разглядывает свои руки. Все, как было — большие, короткопалые… чистые. Даже ссадин и царапин нет. Это хорошо, что нет. А хочется, чтобы были, потому что… Сундук, где хранилась широкая тканая полоса, стоит у стены. Служанка, которой приказали помочь закрепить ленту-наследство на стене, лежит в нем, свернувшись калачиком. Будто спит. Она ничего не оставит детям. Да и неоткуда им взяться, детям. Скоро вернется Селвин, вытащит сундук — ему-то, при его силе, не в тягость, да и весу в той Клодине немного, девчонка совсем. Вытащит, поставит на подводу, увезет. А дело на том не кончится.

Их, тех кто знает, двое было. И второй тоже придется умереть. Чем скорее, тем лучше. Пока не проболталась, пока не выдала. Тут словечко уронишь, хоть во сне бормотать начнешь — беда. Пропадать всем и всему, от него самого, до ткачихи на стене. Проще сунуть тлеющую головню в стог и думать — пронесет, как-нибудь не загорится, чем надеяться на то, что слова не разлетятся по ветру. Даже в лесной чаще их растащили бы муравьи и сороки, но здесь не чаща, здесь Орлеан. Болтливый город, и люди в нем болтливые. Не пощадят никого. Если уж людям королевской крови, крови богов, за это знание рубили головы на площадях, то что делать остальным? Обезопасить себя. Спасти. Запутать след, затереть его и притаиться — может быть, псы беды промчатся мимо. Домоправительницу, Марию, жалко. Хорошая женщина — честная, умелая, незлая.

Можно было бы не трогать, да любопытна и разговорчива. Девяносто девять из сотни женщин таковы — и беда невелика… Была бы рабыня, можно было бы продать далеко, не убивать, не рисковать. Да закон на то есть: нельзя язычнику держать крещеных рабов, а христианину — никаких, кроме пленных, взятых с боя и не выкупленных потом. И нельзя запрещать креститься. Вот и выходит… Она все расскажет, и трех дней не пройдет. Как днем рассказала господину о том, что нашла, сунув любопытный нос в имущество маленькой Клодины. Служанки, опасаясь воровства промеж себя, да и глупых трат, все заработанное, купленное и подаренное отдавали на хранение Марии, чтоб та заперла понадежней и не отдавала без повода. Домоправительница хранила-хранила, да и сунула нос в кожаный футляр — что там у хорошенькой Клодины такое спрятано? Прочитала — и побежала к господину. Поклялась всем на свете, своими богами и святыми, что будет молчать. Но женские клятвы — пух, дунь и полетят по ветру. Только тут в одиночку дела не сделаешь, Мария женщина высокая, статная, телегу плечом сдвигает. Можно бы за ужином опоить, пристройку поджечь, а двери подпереть, так остальных жалко, и вышибить могут, и соседи на помощь прибегут — тушить, пока на них не перекинулось. И спросят же, как вышло, что все спали крепко. И… нет уж, сколько тут ни думай, а если не дано ума и удачи на ремесло — так и не выдумаешь ничего хорошего. Он торговец, а не убийца. Человек морщится — как же, не убийца. Убил же. Душил Селвин, конечно, но он-то… зазвал, держал, чтобы тихо… И приказывал — он. А теперь еще раз прикажет. Нужно было бы дождаться утра, а лучше — следующего вечера. Выбрать подходящий момент, чтобы избавиться и от второй женщины. Подождать, пока Селвин вывезет и надежно закопает сундук с трупом. Очиститься, отвести от себя гнев жертвы, убитой несправедливо и предательски. Очистить дом от пролитой крови. Но достаточно было подумать, что сначала придется ждать, ждать и бояться, что домоправительница проболтается — на исповеди или по секрету кому-нибудь из подруг или родни, хорошо хоть, что у нее, овдовевшей почти после свадьбы, детей не было. Бояться, что ее насторожит пропажа Клодины. Что она почует недоброе: женщины неумны, но чутье у них лучше чем у лис. И — самое главное — что придется еще раз заново решаться на скверное дело.

