Далеко ли до Чукотки?

КРОССВОРД

Она долго стояла у дороги, спрятав морщинистые руки под темный передник, и смотрела на окна соседней избы в белых резных наличниках. За ее спиной по деревенскому большаку прокатил красный рейсовый автобус, потом, рыча, проплыл груженный сеном трактор, а она стояла и не решалась войти.

В той избе было просторно и шумно. Приемник в углу громко плескал мелодией джаза и зеленым немигающим глазом смотрел на комнату с русской печью, на старую хозяйку, чистившую картошку, на двух светловолосых, модно остриженных девчонок, расположившихся на широкой хозяйской кровати.

Обе они приехали сюда из города на практику. Одна лежала в брючках, закинув ногу на ногу, и листала «Огонек». Другая, постарше, в пестром платьице, сидела рядом и, свесив босые ноги, вязала яркий свитер.

Клубок красной шерсти бился в чистом чугунке, поставленном на пол. Бился, стучал о стенки и все никак не мог выскочить.

Младшая перевернула последнюю страницу журнала:

— Слушай. «Известный польский композитор», пять букв по горизонтали. — Она подумала и обрадовалась: — Шо-пен. Так. Дальше. «Река в Германии», пять букв по вертикали. Не знаешь?

— Три — изнанка, две — лицо, — прошептала подруга и мельком сказала: — Эльба, может?

— Нет. «Р» в середине. Р-р-р, — зарычала она и засмеялась. — Ладно, не знаю. Дальше пошли. «Масличное растение», семь букв.

Задумалась.

— Если масличное, так лен, поди, или конопля, — сказала хозяйка весело и бросила в ведро длинную спираль картофельной очистки.

— Ко-но-пля, точно. Вот здорово! — улыбнулась девушка.

…Она наконец решилась. Пересекла по тропинке соседский двор и стала подниматься на крыльцо

— Верка идет, — увидев за стеклом пеструю косынку, сказала хозяйка. И шепотом добавила: — Вы ее очень-то не слушайте. Она хоть и тихая, и работает ладно, а только как мужика у нее в войну убило…

Дверь несмело скрипнула, и она вошла — маленькая, сухонькая, седая. Стоя у двери и все держа руки под фартуком, поклонилась девчонкам. И те, не сводя с нее глаз, вежливо поздоровались.

— Гляжу, значит, учитесь? — тихо и серьезно сказала она. — А я мешаю небось?.. Тогда я после приду.

— Да что вы, нет! — улыбнулась та, что с вязаньем, и вторая журнал отложила, приподнялась на локте.

— Проходи, Вера, садись, — грубовато и дружелюбно сказала хозяйка. — Сейчас ужинать будем. Вишь, девки мои, студентки, отдыхают. В поле нынче намотались с непривычки. Садись, садись.

Дробная музыка заливала избу. Клубок красной шерсти опять запрыгал в чугунке.

Женщина села у стола, на край табуретки. Темными, запавшими глазами добро взглянула на девчонок.

— Дело у меня к вам, — опять тихо и серьезно сказала она и вынула руки из-под фартука. — Письмо отписать надо, — и протянула новенький конверт с яркой картинкой.

— Да не трожь ты их, — вдруг недовольно протянула хозяйка, наливая воду в чугун. — Ты ж недавно писала.

Женщина обиделась. Поджала сухие губы.

— Еще надо. А тебе жалко, что ль?

— Да не жа-алко, — опять недовольно протянула хозяйка. — А устали девки. Чего зря расписывать-то.

Женщина помедлила, будто прислушиваясь к модной мелодии, льющейся из приемника, медленно поднялась.

Красный клубок в чугунке замер.

— Да что вы?! — обе девчонки разом соскочили с кровати. — Конечно, напишем. — И хозяйке: — Ну зачем вы так, нам же нетрудно.

Хозяйка только рукой махнула и вышла в сени.

Они расположились на краю стола. А девчонка, что в пестром платьице, выключив приемник, опять уселась за вязание.

В комнате стало тихо-тихо. И тогда женщина, подперев щеку темной ладонью, стала диктовать:

— «Здравствуй, милый мой Вася. Пишет тебе жена твоя Вера».

Она не мигая смотрела на первые строчки, появившиеся на белом листе.

— «Ты небось думаешь, непорядки у нас? И беспокоишься? Так ты не думай. Дочка-то наша нынче бумагу на бухгалтера получила. В район подалась… — Постепенно глаза ее будто оттаивали, улыбались. — Улетела голубка наша из дому. А красавица стала, а умница — не узнать. Председатель жалел, что уехала…»

Девчонка писала с перерывами, поднимая голову и молча глядя на женщину. Белые пряди упали на лоб. Строки неровными рядами шли по бумаге.

— «А Шурка вчера письмо прислал с моря. Приветы все шлет. Так ты об нем тоже не сомневайся. Отплавает — вернется. Помощником в доме будет. А костюм твой новый, шевиотовый, я на солнце вешала. Помнишь, он тебе в плечах узковат был…»

Женщина уже не смотрела в бумагу. Она смотрела куда-то за окно очень ясными, вдохновенными глазами и тихо говорила:

— «А сейчас одна я. Все жду да жду. Сарай бы починить надо. Вот скоро пенсию получу. Да еще в конторе дадут за работу. Мы нынче настоговали много…»

На секунду она замолчала. Потом уже деловито взглянула на лист и закончила:

— «Привет тебе от кладовщика Федора. От соседей наших Лезиных. А также шлет привет Надька-буфетчица, у нее весной внук родился. На том кончаю. С приветом к тебе. Жена твоя Вера».

Она бережно вынула из кармана и положила перед девчонкой пожелтевший, почти истлевший от времени треугольник солдатского письма:

— Адресок тут его. Вижу я плохо.

И девчонка прочла на конверте еле видные, стертые временем строки обратного адреса:

— Баутцен на Шпрее. Полевая почта… 2… 4… Горохову Василию.

— Точно, Василию. А Шпрее — это река такая в Германии, — пояснила женщина. — Он писал.

Девчонка медленно подняла голову. И женщина взглянула ей в глаза:

— А ты не знаешь, голубка, далеко это?

И девчонка потупилась:

— Далеко.

В избе смеркалось. Гостья, тихая и довольная, спустилась с крыльца. Мелко шагала она через двор к калитке. Ее руки под фартуком бережно держали письмо.

Девчонки молчали. Слышалось, как кипит в печи вода, гудит залетевший в комнату шмель. Вошла хозяйка с охапкой дров, бросила их к печи, вздохнула:

— В сорок пятом погиб, а до сих пор пишет. Ну а почта письма нам отдает. Так и ходит горе ее по избам… — И добавила — Мой-то раньше погиб.

Она зачем-то ушла в сени. И опять стало слышно, как тяжело гудит и бьется о стекло шмель.

Девчонка склонилась над журналом и написала слово из пяти букв по вертикали — «Шпрее». Потом подошла к окну и распахнула створки.

На улице было шумно и еще светло. По обочине, по свежей траве, мальчишки гоняли мяч. Где-то плакал ребенок. А далеко впереди уходила по белой дороге, к закатному солнцу, маленькая женщина.