Спасение Рейн

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

СОЛНЦЕ БОЛЬШЕ НЕ СВЕТИТ

«Что это?» — подумал я в тот момент, когда меня резко выдернули из уютного, спокойного сна: я обнимал Рэй за талию, а она прижималась спиной к моей груди. — «У кого-то играет музыка?»

Я чуть приоткрыл один глаз, и меня встретила ночная тьма.

«Сколько сейчас времени?»

«Какая, на хрен, разница? Явно слишком рано или поздно, чтобы кто-то слушал это дерьмо».

Но музыка продолжала играть.

Со злобным ворчанием я натянул на голову подушку, игнорируя раздражающий звук, и снова закрыл глаза. Волосы Рэй защекотали мой нос, я ощутил запахи весенних цветов и лаванды, которые она там хранила, и улыбнулся, несмотря на шум.

«Я люблю ее, я люблю ее, я люблю ее», — подумал я, позволяя этой истине звучать громче, чем раздражающий шум, проникающий в мои барабанные перепонки, несмотря на подушку.

«Я люблю ее, я люблю ее, я люблю ее».

«И как мне повезло, что мне дали этот шанс».

«Как повезло нам обоим, что мы даны друг другу».

«Я люблю ее, я люблю ее, я люблю ее, я люблю…»

Затем, улыбнувшись, я снова заснул еще до того, как музыка смолкла.

* * *

— Мускулистый, вставай. Твой будильник все время срабатывает.

Я не знал, что первым разбудило меня — голос Рэй или ее палец, тыкающий меня в ребра, живот и шею, но в конце концов я открыл глаза под подушкой, накрывающей мою голову.

«Как, черт возьми, она там оказалась?»

Я стянул подушку и зевнул. Только после этого открыл глаза и увидел Рэй, уже принявшую душ и одетую в свой библиотечный наряд.

— Воображаемая-Библиотекарь Рэй, — пробормотал я ворчливо, и она с забавной улыбкой оглянулась через плечо, нанеся помаду.

— Что?

— Это твоя воображаемая версия.

— О? — фыркнула Рэй, снова повернувшись к зеркалу. — Юбки-карандаши и уродливые блузки — часть твоей фантазии?

Я хрипловато рассмеялся, затем прокашлялся, сбрасывая остатки сна, и сел в кровати.

— Когда я был ребенком, мне нравилась одна из моих учительниц — кажется, я тебе об этом рассказывал. Миссис Хендерсон, помнишь? Она всегда так одевалась. Ну, знаешь, такая собранная, милая и все такое, но в то же время, как мокрая мечта любого мальчика-подростка.

Я наблюдал, как за несколько секунд ее отражение сменилось с удивленного на забавное. Рейн рассмеялась, откручивая верхнюю часть блеска для губ.

— Итак, она создала прецедент для любой другой женщины на всю оставшуюся жизнь.

— Наверное, — рассмеялся я вместе с ней, потянувшись за телефоном на тумбочке. — Мне до сих пор не дает покоя тот факт, что она оказалась дочерью Гарри. Она была самым милым человеком для меня в школе, а он был самым милым…

«Что за хрень?» — подумал я, глядя на уведомления на экране.

— Что такое? — спросила Рэй, в ее голосе звучали настороженность и беспокойство.

Мое сердце бешено заколотилось в груди, когда я уставился на четыре пропущенных звонка с раннего утра. Последний был сделан около четырех тридцати утра. И три новых голосовых сообщения. Все от моей матери.

— Мама звонила, — сказал я, мой голос едва ли был громче шепота. — Господи, зачем ей звонить? Что ей нужно…

Меня уже трясло, когда я смотрел на ее имя во входящих сообщениях голосовой почты, в ужасе от того, по какому поводу она могла позвонить. Да, я дал ей номер. И настаивал, чтобы мама позвонила, если что-то случится, если понадоблюсь ей. Но было ли глупо с моей стороны предполагать, что она никогда этого не сделает?

