В тени отца

– Ставь на обеих! – я хищно усмехнулся.

– Ты чё? Реально?! – но, сообразив, Сашка расплылся в понимающей ухмылке, – Мин херц, ты крут!

– Не стану спорить! – я горделиво приосанился, – И спроси у Мафа: есть еще трава? Я угощаю!

Байк, ведомый нетрезвым телом, вихлял и постоянно так и норовил завалиться то на одну, то на другую сторону. Туман, неожиданно выползший этим майским утром, задачу добраться до дома тоже не облегчал. В конце концов удалось сосредоточиться на разметке и ехать прямо по ней – риск встретится с кем-то в пятом часу утра стремился к нолю.

Накаркал!

Летя в кювет, оставалось только надеяться на личную защиту, не спасшую мать.

«И шлем, придурок, не надел!» – успела мелькнуть мысль перед ударом, выбившим дух.

Повезло.

Ощупывая исцарапанные, но целые руки-ноги, а главное – шею и голову, вынужден был признать – на мне отец не сэкономил. А у байка – его же подарка на шестнадцатилетие – только зеркало заднего вида треснуло. Он даже не заглох, все с тем же едва различимым гулом продолжая работать на холостых.

– Эй! – раздался сверху испуганный девичий голос, – Вы там живы?

– Не твоими молитвами! – огрызнулся я, выдергивая ботинок из жижи, скопившейся у основания обрыва.

– Простите, я вас не видела! – дрожащим голоском отозвалась причина аварии, – И не слышала!

Ну, еще бы! Свои, да и соседей, тишину и спокойствие отец ценил больше всего, поэтому мой байк был оснащен самой лучшей звукопоглощающей защитой, неснимаемой в принципе. Снимаемой, конечно, но когда я убедился, что для ее отключения придется разобрать и переделать полдвигателя, плюнул и оставил как есть. А свет я сам вырубил, потому что в сплошной стене тумана толку от него не было. Но это не мешало мне сейчас злиться на неожиданно выскочившую под колеса велосипедистку.

– Я сейчас спущусь, помогу!

– Стой, дура! – Со своим окриком я запоздал – девчонка храбро ринулась на помощь, поскользнулась на первом же влажном кусте травы и кубарем полетела вниз. Пришлось бросаться наперерез и подхватывать эту катастрофу. И пусть я был тяжелее, но высота обрыва, а также масса, помноженная на ускорение, сделали свое коварное дело, опрокидывая меня обратно в грязь, заставив защиту сработать вторично. – Вот бывают же такие дуры! Какого… ты сюда полезла?! Руки-ноги лишние?!

Во второй раз увяз в грязи основательнее – и упал неудачнее, и дополнительный вес, разлегшийся у меня на груди, сказался.

– Слазь с меня! – девчонка ойкнула и завозилась, поддав коленом по самому ценному, – Ё…! – протяжно застонал я, не имея даже возможности согнуться.

– Ой, простите-простите! – зачастило чучело, добавляя мне локтем по челюсти.

– Замри, коза! – скомандовал я, уже всерьез опасаясь за собственную жизнь – голова все глубже погружалась в отнюдь не теплую жидкую грязь, – Медленно и аккуратно отползаешь назад и в сторону!.. Аккуратно, я сказал! – рявкнул, когда острое девичье колено снова прошло в опасной близости от паха. – Так! Крепко стоишь? – тишина, – Я спросил – крепко? Чего молчишь, твою дивизию?!

– Я кивала! – разобрал я сквозь всхлипы.

Она кивала!!! А сообразить своим умишком, что через забрызганные грязью стекла очков я ничего толком разобрать не могу – это выше ее понимания!!!

С ощутимыми усилиями повторно выбрался из холодной хляби.

– Нда!.. – свет стоящего в конце улицы фонаря в канаву сквозь туман почти не добирался, но и так было понятно, что видок у меня тот еще. Холодная грязная вода текла с волос за шиворот, да и пока лежал, ее под куртку набралось немало. Джинсы на жопе промокли насквозь, трусы тоже, и через пояс похоже еще черпнул, и теперь жижа текла меж ягодиц, создавая впечатление, что я жидко обделался. Идти в таком прикиде домой – верный пересмотр нашего с отцом соглашения. Он еще как-то мирился с моими загулами, а пьяным на глаза ему я старался не попадаться, но такое происшествие без внимания с его стороны точно не останется! И хваленый платок-очиститель тут, пожалуй, бессилен.

