Далеко ли до Чукотки?

IV

В гору, на перевал, лошадь шла медленно, шагом. Дуся жалела ее, не гнала, чувствовала ногами горячие, потные ее бока, хотя поскорее хотелось увидеть сверху, с перевала, вечную, с детства родную картину. Эту картину она помнила разной: и в белую зиму, и в лето. Вот и теперь она открывалась ей сызнова.

За перевалом лежала внизу долина Семы в каменных берегах, и вдоль реки разноцветные крыши Талицы и огородики, которые лезли прямо на гору. Лучи солнца ласкали долину, и сверху она, как чаша, была полна дрожащего теплого марева. И цинковые крыши на доме правления и на клубе сияли сквозь это марево, как новенькие монеты. А там вон, на дальнем конце села, Дуся увидела свой дом под розовой крышей. Она всегда сразу находила его, даже если был дождь или снег.

Сейчас над крышей стоял легкий дым, и у Дуси на сердце стало тепло. Это, наверно, Егор дома, сын. Сноха в этот час в школе, внучка в садике, а это, конечно, он. У него отпуск с шестого. Давно Дуся не видела своего сына. Давно не говорила с ним.

— Ну, давай, голуба, — она дернула поводья — Приехали уж почти.

На дороге по селу шныряли грязные куры. От крайних дворов с лаем бросились под ноги лошади две собаки. Дуся крикнула весело: «Это что ж! Своих не узнали?!» И они отстали, завиляли хвостами. И до чего ж хорошо собаки голоса запоминают!

По селу, в правление, Дуся ехала шагом, здоровалась на все стороны. Замечала все перемены за эту неделю. Чечневы наличники разукрасили. Ивлевым привезли семенную картошку в мешках. Все у всех шло по-людски. Скоро уж начнут копать огороды, сажать картошку. А Дуся и непричастна вроде бы к этому, к этой извечной сельской заботе. Она все со скотом, со скотом, отару не бросишь. Так она думала, покачиваясь в седле и радуясь, что наконец она дома, в своем селе, и может пробыть тут до вечера.

У правления стояли два «газика». Старый, зелененький, был председательский, его Дуся сразу узнала. Другой был чужой, бежевый, кажется, исполкомовский. В раскрытой дверце его сидел незнакомый щекастый шофер и, переломив о колено двустволку, прищурясь, разглядывал дуло. И Дуся сразу заволновалась. Забытая было тревога опять охватила ее. Она всегда раньше знала, что Чернов был в ней уверен, рассчитывал на нее, и с гордостью думала, что она-то не подведет. А теперь вон как все оборачивалось. Слезая с седла, она увидела за одним окном кабинета председательский затылок, а за другим чью-то лысину — и вовсе расстроилась. А может, уж и пойти на сто пятнадцать? Только затребовать ветврача, а то он все сидит во втором отделении. И лошадь надо еще одну, и цистерну еще под воду. И чтоб автолавка с товаром мимо не проезжала, чтоб не гонять лошадей в село за чаем и за мукой.

По давней чабанской привычке она привязала лошадь у самого входа, уздой за перила, чтоб в любой момент видеть ее из окна. Поднялась по широким цементным ступеням и потянула синюю дверь с тугой, скрипучей пружиной.

Внутри пахло сыростью, затхлостью, и каждый шаг гулко раздавался по длинному коридору. И отчего это во всех учреждениях такой запах держится, неприятный какой-то, казенный! Ну чтобы тут печки-то протопить как следует да форточки пооткрыть! Дуся не торопясь шагала мимо разных дверей, мимо знакомых плакатов и стендов по стенам, мимо еще новогодней газеты. Вот по синей бумаге белым — соцобязательство на этот год, по всем отделениям. И Дусин баран, круторогий такой, нарисован был самым первым, очень красиво, напротив ее фамилии. Не баран, а прямо бык какой-то, производитель. Ну а ниже уж все остальные шли, все мельче и мельче, в соответствии с цифрой процента. Дуся остановилась у председательской двери. Услышала внутри чужой монотонный и недовольный голос. Душа ее была не на месте. И она ее успокоила: надо все-таки согласиться на сто пятнадцать. И с этой мыслью она постучала в дверь и вошла.

В большом кабинете, что всеми тремя окошками выходил на улицу, сидел за столом Чернов в аккуратно связанном сером свитере и с такими же серыми от седины волосами. И лицо его — Дуся это сразу заметила — было тоже серое, будто потерянное. Тут же, в сторонке, сидела и Валя, молоденькая такая бухгалтерша — председатель месткома, с высокой прической и круглым капризным личиком. Щеки ее горели, она не мигая смотрела куда-то в угол, будто вокруг нее никого не было, будто и не сидел напротив этот инструктор из райкома.

— Здрасьте, — сказала Дуся от двери, стоя на красной ковровой дорожке, не смея еще оглядывать постороннего человека, который сидел у окна, против света.

— Здравствуй, — сказал Чернов, мельком взглянув на нее, и опять опустил глаза. — Вот это и есть наша Трынова. Евдокия Ивановна, старший чабан первого отделения.

Дуся сразу смекнула, что дело будет серьезное, раз Чернов ее так величает.

— Здравствуйте, Евдокия Ивановна, — ласково произнес посторонний, видно новый уполномоченный, потому что Дуся его не знала. Был он в сером костюме и галстуке, и охотничьи резиновые сапоги были спущены как можно ниже. — Здравствуйте, — он хотел было встать и пожать Дусе руку, но почему-то не встал, помедлил, покашлял в кулак: — Это что у вас, Евдокия Ивановна, с руками?