Теперь, глядя на эти три сообщения, ожидающие своего прослушивания, я хотел накричать на нее и сказать, что этот жест был не более чем пластырем, чтобы мое чувство вины не взяло верх. На самом деле мама не должна была им пользоваться. Она должна была выбросить этот чертов номер, потерять его, как и все остальное.

Мои руки дрожали так сильно, что я думал, что выроню телефон.

«Как ей удавалось до сих пор так воздействовать меня?»

— Солджер, — позвала Рэй, ее нежный голос прорезал пелену паники и страха, когда она положила руку на мое обнаженное плечо.

— Она оставила мне голосовые сообщения. — Я протянул ей телефон.

— Хочешь, чтобы я их прослушала? — догадалась Рэй, и я кивнул, упираясь локтями в колени и закрывая лицо руками.

И тут комнату наполнил отчаянный, дрожащий, шепчущий голос моей матери.

— П-п-привет… Я не собиралась звонить, потому что, — она маниакально хихикнула, — потому что последнее, чего ты, наверное, хочешь в своей жизни, — это услышать свою старую мамочку н-н-наркошу. Но… но, Солджер, эм… эм… если ты получишь это… эм… позвони мне, ладно? Позвони мне. Я… я… я должна тебе кое-что сказать. Хорошо? Позвони мне.

— Знаешь… эм… я-я-я никогда не хотела, чтобы все было так, понимаешь? В ту ночь, когда ты родился… Думала, ты все изменишь. Я хотела, чтобы ты все изменил. Хотела, чтобы ты с-спас меня, и я думаю… думаю, что именно здесь я облажалась, не так ли? Что я-я-я-я так, так, так много вложила в гребаного ребенка, и никогда ни хрена не вкладывала в себя. Никогда не пыталась спасти себя, и это моя вина, ясно? Я долгое время пыталась осознать это, и э-это то, что я делаю сейчас. Признаю это. Я облажалась. Облажалась с тобой. Облажалась с Дэвидом, и с твоими бабушкой и дедушкой, и… и… со всем остальным. Но это моя вина, ясно? Это все моя вина. Л-ладно… п-пока.

— К-когда ты был маленьким, я часто пела эту песню… как, черт возьми, она называлась… о, точно. «Ты — мое солнышко». Т-ты помнишь ее? Помнишь, как я пела ее тебе? Это были лучшие, лучшие, лучшие моменты моей жизни. Ты — лучшее, что случилось со мной, и, з-з-з-знаешь, Солджер… Я никогда не благодарила тебя. З-знаешь… за в-все, так что… с-с-спасибо тебе. Спасибо тебе, малыш. Все, что я делала, было ради тебя. Не сначала, но… теперь… л-л-ладно, э-э-э… э-э-э… я… я-я люблю тебя…

Последняя запись ее маниакального, эмоционального голоса растворилась в приглушенных помехах, пока не осталось ничего, кроме бешеного стука моего сердца.

Мы с Рэй сидели тихо и неподвижно, затаив дыхание, словно боялись впустить в комнату новый воздух. Взаимный страх перед чем-то, в чем никто из нас не был уверен.

Затем дрожащей рукой Рэй положила телефон обратно на тумбочку.

— Солджер…

— Рэй, — я покачал головой, — пожалуйста, не надо.

Она села передо мной на кровать.

— Я просто…

— Рейн.

Мой голос горячо прорвался сквозь тишину, и, вздрогнув, Рэй посмотрела на меня, плотно сжав губы. Немедленно извиняясь за то, что вообще что-то сказала. За то, что думала, что вообще знает, что сказать о ситуации, о которой она ничего не знала. Но я не должен был заставлять ее чувствовать себя так. Потом провел ладонями по лицу, глубоко вдыхая, пока мои легкие не смогли больше ничего вместить. Затем опустил их на колени, уже чувствуя себя измотанным после целой ночи сна.

— Мне очень жаль.

Рэй покачала головой, ее брови сочувственно сошлись.