Кстати! Потянувшись за чистящим артефактом, оного на привычном месте не обнаружил, а перед глазами как наяву встала сцена: вот Сашок вытирает брюки, вот, складывает аккуратно платок по стрелочкам – только в таком положении он заряжался, а вот… я отворачиваюсь, отвлекшись на шум, а он вороватым жестом складывает его себе в карман! И ведь если напомню завтра, то скажет, что машинально!

Дуреха-катастрофа выглядела немногим лучше меня. Пусть в саму лужу она не упала, но путешествие по склону обрыва для нее не прошло бесследно: подол платья порван, измазан землей и травой, на одном гольфе не хватало завязочки с помпошкой, на рукаве куртки в районе локтя зияла прореха. Девчонка, оглядывая себя, шмыгала носом.

– Не реви! – прикрикнул я на нее, не желая иметь дело с женскими слезами, грозившими вот-вот политься потоком, – Считай, сегодня дважды со смертью разминулась. Один раз, когда я свернул, а один раз, когда поймал. Оба раза могла шею свернуть.

– Ты тоже, – тихо произнесла она. То ли узнала, то ли просто поняла, что я ее немногим старше, но хоть выкать перестала.

– Я? Вряд ли. Давай выбираться отсюда.

Чуть дальше от нас обрывистый склон становился более пологим, и мы, пыхтя (она) и ругаясь (я), вылезли обратно на дорогу. Учитывая, что кроме байка, мне приходилось постоянно подталкивать это несчастье, то к концу восхождения о хмеле напоминало только несвежее дыхание. На кромке дорожного полотна остановился перевести дух и с ужасом заметил, что туман, подхваченный утренним ветерком, постепенно редеет. Ёпта! Как же все одно к одному-то складывается! Под прикрытием тумана я еще мог рискнуть вернуться в таком виде домой, но если он уже здесь в низине расходится, то в нашем квартале, стоящем значительно выше, наверняка уже не скроет! И даже если дядька Раф с Николаем промолчат, то любопытные соседи точно не пропустят такое событие и доложат отцу, еще и приукрасив детали – на нашей улице сплошь жили кумушки, которых хлебом ни корми, а дай только сунуть нос в жизнь других! И вставали они обычно рано-рано, нет чтобы поспать подольше!

Брошенный велосипед валялся на обочине. Из опрокинутой банки, стоявшей раньше в корзине у руля, на землю натекла приличная лужица молока, которое нагло лакала приблудившаяся кошка. Девчонка при виде этой картины опять собралась реветь.

Дура! За одно утро дважды чуть не попрощалась с жизнью, а собиралась устроить трагедию из-за пары литров молока!

– На! – выгреб из кармана мелочь и протянул плаксе, – Купишь еще.

– Ты что?! – отпрянула она.

– Из-за меня же, – мотнул головой на причину слез и брезгливо поморщился, когда грязные пряди хлестнули по лицу.

– Пойдем ко мне, отмоешься хоть немного, – произнесла она, затравленно глядя на протянутые монеты.

А это мысль! Ухватил девчонку за руку, насильно вложил в холодную перепачканную ладошку деньги и скомандовал:

– Веди!

Ехать оказалось недалеко – буквально три дома. Запустив меня в еще теплую со вчерашнего вечера баню, девчонка исчезла, пропищав, что скоро вернется. И на фига она мне? Спинку потереть, что ли? Но вскоре забыл обо всем, добравшись до теплой воды. Кайф!!! На отходняке, да еще пока двигался, не замечал, как продрог, а тут разом застучали зубы, и с ног до головы покрылся мурашками.

