Дым отечества

* * *

Джанпаоло, как все щели заделал — уснул сразу. Лег — и нет его. Не притворяется, действительно спит. И может спать подо что угодно — хоть под канонаду, хоть под мессера Рамиро.

— Канонада лучше, — говорит Джанни вслух.

— Бессмысленная хуже.

Как обрезал. И не объясняет. Что-то случилось с Асторре за эти полгода. Что-то, чему Джанни пока не подобрал названия.

Под вопли спать невозможно. Рамиро эти звуки ласкают слух, а Оливеротто все равно. Иначе бы заткнули своим игрушкам рты. Все равно это не допрос, разумеется. Просто господин наместник проголодался. Вот он сейчас нажрется и вернется сытым и временно довольным. Просто в следующий раз проголодается чуть быстрее и чуть больше. Раньше ему хватало драки, и только со скуки он принимался потрошить кого-нибудь. Но сегодня драка слишком быстро закончилась…

Джанни потягивается: а хорошо все-таки было. Джанпаоло еще до выезда предупредил — так, мол, и так. Могут догнать и напасть. Если слуг и свиту не брать, так почти обязательно. Согласны рискнуть — буду рад, если нет — найду, кого с собой взять. Еще чего, сказали хором Джанни и Рамиро. Сами управимся, да и по пути пока.

Догнали, напали. Вынырнули из тьмы ночной. Слышно дураков было давно, но они и не таились. Убытка — Джанни руку поцарапали, шлем помяли, — а вспоминать можно долго. Все-таки их сначала было восемь. Маловато, может еще есть.

Вой и стоны из ближайшего овражка царапают уши. И пованивает оттуда. Брат и господин сидит, обхватив колени, смотрит в огонь.

— Не знаю, что бы я делал на его месте, — Асторре кивает в сторону Джанпаоло. — Даже представить не могу. На месте мессера Рамиро я ушел бы в монастырь. Сейчас. На месте мессера Оливеротто я бы повесился. А на своем месте я, кажется, становлюсь слишком похож на Его Светлость. Его Светлость этого от меня и хочет, если я не ошибаюсь.

— Чтобы оказаться на их месте, надо быть ими, — усмехается Джанни, локтем толкает брата в бок.

Как иначе угодить на место Оливеротто? Нужно не только иметь любящую родню, которая готова тебе все оставить в наследство, нужно еще и эту родню зарезать без особого смысла, не дав дожить и до немощной старости. А что касается Его Светлости — тут, как ни крути, не угодишь. Чтобы прыгнуть из кардиналов в полководцы, отказавшись от папской тиары, надо иметь отца-понтифика, быть вторым сыном, упрямым как скала в своем намерении расстаться с мантией.

Синьор де Корелла парой фраз описал, как столкнулись два упрямства — Папы и Его Светлости, — и выражения были самые почтительные, но Джанни сразу представил себе двух быков на мостике над горной рекой, старого и помоложе. Ни один не уступит. Да что там быков — африканских слонов.

Асторре сразу больше пришелся по душе Его Светлости — и не только потому, что старший из двоих, просто у них нашлось много общего, и вот упрямство это — тоже. И во время осады столкнулись почти так же. Немудрено, что герцог хотел бы видеть Асторре доверенным помощником, людям ведь всегда нравятся те, кто на них похож. И доверять проще, и долго мучиться, чтоб понять друг друга, не нужно.

— Нет, — качает головой Асторре, — это не обязательно.

Потом фыркает.

— Я тут по дороге думал, Джанни, что, в отличие от Его Светлости, вполне мог бы стать кардиналом, а то и Папой. Воевать и править мантия не мешает, всему прочему — тоже, а что до наследников, так у меня есть ты. Знаешь, что меня напугало? Я потом так смеяться хотел всю драку напролет, чуть не подавился. А что, если я призвание почувствую? Вот, по-настоящему захочу служить Богу. Ты представляешь, что бы это было…

— Хорошо было бы. Не хуже, чем сейчас. У Его Святейшества разве не призвание?

Самое настоящее призвание. Со злоупотреблениями в Церкви он борется без пощады, тратит множество сил и денег на проповедь и несение Слова в языческие земли, и все это не напоказ и не из тщеславия, а потому что уверен: так и надо. И земли Полуострова он собирает не только из властолюбия, тоже уверен, что именно под рукой Церкви все будут процветать, а Ромская Церковь воссияет во славе. А что каждый дукат обращает в четыре и еще пять к рукам сами собой прилипают, ну так и это неплохо. И из Асторре бы вышел Папа, ему бы только честолюбия и рвения побольше…

— Ладно, — смеется Асторре, — ладно, уговорил.

И тут Джанни понимает, что стало тихо.

Двое поднимаются со стороны оврага, шатаясь, как пьяные. Вернее, нет, шатается один. Второй просто держится рядом, чтобы вовремя подхватить, если что.

— Ваша идея с допросом, мессер Асторре, оказалась отменно хороша, — громко говорит Оливеротто да Фермо. — Теперь мы сможем рассказать Его Светлости, кто и почему осмелился не просто напасть на него на северной дороге, но и сбежать, не представившись.