Дуся не поняла сперва, взглянула на свои синие руки и смутилась:

— Да так это… Краска. Ягнят метила… — она не знала, куда девать их, то ли за спину, то ли в карманы. — Отшоркаются в работе, — и засунула в плюшевые рукава, как на морозе

Уполномоченный понимающе закивал, спросил живее:

— Ну, а как работа у вас идет? Ни в чем не нуждаетесь?

— А в чем же нуждаться? — сказала Дуся. — Ни в чем не нуждаемся, — и глянула на Чернова. Но тот смотрел в стол, в какую-то бумажку.

— Ну, а быт как, налажен? Автолавка часто бывает?

Дуся взглянула на застывшую, будто испуганную бухгалтершу.

— Бывает. Куда ж ей деваться?

— А скажите, пожалуйста, когда вы в последний раз отдыхали?

Дуся переступила с ноги на ногу. Не знала, как лучше ответить:

— То есть как это?

— Что как? — спросил он громко. — Когда у вас отпуск был? Когда вы в последний раз отдыхали?

Дуся глянула на Чернова, боясь сказать что-нибудь невпопад. И Чернов поднял голову, поддержал ее наконец. Сказал тихо:

— Ты садись, Дуся, садись.

И от этого привычного, знакомого обращения ей стало как-то спокойней. Она облегченно вздохнула и села на крайний стул у стены. Посмотрела в окно и увидела, словно картину в раме, свою белую лошадь снаружи, на солнце.

— Тут дело вот в чем, — продолжил Чернов, отстраняясь от стола с какой-то бумажкой. — Есть решение послать тебя на курорт, в Сочи, как передовую колхозницу, — он полистал бумажку. — Путевка бесплатная, райком выделил. С завтрашнего числа. И дорогу колхоз оплатит. — Он поднялся и протянул через стол эту бумажку: — Вот получай. А ты, Валя, закажешь билет на вечер.

И, когда она подошла, ничего еще толком не понимая, и машинально, молча взяла у него из рук белый листочек, он улыбнулся:

— Ничего, Дуся. Отдохнешь там на свежем воздухе. Загоришь. Поправишься, — и пожал ей руку. — Счастливо тебе. — А глаза грустные-грустные.

Она пошла в тишине по ковровой дорожке. Прошла мимо Вали и мимо уполномоченного, который уже взял с подоконника свою шляпу. Прошла и у двери почему-то остановилась. Повернулась к Чернову недоуменно:

— Ведь окот же. Куда ж я поеду в самый окот?

— На курорт поедете, Евдокия Ивановна! — уполномоченный весело оправлял охотничьи сапоги. — В лучшую здравницу нашей страны! Вы достойны ее, и три года не отдыхали.

Дуся поглядела на него отчужденно — было видно, что ровно, не озабоченно билось сердце у этого человека, — и сказала Чернову убито:

— Зачем вы меня отсылаете? У меня их пятьсот голов, и еще маленькие, тонкорунные, — упрямо села на тот же стул у двери. — Мне лошадь нужна и ветврач. И цистерна еще одна.

Чернов молчал. Он и сам понимал, что все это глупо сейчас, ни к чему. Он дорожил Трыновой. Он давно уже понял, что успехи его и все планы колхозные, все проценты и прибыли начинаются там, в кошарах. Там родятся, там дышат, там и растут. И этот их рост зависит от этой вот женщины. От ее большого забвения и любви. Вот не любит чабанка Глушкова овечку — и никакого росту не будет. И во втором отделении, в Раздоле, плохо, потому он туда и катает почти каждый день, и зоотехник там, и ветврач. А таких, как Трынова, раз-два и обчелся…

— Ничего, теть Дусь, ничего, — между тем говорила Валя, подсев к ней. — Там Галина останется. Виктор, теть Варя. Справятся. И мы, в случае чего, поможем. — Голос понизила: — Надо радоваться. Люди за деньги такую путевку достать не могут.

Но Дуся чуть не плакала.

— Это ж срам-то какой. Подумать ведь только. Куда ж я поеду? — В руках у нее рисунок на путевке — пальма и дом с колоннами — расплывался перед глазами.

Чернов вышел из-за стола, он нервничал:

— Не навек уезжаешь. На двадцать четыре дня. Будешь там это… купаться. Загорать. Ну, отдыхать, в общем. — Он почувствовал несерьезность этих слов и, досадуя на себя и на весь свет, сказал строго: — Ну вот что, Трынова. Иди и собирай чемодан. И срочно отправляйся на отдых. Геннадий отвезет тебя до самолета.

…Дуся шла по деревне домой, словно нездешняя, словно чужая. Шла как-то боком, словно разбитая лодка, и вела за собой свою лошадь. Устало шлепала сапогами по жидкому, как кисель, снегу. Ей не думалось ни о чем. Вся ее жизнь, всегда полная какого-то смысла, теперь потеряла его и совсем для нее померкла.

Солнце играло в каждой луже, пускало дрожащих зайчиков на бревенчатые стены, на умытые ясные окна. Но ничего этого Дуся не замечала. А за горами ее уже ждал далекий, неведомый мир, которого она еще никогда не видела.

http://www.ostrovdobroty.ru/