И… и если ему придется ждать, думает Ренвард сын Теллана, саксонец, живущий в Орлеане, если ему придется ждать, он не поручится за то, что сам не признается кому-нибудь, или не выдаст себя, или не откажется от намерения. Шаги в коридоре, негромкие, уверенные. Селвин. Рыжие волосы к голове прибило и на куртке темные пятна — дождь на дворе. Вот у него руки не дрожат. Убивать он не хотел, пришлось объяснить, в чем дело — но когда согласился, тут же стал спокоен и деловит, как и положено купеческому ближнему человеку, самому бы так.

— Я поставил сундук на подводу, до утра, — говорит он. — Сейчас-то ехать…

— Не надо сейчас, — машет рукой Ренвард. Подвода, выезжающая из дома кромешной ночью, заполночь, и направляющаяся не к складу, не за товаром — это странно и подозрительно. Соседи проснутся — потом три дня судачить будут.

— Я вот что подумал… у нас в третьем погребе, в синем, лестница крутая и ее давно чинить пора. Если с нее человек упадет, никто не удивится — споткнулся, да и разбился, там и насмерть просто. Вот я бы туда пошел, да вынул кой-чего, а вы б потом ее туда послали, сразу, чтобы никто раньше не успел. За чем, думает Ренвард, можно послать домоправительницу в подвал в такую ночь? За припасами — так она служанок отправит, пожалуй, на то и целый дом девок, чтоб хозяин ни в чем не нуждался. Разве что… за вином. Оно как раз хранится в части, запертой на два замка, чтоб не воровали, и один ключ у Марии, а другой у хозяина. Но нужен еще и повод. Чтобы все выглядело как обычно. Гости? Средь ночи — и ни слугу вперед не послали, ни самих гостей не видать? Не видать… потому что не приехали еще.

— Делай, — решительно кивает Ренвард. — Закончишь, закрой и Марию ко мне. А скажу я ей вот что: привезут товар, дорогой и важный. Привезут тихо. Не тайно, просто тихо. И нужно в винном подвале место освободить. Там два замка и сухо.

Марию, домоправительницу в доме зажиточных саксонских купцов, никто бы не упрекнул в лености и нерадивости. Разбудили, считай, в полночь — товар, гости — значит, надо пойти и сделать, что господин велит. Одеться, умыться — и сделать. Ключница все же, распустехой ходить нечего, пускай и ночью. Освободить место — так освободить. Наверняка дорогое вино привезут, которое не бочками, а бочонками или бутылками считают. Дело привычное, а подвал самый годный — сухой, чистый. Но даже в сухом и чистом подвале водятся мокрицы. Мерзкие твари. Признаваться, что ты при виде такой маленькой многоножки готова на потолок запрыгнуть, подобрав юбки — засмеют же. Поэтому надо вести себя как полагается: зайти на кухню, тряхануть за плечо рябого работника, иди, мол, потрудись — а я тебе посвечу, да посмотрю, чтоб ты к бочкам не прикладывался. Бедняга Мишу глуховат и безответен — только топает как стадо солдат.

— Осторожней на лестнице, — громко напоминает Мария, этот же навернется, так ни его, ни лестницы не соберешь…

— Я знаю, гос… — бормочет Мишу, — ух… Грохот такой, будто не человека, а бочку вниз уронили. Упал, и молчит. Дева Мария, накаркала. Из-за угла, почти сразу же, вывернулся рыжий Селвин. В одной руке факел, в другой — веревка. Словно знал заранее. Увидел Марию — и шарахнулся. Добрый христианин тут молитву бы забормотал, но что с саксонского язычника взять, только что-то злющее шипит и глазами сверкает.

— Мишу упал! — выпрямляется в полный рост Мария. — Я посвечу, а ты лезь посмотри, что с ним. И протягивает руку за факелом. Вот тут-то ее и попытались спихнуть вниз со ступеней следом за Мишу. Селвин, громила, вцепился в руку — и стал теснить назад. Мария вдруг, в одно мгновение, все поняла, заледенела на мгновение — едва ее назад не прогнули, — а потом разозлилась. И со всей силы, со всей злости, пнула своим деревянным башмаком Селвина в голень. Тот аж не то ухнул, не то крякнул — и руку, конечно, выпустил.

