Родина – за нами!

На войне, как… — 10

СССР, окрестности г. Томск, 196… г.

— В нашем деле, брат, как в аптеке — все нужно взвешивать, соблюдать точность и не забывать сверяться с дозировкой.

Фома спрыгнул в только-только отрытый проход и улыбнулся.

— А то, бац, и все, пиши-пропало, похоронили да забыли. Ты ж так не хочешь, братишка?

Гоча так точно не хотел. Гоче хотелось всего-то немного: разжиться деньгами, купить перстень нормального рыжья и завалиться к Любке. К ней запросто так не зайдешь, Любка была птицей хорошего полета. Тихий да мирный Томск, узловая линия новой железки, склады, пункты приемки, училища да институты, тут хватало орлов, любящих любить Любку. А вот Гоче ее тоже хотелось любить, да пожарче.

А пока красотка, крашеная в белый цвет, принимала всякое тыловое офицерье, и в войну устроившееся отлично. Гоча ваще не любил военных, те норовили дать в ухо, стоило замаячить рядом с ними. А он виноват, что так выглядит? То-то и оно, чо не виноват. А в ухо больно. Но ваще военных Гоча уважал, так это, по-мужски. Он не знал, на самом деле, как по-мужски, мужчин рядом с матерью до смерти не случилось, погибли все дома. Но понимал — на смерть идут, с такими поди-ка пошути, раз, и сломали что-то. А тыловые… тыловых Гоча регулярно «чистил», стараясь, правда, не до смерти. Хотя, как приходилось, если сзади, да за ухо кастетом. Но возле Любкиной хазы Гоча не баловался, очень уж ему не по себе стало бы без сивой крали, все что-то там обещавшей, но без серьезных денег — не дававшей. Оставалось искать — где поднять получше…

Фома, знававший всех и вся в городе, оказался золотой жилой. Сам из беспризорников, дитя войны, выбился в люди, хоть и занимался опасным делом. Но прибыльным, как оказалось, до черта.

Фома кружил-блудил вокруг города, забирался в самую глухомань и отыскивал всякие старые могилы. Сам-то Фома обзывал их как-то мудрено, по-чукчански или еще как там звали местных этих… самоедов. Гоча, родился в Тюмени, а вот мать была вроде как из Цхинвала, он не помнил, мелкий был, когда та померла. Учиться Гоча не хотел, кочевал туда-сюда по приютам да сиротским домам, сбегал, искал лучшей жизни. И уж совсем не разбирался во всяких там коренных культурах Сибири. Это Фома, вон, как подопьет на ночевке, так и давай — ля-ля, да ля-ля, сколько тут всяких жило-было и счастливо померло.

Гоче на это накласть с прибором, Гоча свое дело делает и денежку получает. Это вот главное.

Дурь, так-то, покупать всяку-разну ерепень, лежащую с мертвяками. Сам Гоча ваще не доходил — как может алюминивая гнутая проволока стоить, к примеру, под две тыщи. А как-то раз, основной покупатель Фомы, бывает ж такое, за кругляк из того ж алюминия заплатил натуральными червонцами, послереволюционными. Отдал, дурень, аж тридцать кругляшей.

Все радовался — вогульская, вогульская штука. О, вогульская, верно? Гоча, глядя на начавшего спуск Фому перестал думать о ерунде. Какая разница? Главно тут — банк сорвать, вот в этом конкретном кургане. А так Фома прав — как в аптеке работать нужно, иначе завалит полностью могильничек — заколебешься грести потом.

Фома вдруг остановился, поморщившись. Чей-то, а?

— Ну-ка, тяни наверх.

Гоча потянул, стараясь делать осторожно. Ему до Фомы еще далеко, Фома у них мозг, да даже и сила. Гоча на подхвате, понимает, хотя занять место рыжего крепыша совсем не против. Но не время.

— Спустишься за меня. — Фома морщился, растирая бедро осторожными движениями. — Крови не видать?

Точно, порезали тут же Фому недавно, какие-то залетные за станцией. Фома ходил закупаться всяким нужным для похода, а эти, видно, приняли за фраера. Хотели на перо посадить, только Гочин старший тоже не пальцем деланый, успел выхватить ТТ-шник, жахнул одному, второму, добил и пошел себе, как его тут не было. Говорит, все сделал, когда поезда отходили и сигналили, потому никто сразу не всполошился. А им пришлось отсиживаться, ждать, как нога мясом зарастет. И вот те на, разошлось опять.

