Далеко ли до Чукотки?

Потом над сценой вспыхнул экран, началась музыка. Показывали киножурнал-хронику, про Советскую Армию. Только не новую хронику, а старую — Дуся это сразу поняла. Она смотрела, как бойцам обмундирование выдавали, оружие — автоматы и ружья. И звучала песня, знакомая, давняя, аж сердце щемило: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…» Солдаты строились и целовали знамя. Потом генералы планы чертили, по картам двигались, совещались. И диктор громко так, отчетливо объяснял, что к чему. Но в задних рядах смотрели плохо, шушукались, пересмеивались. Конечно, что им, молодым? Им спорт подавай, да и старым сейчас про спорт или, скажем, «За рубежом» — тоже поинтересней. А тут разберешься ли в тактике? Но все же потом стало тише. И сзади примолкли.

По экрану танки поползли темные, с крестами. И лес промелькнул обугленный. И взрывы пошли — кустами, кустами.

— Фашисты! — крикнул мальчишка в зале. — Бей их!

На него зашикали.

А танки все ползли и стреляли. И от деревни, точно такой же деревни как их, только печи остались и дым… дым.

— Да бей же их, бей! — крикнул впереди детский голос. Дуся сразу узнала внука.

И тут, как в ответ, с экрана негромко так, будто далеко:

— Ура-а! — И бросились по снежному полю солдаты, наши уже, родимые. С автоматами.

— Ураа-а-а! — дружно загудели ребята.

В зале по лицам блуждал свет экрана. Зал теперь жил вместе с экраном. И вдруг Евдокию словно током ударило. В рядах кто-то громко сказал:

— Гляди-ка, Федя, Федор вроде. Дуськин мужик.

Безусый парень в ватнике, потный весь, на щеке сажа, автомат наперевес, перебежал полотно и скрылся вместе с другими за насыпью. Успел! И тут же по насыпи ухнуло, да так, что земля покачнулась и почернело все.

Евдокия напряглась, вытянулась — господи, он ли, родимый?

А парень опять появился. Живой! Усталый и грязный! Теперь он бежал и бежал, прямо в зал, во весь рост, словно глядя сюда, в далекую даль. Он бежал и никак не мог добежать. Но вот опять ударило черным взрывом. И уже по другому полю бежали уже другие солдаты. И кто-то падал, и кто-то кричал «ура!».

Экран погас.

В темноте щелкнул выключатель — зажгли свет. И все лица поворачивались к ней, к Дусе. И молодые и старые.

А она сидела как оглушенная. Не знала, что говорить, что думать.

Из будки вышел Трофим. Встал тихо к стенке, чуть деревяшкой стукнул. Лицо бледное, как восковое.

Кто-то сказал:

— Дядя Трофим, прокрути еще эту часть.

Он помедлил — и застучал к будке. Свет погас, и снова вспыхнул экран.

«Ура-а!» — и опять он, родимый, усталый, с автоматом наперевес, все бежал и бежал, во весь рост, прямо в зал.

У Евдокии в избе, залитой красным, вечерним солнцем, вдовы пили и ели. Брага, желтая, мутная, лилась по стаканам, капала на стол, на темные подолы:

— За Федю, Дусенька, за Федора!

А хозяйка — как именинница, пирог достала, разрезала:

— Ешьте, товарки, ешьте, — только кусок внукам отложила.

Дверь все хлопала. Входили новые вдовы. И молодежь. Шли со всей деревни. Глядели на Дусю, на развеселых соседок, тихо садились по стенкам. А она им по-русски полные стаканы подносила.

— Пейте, родные. За победу, — и сама хмельная была.

И Трофим выпил аккуратно, до дна. Веселье и на него наплывало. Тихой, печальной волной.

Закатное солнце плавилось за огородами. Играло в стеклах домов. И не понять было, где свет горит, а где — солнце.

Развеселые Дусины гости, вдовы-товарки, выходили на крыльцо и через двор за ворота. Рассаживались на лавке у сруба, под красным, горящим на солнце флагом да под черемухой. Как прежде, бывало, сиживали, молодухами. Только почернели теперь, постарели — всяк по-своему.

И Евдокия вышла. Сухая вся, прямая, в белом платочке, Федорову гармонь-четвертушку вынесла. Молча села меж вдов, уперла сапоги в землю и… мехи растянула. Страдания заиграла, нескладно, неровно.

И сразу Климовна выскочила, как колобок. Заголосила:

Эх, я иду, иду, иду, сирень качается на льду…
Если милый меня бросит, я сама его найду…

Она голосила, топала новыми неловкими каблуками — только себя слышала. Ее мужик-то в войну без вести пропал.

И вдруг вперед Катерина вышла. Огляделась — в глазах закат красный. Черной юбкой взмахнула и-и… забила больными ногами в твердую весеннюю землю, затряслась перед Климовной. А та опять в голос:

Ах, проводи меня домой, да полем небороненым!..

Ах, милый мой, да милый мой, на сердце уроненный!..

По улице проходил народ. Останавливались, смотрели молча, потом дальше шли, по домам — праздник гулять.

А Евдокия все играла — дробно, с переборами. Гармонь ползла у нее на коленях. Но тут рядом старая бабка с палкой, которая раньше была неприметна на празднике, вдруг перебила. Затянула протяжно и низко:

На позицию де-вушка
Провожала бойца-а-а…

И эту девичью песню, вдохновенно и жутко, вразноголосье подхватили старухи.

Темной ночью прости-и-илися-а
На ступеньках крыльца-а…

Баяны играли по всей деревне. Гитары играли и радиолы новые. Песни пелись разные.

Но даже у реки, над красной закатной водой, над ивняком и свежим, весенним лугом, и дальше — над всей русской землей, среди других, звучала вдовья песня: «И что было загадано, все исполнится в срок, не погаснет без времени золотой огонек».

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.