На приведение себя в порядок потратил все остатки воды из нагретого бака, домываться и полоскать одежду пришлось в холодной. Кожаную куртку, как мог, оттер хотя бы снаружи, рубашку теперь только на выкид – жижа оказалась на редкость стиркоустойчивой, но добраться до дому – сойдет. Зато ткань на сорочке воду не задерживала, и достаточно было пары энергичных встряхиваний, чтобы она стала почти сухой. Открытым остался вопрос с джинсами. Полоскание в трех тазах им мало помогло, разве что грязь теперь не концентрировалась на задней части, а равномерно распределилась по всей поверхности. И, разумеется, сколько их ни выжимал, с них по-прежнему продолжала капать вода.

Для оценки результатов затраченных усилий выбрался в предбанник – светильник в парной явно знавал лучшие времена. Протягивая штаны к чуть более яркой лампочке, нос к носу столкнулся с малявкой, раскладывавшей на лавке ветхое застиранное полотенце. Мелкая жалобно взвизгнула и покраснела так, что я начал волноваться за ее здоровье, а потом пулей вылетела за дверь, выронив темный сверток. Покосившись на прополосканные и зажатые в руках трусы и джинсы, пожал плечами: не думала же она, что я в одежде мыться буду? Но вскоре переменил о девчонке мнение в лучшую сторону: брошенный сверток при поднятии оказался штанами от робы. Дешевыми, поношенными, великоватыми, зато сухими и чистыми. А если не приглядываться, то и за джинсы издали сойдут.

Несчастье звали Маша, и училось оно в восьмом классе нашей же школы.

– Чаю выпьешь? – спросила она меня, когда с короткой церемонией знакомства было покончено.

Посмотрел на занимающийся рассвет, на передумавший расходиться туман и сказал:

– А, давай!

Скрыть ночную отлучку дома уже вряд ли удастся, а минутой больше – минутой меньше – роли не играет. Зато слегка убрать запах перегара не помешает.

В летней кухне – а в дом меня не пригласили – оглядел приготовленный натюрморт: два стакана, закопченный чайник и блюдце с четырьмя черными сухариками. И еще полный молочник – видать успела, пока я отмывался, по новой сгонять за молоком. Сама Маша, кстати, платье переодела, но гольфы на ней остались те же – с грязными разводами и одной сиротливой кисточкой. И почему-то эта кисточка так и лезла на глаза, вызывая иррациональные угрызения совести.

В утренней промозглой сырости чай остыл моментально, и я почти залпом выхлебал свой стакан, не притронувшись к сухарям. Если честно, в нормальное время я бы и собаке постеснялся такое дать, но не взял не поэтому. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что семья здесь живет бедная – об этом кричала и сервировка стола, и Машина одежда, и общая обстановка. Объедать тощую девчонку показалось мне кощунством.

– Спасибо за чай, – отставил я стакан, – Поеду. Когда удобно будет штаны вернуть?

– Ммм… – почему-то без труда догадался о ходе ее мыслей – любопытные соседки жили не только в моем квартале.

– Завтра с утра за молоком поедешь? – уж один-то день могу и встать спозаранку.

Маша, покраснев, кивнула.

– Тогда до завтра.

– До завтра, – еле слышно прошептала она.

Незамеченным проникнуть домой не удалось – в прихожей среди рассыпанной с полки обуви и пустых бутылок сидел пьяный в зюзю старик и плакал.

– Сынок! – обрадовано встрепенулся он, взмахивая унизанными перстнями кистями рук и безуспешно пытаясь подняться с пола, – Живой, слава богу!

У стенки, отчаянно переминаясь с ноги на ногу, стояли два громилы и не решались к нему подойти. Могу их понять: пусть им по сороковнику, а отцу почти восемьдесят, пусть они в прошлом тренированные убийцы, а он никогда к физической силе не стремился, но Петр Исаевич Романов и сейчас считался одним из самых опасных людей в империи, наравне со старой аристократией. А какое-нибудь из его колечек могло от непонравившегося ему человека и пепла не оставить. Прихватив, правда, пару кварталов заодно, но кто из нас совершенен? И даже если отнять его перстни, пуговки, цепочки и браслеты, он, вполне вероятно, был артефактом сам по себе. Это, конечно, только мои домыслы, но проверять я бы не взялся. И другим бы не советовал.