Исход Русской Армии генерала Врангеля из Крыма

Марковцы в последних боях

Марковцы отдыхали. Даже быть в дозорах, на постах, в окопах для них не было в тягость. В огромном селе были книги, всевозможные игры, было и общество, отвлекавшее внимание от войны. В театре ставились спектакли, концерты. Выступал «Хор братьев Зайцевых» со своими веселыми, остроумными песенками, в котором принимали участие чины конного дивизиона черноморцев. Выступал и известный конферансье и исполнитель комических куплетов Троицкий, который «укладывал всех под стол» своим юмором. Радовало всех и то, что их верные помощники по походам и боям — лошади — отдыхали, полностью освобожденные от своей амуниции.

Село огромное, и по количеству населения, и по занимаемой территории, богатое. Дивизия буквально растворилась в нем. Марковцам не требовалось много времени, чтобы отдохнуть физически и быть снова готовыми к бою. Их же мораль стояла высоко и не только среди офицеров, но и солдат, почти исключительно из бывших красных. Последние в боях показали себя верными боевыми соратниками, связанными с офицерами вместе пролитой кровью, верой в крепость своих частей, уверенностью, что и малыми силами можно бить врага и одерживать победы.

Конечно, всем было ясно — на стороне красных огромная численная сила. Последние бои это наглядно показали: дивизии пришлось биться не меньше как с 15 полками красных, причем каждый из этих полков был численностью не меньше каждого из трех ее полков; и это не считая их кавалерийских частей. Бились и остановили красных, взяв до 2500 в плен и нанеся при этом им большие кровавые потери.

Но… дивизия всего лишь часть армии и ее фронт — часть фронта армии. И вот тут-то представлялась общая слабость, и не столько в обороне, сколько для решения основной задачи — освобождения Родины. Наступление поведет к удлинению фронта, что требует увеличения численности армии. Марковцы видели это не в увеличении численности своих полков, а в увеличении числа полков и дивизий. И они с радостью узнали о формировании двух пехотных дивизий — 6-й и 7-й. С радостью узнали и о возвращении с Кубани Кубанской казачьей дивизии. Они что-то не слышали о неудаче десанта на Кубань и придавали ему не цель установления другого фронта, а чисто демонстративную, с задачей добиться пополнения в армию. И эта предполагаемая задача была выполнена — Кубанская дивизия значительно пополнилась конными казаками и с нею прибыло немало безлошадных казаков.

Все это усиливало дух марковцев, а тот побуждал к переходу в наступление. Значительно усиливали надежды на победу события на фронте советско-польской войны. Польская армия была у Киева, а теперь отброшена к самой Варшаве, и будто бы Варшава взята. Марковцы отнеслись к этому слуху, который им казался вполне достоверным, с одной стороны, с удовлетворением, с другой — с тревогой, так как победа Красной армии говорила об ее силе. Но ведь это победа над внешним врагом, дающая радость национальному чувству, но… будут ли люди в красноармейской форме бороться против Русской Армии, цель которой Великая Россия? И вообще, пролив много крови на Польском фронте, будут ли русские люди проливать свою кровь на внутреннем?

Но неожиданно за слухом о взятии Варшавы — слух об огромной победе поляков. Его приняли с радостью; решили, что поражение окончательно подорвет дух красноармейцев и те если не закричат «Довольно воевать!», то разными способами воевать перестанут, и тогда легче будет Русской Армии справиться со своим врагом. Что же касается вожделений Польши, то этот вопрос разрешит генерал Врангель. Прежде всего — победить большевиков.

Надежды крепли. В некоторой степени им содействовало признание Францией правительства Юга России, хотя было ясно, что оно было сделано с исключительной целью — поддержать Польшу. Первое следствие этого признания — командировка офицеров-артиллеристов в Севастополь для изучения материальной части французских орудий и правил стрельбы из них.

Но было нечто вызывающее в дивизии беспокойство. Оно не всеми сознавалось. В массе оно чувствовалось скорее как нерешительность, но среди комсостава — уже как слабость руководства дивизией, неиспользование им благоприятных моментов в обстановке и, главное, недостаточное внимание к взаимодействию в бою между частями. Для рядовых бойцов проходили незамеченными столкновения командиров полков со штабом дивизии, как проходили незамеченными и неудачи в масштабе дивизии. Для марковцев, вероятно, как ни в какой иной дивизии, остро выдвигался вопрос сочетания дисциплины и способов ведения боя; подчинения и стремления к наибольшему успеху в бою.

«Война носила партизанский характер, и генералу Третьякову{94}, как артиллеристу, любившему точность и закономерность, такой образ ведения был чужд. К командованию пехотной дивизии он не был подготовлен. Это создавало трения. Например, принимается решение, пишется приказ, все в порядке. Один из командиров вызывает генерала к телефону и критикует приказ по дивизии, предлагая свой план действия. Генерал соглашается с ним. Приказ меняется. Командиры полков зачастую не выполняли приказаний генерала». Это записал полковник Битенбиндер{95}. Но вот запись командира корпуса, генерала Писарева: «Началась неудача за неудачей, и я даже хотел по одному случаю странных распоряжений начальника Марковской дивизии говорить об этом с генералом Кутеповым».

В общем, в руководстве дивизией был большой изъян, устранить который своими средствами она не могла. Генерал Кутепов это знал. Но что оставалось делать марковцам? «Я знал, — пишет генерал Писарев, — генерал Третьякова еще по 1-му походу. Это был доблестный офицер, георгиевский кавалер, беспредельно преданный долгу, выдающейся храбрости. Но к сожалению, немного суетливый и неудачливый. Отзыв генерала Кутепова произвел на меня тяжелое впечатление и, конечно, оставил след, вследствие которого я становился в предубеждении начальника в отношении своего подчиненного. Наблюдая в дальнейшем генерала Третьякова, я видел, как он гордится, что командует дивизией. Его горение, как чистого добровольца, было прямо трогательно».