— Как это могло выйти? — спрашивает брат. Джанни слышит разницу. Раньше бы Асторре спросил из вежливости, а теперь спрашивает, потому что неважно, кто сказал, неважно, что от двух выродков за пять шагов несет кровью, дерьмом и смертью. Важно, что помянули Его Светлость. А звучит совершенно одинаково. Нужно хорошо знать Асторре, чтобы понять отличие. Вот это у него от герцога, наверное, завелось.

— Его Светлости тоже будет интересно. Кто-то написал Карло Бальони, что его неуместно живой кузен на днях поедет в Перуджу по северной или по восточной дороге. В компании четверых друзей. Карло, увы, мы спросить уже не можем — о нем так трогательно позаботились.

Джанпаоло больше не спит — но по нему не догадаешься. Дышит так же — слегка посапывает, щекой во сне дергает, глаза под веками бегают. Сам же учил: если хочешь притвориться спящим, и чтоб сразу же не раскусили, не застывай, не замирай как мертвый, но и не храпи, не перестарайся. Поди теперь по нему догадайся, как давно он проснулся. Может, когда подошли, а может и во время разговора. Вот ведь котяра хитрый…

— А дальше они напали, поняли, что обознались, и удрали, — даже не спрашивает брат: Оливеротто любит, когда вслушиваются в каждое его слово, а он уже все рассказал: и что напали, и что сбежали. Очень ему нравится быть значительным, но у Его Светлости все выходит само собой, а Оливеротто, он как «спящий» сейчас Бальони — чуточку ненастоящий.

— Чем очень расстроили Его Светлость. Он надеялся на продолжение.

— Мессер Джанпаоло, — спокойно спрашивает Асторре, — а кто писал вам?

— Джанмария Варано, средний сын нашего удавленника — тот, что в Венеции сидит, — несонным голосом отвечает Джанпаоло. — Он очень хочет вернуться в Камерино. Венеция дает деньги, но людей не даст, а у меня еще нет соглашения с Его Светлостью на следующую кампанию и формально я свободен. Вот он за мной и ухаживает. Мол, отец мой был неправ, а я руки к Кровавой свадьбе не прикладывал. Хотите изменников получить — всех отдам…

На месте мессера Оливеротто, думает Джанни, я поберег бы голову.

— Жаль, — говорит Асторре, — что они сознались в попытке нападения, когда их уже поздно было передавать в распоряжение Его Светлости. Ошибка с дорогой могла быть случайной, а могла…

А могла быть и покушением на герцога. Кому бы потом Карло доказывал, что обознался в темноте?

— Если бы мы не спросили их как следует, здесь и сейчас, они бы нам вовсе ничего не сказали! — рявкает де Лорка, — Всякий ще…

Джанни встает. И знает, их тут не двое против двоих. Их трое.

— Что вы, мессер Рамиро, — шелковым голосом отзывается Асторре, — мне доводилось делать вещи, которые, наверное, заставили бы задуматься даже вас.

Вот этого, с азартом отмечает Джанни, Рамиро де Лорка не снесет уж тем более. Ему надо быть во всем вторым, потому что первый — Его Светлость, а дальше все Рамиро, везде и во всем Рамиро. Этот похвастается и что дешевле всех Сатане душу продал.

— Но это пока еще не принесло вам славы мессера Рамиро, — Оливеротто галантно склоняет голову. — Все-таки есть свои неудобства в путешествиях без слуг. Джанэванджелиста, друг мой, если уж вы стоите рядом с поклажей, передайте мне бурдюк с вином?

— Да, — говорит Джанни, — конечно же. — И не двигается пока, потому что уверен: Рамиро услышит не о славе, а «пока что», и еще уверен — Оливеротто того и добивался. Считает себя кукловодом, ну надо же.

— Дон Рамиро, как христианин и человек, волей случая и Его Светлости находящийся в одном с вами лагере, — чем, чем может быть так доволен Асторре? — я хотел бы предостеречь вас. Вы умеете заливать огонь кровью. Но если вы не научитесь делать это как-то иначе, ваш господин до исхода года тоже зальет чье-то недовольство кровью. Вашей, дон Рамиро. В строгом соответствии с законом.

Рамиро давится воздухом на полувздохе, таращит глаза и тянется к мечу, до того смешной, просто полупритопленный вол какой-то. Рассмеяться сейчас — устроить драку, злую и насмерть, и пусть на их стороне перевес, все равно выйдет слишком дорого. Хотя мессер Рамиро уже не тот, что раньше — много пьет, много ест. Больше пытает, чем сражается. Зато Оливеротто… если только Оливеротто полезет в свалку.

Смешинка щекочет горло.

— Брат мой и господин, из вас точно выйдет отличный Папа. Проповеди вы уже читаете… — и только тут Джанни соображает, как его можно понять. Но поздно. Слово вылетело.

— Да, душеполезные и назидательные, аж плакать охота, — Джанпаоло коротко смеется, и словно подсказывает Оливеротто, что делать.

— Ну и аппетит, — одобрительно хохочет рыжий.

— Величайшим правителем своего времени мне уже не быть, это место занято, — улыбается Асторре. — Полководцем тоже. Остается стать святым.

— Пойду умоюсь, — говорит наместник Романьи. — И вам, синьор да Фермо, тоже советую.

Неаполь, 1349