— Ты, язычник! Морда коровья! Я тебе покажу, как добрых христиан в подвал спихивать! Матерь Божья, ты их видишь? — И в стенку его, в стенку, пока не опомнился, урод здоровый. И кричать! Не тот здесь дом, чтобы на крик не прибежали. — Пакости всякой понавешали! Гад и язычник, мокрица проклятая, опомнился быстро, попытался замахнуться, ударить — вышло плохо: пролет тесный, снизу сломанная лестница, сверху целая. Попытался пнуть. Что ручища, что ножища у саксонца — ого-го, но и Марию Пресвятая Дева не обидела… Ударить не ударил, по темени скользнул, но чепец сбил — и тут же за косу схватил, опять столкнуть пробует… а сам того не замечает, что выроненный им же факел ему рубаху подпалил. Топот на лестнице… ну, наконец-то! Хозяин… ну его силой не обидели, сейчас мы вдвоем этого убивца его же веревкой завяжем.

— Да что ж ты, дурак, — кричит мастер Ренвард.

— Он Мишу убил! — вопит Мария. — И меня хотел! И понимает, на кого мастер замахивается длинным кривым ножом. Сговорились! Один другого послал! И вот их теперь уже двое между ней и лестницей наверх, и у одного веревка, а у другого нож. Не зарежут, так задушат. Кричать надо, кричать и драться. Может, кто подоспеет?

— Убийцы! Негодяи! Предатели! — Матерь Божья, спасибо, что развернуться им вдвоем негде… и еще раз спасибо, надоумила. — Пожаааааааар! Присела, уворачиваясь от руки с ножом — и дернула Селвина за ногу так, что он сам головой о ступеньки свалился, да еще и хозяина сшиб. Тому, правда, нипочем — равновесие не удержал, но всего-то задницей на ступеньку плюхнулся и вскочил, раньше чем Мария разогнуться успела. А рыжий гад сзади вывернулся и толкнул вперед, прямо на нож. Свет пошел красным в глазах, и боль, будто на прут раскаленный надели, как пробку на иглу… ногами ударила больше от боли этой, чем от чего еще, помираю, Матерь Божья, убили меня, а сзади хруст и грохот, и крика нет.

Когда Мария стала вопить из подвала «Пожар! Пожар!» — тут сразу весь дом проснулся. Слово такое, особенное. Поднимет хоть пьяного вусмерть, хоть больного. Если пожар — значит, сначала беги смотреть, в чем дело, а потом беги спасать, что выйдет — или уж сразу прочь из дому. Но если стены не в огне, от дыма не задыхаешься, значит, посмотреть нужно, помочь Марии.

Жермон, конюх, летом спал в конюшне, а с осени — в господском доме на кухне, там теплее. Недалеко до подвала. Рванул дверь, сбежал по короткой широкой лесенке — и глазам своим не поверил: может, черти морок навели? Масло в настенной плошке горит ровно, ярко, все видно до последней ниточки — и в этом ясном свете мастер Ренвард лежащей навзничь Марии голову запрокинул и горло резать собирается. Увидь он что другое — думал бы еще, колебался бы. Хозяин, даром что идолопоклонник, был человек незлой и надежный, такого беречь нужно… и вздумай он ключницу зажать в уголке для обычного срамного дела, может, Жермон бы и пошел себе обратно спать. Но тут-то уж сомнений нет. Ключницу Марию, как жертвенного ягненочка — и наверняка ведь за имя, нет у нас больше Марий в доме. Вздохнул, крестным знаменем себя осенил — да и опустил кулак на голову хозяина. Считай, пропал дом.


Скачать книгу "Дым отечества" бесплатно в fb2


knizhkin.org (книжкин.орг) переехал на knizhkin.info
100
10
Оцени книгу:
0 0
Комментарии
Минимальная длина комментария - 7 знаков.
Внимание