— Слушай, значит… — Фома сплюнул. — Спускаешься и смотри по сторонам. Тут захоронка должно быть большая, я на карте видел целых три комнатки.

Ого! Гоча даже напрягся, понимая — какое сокровище привалило. Пару раз вскрывали курганы с двумя комнатенками, так потом по три месяца ели от пуза, пили иностранное, да справили одежду с обувкой на загляденье. Понятно, Фома хапнул больше и убрал куда дальше, но Гоче хватило. Жалко, тогда Любку еще не видел ни разу, а как познакомился, так ни разу такой красоты не выпадало. А тут аж три, три комнатенки!

Глупый иль нет, но кое-что Гоча для себя усвоил. Чем сложнее такая вот хреновина, тем больше в ней дорогих цацек. Да и цацка цацке рознь, а тут, скорее всего, и рыжье найдется.

— По сторонам зыркай и иди не прямо, а принимай левее. Попрешься прямо — точно сдохнешь, не дураки делали и железа у них хватало. А тут сухо, не истлело оно полностью. Левее держи, короче. Лампу разожгешь не сразу, нужно, чтобы газ вышел. Пройдешь на ощупь, посошком попробуешь — чо да как. В первой комнате включай.

Гоча кивнул. Про газ Фома говорил, мол, копится какая-то дрянь, искра брызнет — сгоришь к чертям. Он подхватил «посошок», маленькую кирку, насаженную на трубу, и полез вниз.

«Вот и закончилось. И этого дурня получится для дела пристроить…»

Фома закурил, слушая, как Гоча осторожно ползет вниз. Научился все же чему-то, идиот. Дурак дураком, серебро принимает за алюминий. Фома столько сбагрил черненого серебра, да еще и с камушками, а этот все верит в алюминий и стекло. Сперва Фома злился, что это чудо даже пяти классов не закончило за свое скорбное существование, а теперь даже радовался.

Будь умнее, давно бы допетрил, как Фома его на болту крутит. Пришлось бы еще грех на душу брать и успокаивать дурачка на дне Томи. А Фоме иногда такое надоедало, люди, всеж таки.

Этот куш обещал закрыть все планы. И на заработок, и на слив опасного подельника. Фома, с малолетства промышлявший расхищением всего старого, верил в байки со сказками. Да и пора, так-то, неладное что-то творилось в городе и не только.

Фома уже семь лет считался инвалидом. Добра, скопившегося после отца, расстрелянного летучкой НКВД, почему-то оказавшейся в степи, хватило на первый раз. Потом Фома пошел уже сам, накинув шкертик на шею старого отцовского знакомца, выплачивая всяко-разно два раза в год и, когда нужно, являлся с поддельными рентгеновскими снимками на комиссию и показывал разные степени туберкулеза. А как еще?

Воевать Фома не рвался, пусть дураки воюют. А бронь инвалида закрывала и от работ. Щас же всех, кто моложе и здоровее, гребут по комсомольским призывам во всякие дальние углы. Нефтяниками в Сибирь, там работы валом, к домнам на Магнитку, что у самого фронта, горнорабочими на Урал, еще кем-то на самый Север или, того хуже, загоняют строить железку где дед Макар телят не гонял. То им лагерных все мало.

А тут… а тут вдруг пропал знакомец, как корова языком слизала, и никто ничо не знает. Опасно это, по нынешним временам. Самому Фоме еще полгода на комиссию не являться, но полгода срок-то короткий, пролетит враз. Движения вокруг странные, если присмотреться и подумать.

Фома никогда анализу не учился и многого не понимал. Но слухи про тайные мобилизации доходили. Эшелоны на скрытых ветках Фома своими глазами видел, эшелоны, перевшие по железке, где часовой каждые сто метров стоит. У китаез чет непонятное происходит, баяли, мол, начали они япошек гнать. Так, глядишь, война заканчиваться начнет, а это плохо. Комиссия раньше случится и все, попал Фома, как кур в ощип. В лучшем случае на фронт, а это не та война, что нравилась Фоме. Оно ж как? Кому война, кому мать родна. И никаких гвоздей с совестью. Вот ему война-войнушка тут, в тылу, больно по сердцу. А если за горло возьмут? То-то, надо драпать, если нюх не подводит.

