Дым отечества

Тогда: Жан Валуа, герцог Алансонский, коннетабль Аурелии

Молодой король идет на Орлеан, чтобы вернуть себе трон, говорили в армии, говорили по обочинам дорог, когда армия, поднимая осеннюю пыль, возвращалась на север.

У нас есть войско, у нас есть брачный контракт, у нас есть сила и право, говорил, лаская укрытый на груди футляр, посланник архиепископа Тулузского, любимый его племянник, отправленный в свите коннетабля с ценнейшим свидетельством прав на престол.

Вы направляетесь в ловушку, коннетабль, ваш брат вызвал вас в столицу перед армией не просто так, не для обсуждения насущных дел, а чтобы убить, говорил посланник архиепископа, и говорил Пьер де ла Валле, говорили и другие, а те, что не верили в королевское вероломство, молчали и не противоречили им. Немногие посмели покинуть коннетабля подобно Шарлю де ла Валле.

Может быть, быстрее передового отряда неслись слухи о брачном контракте.

Может быть, быстрее почтовых голубей неслись навстречу ему слухи о засаде.

— Господин мой коннетабль, друг мой Жанно, давайте изменим выбранный путь и въедем в город с севера!

— Нет.

— Господин мой коннетабль, разведчики донесли о засаде впереди.

— Отзовите разведчиков.

— Господин мой коннетабль, что это там на дороге?..

— Это враги короля Людовика и мои враги. К оружию!

Пьер де ла Валле смеется за левым плечом. Он очень зол, очень доволен. Его не послушали, но если они переживут этот день, эту дорогу, то все навсегда запомнят — он был прав. Это понятно. Еще понятно, что он рад — все-таки это Шарль ударил первым. Все-таки Шарль. Не пришлось решаться на такое дело самому. Можно честно защищать своего… короля.

Жанно не смеется. Но не плакал бы, даже если бы мог. Это зверь крокодил рыдает, пожирая жертву. Людям неприлично.

В остальном Жанно сейчас от зверя не отличается. Пыль, серая и бурая, легла на доспехи, на одежду. Чем не чешуя? Клыки. Когти. Не убежать, не уплыть, не обмануть — и конечно же, не убить. Этим числом — не убить. Затевая измену, людей надо брать больше.

Они еще пытались решить дело мирным обманом. Они высылали вперед глашатая, который пытался прокричать «Именем короля.»… Жанно взмахнул рукой, тускло блеснула на солнце сталь перчатки, и стрела сорвалась с арбалетного ложа.

Голос коннетабля, похожий на львиный рык, слышали у той излучины оба отряда:

— Вы не смеете лгать именем моего брата! — лучше боевого клича запомнили его выжившие в том бою.

Четверть спутников потерял в бою Жанно, и треть — Шарль. Еще четверть и еще треть умрут к воскресному дню. Половина въедет в Орлеан, взяв в плен треть нападавших — легко раненых и вовремя просивших пощады. Бегства — не будет, поэтому и выживших среди людей Шарля окажется много. Бегства и рубки не будет, поэтому почти все, кто попросит пощады, получат ее. Почти, потому что в горячке боя не всегда возможно услышать нужные слова, а иногда их не хочется слышать, особенно если только что убили кого-то рядом.

В схватке погиб и любимый племянник архиепископа Тулузского. Нелегка дорога свободного франка к воинской славе…

Тяжело раненые умрут. Прочие войдут в город пешими и безоружными. Все это будет в воскресный день: ровно столько понадобится, чтобы теперь, с пленными и ранеными в обозе, добраться до Орлеана. Все это будет в воскресный день, в рассветный час — и часть души Жанно предвкушает триумф, но сейчас он стоит на коленях в пыли, с ног до головы в мелкой белесой дорожной пыли, щедро замешанной на крови, и перед ним на расстеленном в кровавой грязи плаще — двое братьев де ла Валле. Между ними больше не будет ни споров о наследстве, ни споров о том, кто настоящий король.

Судьба выбрала того из троих, кто безропотно подчинялся Луи.

Если это была судьба.

Жанно смотрит на дорогу, на черную крылатую тень… древние гадали по стервятникам, считали их счастливыми птицами, вестниками богов.

— Господи, — говорит он, — ну хоть ты…

Тот, к кому он обращается, слышит и более не вмешивается.