Много куда удрапаешь, когда золотых монет всего ничего, штук двадцать сумел скопить по собственной дурости. Надо б еще хоть столько, тогда, глядишь, выйдет выйти куда-нить к арабцам, к англичашкам. Хотя, как оно сделать — Фома пока не представлял. Но понимал, что как деньги заведутся, то разберется. Вот и искал хорошее дело. И тут — нора, да еще какая. С чем-то плохим внутри, чует Фома, да и…

Да и про эту нору рассказал сам заказчик, да так рассказал, что поди не поверь.

«Вернется один, — сказал улыбчивый, прямо как недавно появившийся плюшевый мишка, незнакомый офицер, — главное — все сделать правильно».

Почему офицер? Выправку не спрятать, как куришь — тоже не спрятать, этот вот ныкал сигаретку в кулаке, говорил чисто, непонятно лишь из-за акцента. Почему взялся за работу с незнакомым? Куш чересчур велик, вот и всего делов. А вернется один? Фома относился философски. В их семье, поколений семь промышлявших темными делами, смерть всегда рядом. Не он так другой. У самого Фомы есть дурак Гоча. Пока есть.

«Вот эту гранату кинешь, как поймешь, что напарник мертв. — Офицер протянул толстый цилиндр и противогазную маску. — Спускайся только в ней и держи наготове оружие. На всякий случай». И Фома собирался следовать указанию точно.

Гоча спустился в вырытую дудку, затаив дыхание. Фома никогда не скрывал от него результатов работы, но шел всегда первым. А тут, нате-здрасьте, наверху остался. Гоча покосился наверх. Свет падал, но уже не ярко, сумерки почти наступили. Не зажигать лампу тут, ага… Он принюхался. Пахло как обычно и даже привычно: сухой землей, выжженной на метры вглубь, остатками всяких жуков и временем. Да. Гоча считал, что время пахнет. В таких-то местах уж точно.

Лампа у них была отличная, недавно выпущенный фонарь с ручкой и на трех больших плоских батарейках. Глаз его можно регулировать, чтобы бил дальше или ближе. Гоча отодвинулся влево, чуть вздрогнув от паутины, мазнувшей по лицу, и включил.

Вот и ход, все верно Фома сказал. Впереди, надо полагать, широкий впрямь ведет к яме с кольями, даже если те сгнили, так шлепнись, сломаешь ногу-руку и оставайся потом тут гнить. Гоча раздвинул густую паутину, полез внутрь могильника. И остановился сразу, как попал в первую комнату.

Рыжье, рыжье…

Золото переливалось повсюду. Блюда, какие-то чашки на ножках, кувшины, рассыпанные монеты, оружие, маски, еще огромные тарелки, рога, украшенные золотыми ободками, статуэтки, настоящая упряжь из золота, маска.

Гоча сглотнул, уставившись на белое костяное лицо, смотрящее прямо на него. На сгорбленную тощую фигуру, медленно и верно встающую с земляного пола. Гоча хотел заорать, но горло как перехватило удавкой.

Шепот ударил со всех сторон, змеиным шипением втек в уши, спеленал по рукам и ногам, бросил на колени. Маска, блестя высокими скулами и узкими веками, оказалась перед глазами. Что-то ударило в живот, Гоча глянул вниз и, наконец, заорал, глядя на блестящие змеи собственных кишок, тянущихся за когтистой рукой-лапой.

Заорал еще раз, обрадовался, услышав стук за спиной. Фома пришел на помощь, плюнув на рану, Фома…

Пламя залило все вокруг, выжигая воздух, закипевшую кровь, плоть и саму жизнь. Жизни. Тощее существо в маске полыхнуло не хуже сухих березовых веников.

Фома спустился вниз, расчехлив второй фонарь и достав обрез-двустволку, заряженный волчьей картечью. Наказ наказом, полыхнувшая граната и все такое, но орал Гоча больно уж страшно. Спускаться вышло лишь минут через пять, когда все внутри выгорело, а поднятая пыль улеглась. Противогазная маска противно облепляла лицо, но Фома плевать на нее хотел. Под ногой хрустнуло, он покосился и поморщился, разглядев горелые кости и странную хреновину, смахивающую на маску. Его ждала последняя, самая важная комната кургана, упокоившего одного из великих шаманов древнего забытого рода. И требовалась одна единственная вещь, зашитая в его мумии.