— Нет, не извиняйся. Ты злишься и сбит с толку…

— Я не сбит с толку, — перебил я, качая головой. — Здесь не о чем беспокоиться.

Рэй выглядела сомневающейся. Неубежденной.

— Но… почему она сказала все это сейчас? Почему она… — Рэй вздрогнула, и я был уверен, что она думала, что я этого не видел, но я видел. — Боже, почему она так говорила? Она была так… напугана.

Я не хотел быть нетерпеливым с ней. Были вещи, о которых Рэй не знала, вещи, которые у нее не было причин понимать. И это была не ее вина. Поэтому, отвечая, я заставил гнев и стресс, которые испытывал только по отношению к матери, не просочиться в мой голос.

— Рэй, она так говорила, потому что, наверное, долбанула слишком много таблеток и у нее был херовый приход.

Разочарование застыло в моих жилах, когда я произнес эти слова вслух. А потом почувствовал себя идиотом из-за того, что вообще был разочарован. Чего, черт возьми, я ожидал от своей матери? Неужели действительно думал, что однажды она исправится и станет лучше? Неужели думал, что та изменит свое мнение?

Нет, не думаю, что я действительно верил в то, что это произойдет, но солгал бы, если бы сказал, что перестал надеяться.

Мне кажется, никто никогда по-настоящему не перестает надеяться. Даже на то, что заведомо невозможно.

— Ты действительно думаешь, что это всё, что было? — прошептала Рэй, ее нерешительность была очевидна. — Потому что, Солджер, я не знаю. Она просто… она звучала очень…

— Что? Отчаянно? Беспокойно? Испуганно?

Рэй поковыряла кутикулу и неохотно кивнула.

— Да, я знаю. Она всегда так говорит, когда принимает какую-нибудь тяжелую дрянь.

Рэй посмотрела на меня с большим скептицизмом, чем я ожидал.

— Ты уверен?

— Уверен ли я? — огрызнулся я, отбрасывая одеяло и вылезая из кровати с такой поспешностью, что чуть не споткнулся о собственные глупые ноги. — Думаю, я чертовски уверен, Рэй. Даже больше, чем ты.

Я оглянулся через плечо, направляясь к шкафу.

— Без обид.

— Ладно.

«Рэй просто пытается помочь. Она просто пытается разобраться во всем вместе со мной».

Я схватился за верхнюю часть дверного косяка, зажмурил глаза и выдохнул. Затем повернулся к Рэй лицом, все еще сидящей на кровати, где оставил ее.

— Ты не знаешь мою мать так, как знаю ее я, — начал я, мой голос был тихим и хриплым. — И я могу понять желание поверить, что она говорит такие вещи не просто так. Понимаю желание поверить, что она действительно может любить… — Мой голос дрогнул под тяжестью пульсирующего желания расплакаться, и я прочистил горло, зажимая нос и прогоняя прочь эти чувства. — Она не способна ничего любить, Рэй. Она такая, какой была всегда.

Рэй слегка кивнула и едва ли могла смотреть на меня. Не могла даже моргнуть, чтобы по ее щеке не скатилась непрошеная слезинка. Сначала я подумал, что эта слеза — свидетельство боли, которую я причинил, и возненавидел ее. Я ненавидел себя за то, что говорил грубо, за то, что сорвался и вызвал воспоминания о ее прошлом.

Но потом, когда Рэй поднялась на ноги, зажмурила глаза и двинулась вперед, обхватив меня за талию и прижавшись щекой к моей груди, я понял, что Рэй расстроена вовсе не из-за моей резкости по отношению к ней.

Она расстроилась за меня.

— Мне так жаль, — прошептала Рэй, прижимаясь губами к моей коже.

Я прикоснулся подбородком к ее макушке и притянул ее тело к своему.

— Не стоит.

— Ну, я все равно сожалею.

Рэй сжала мою талию, и я обхватил ее за спину, прижимая ее к себе еще ближе, еще сильнее. Хотелось бы обладать способностью заставить ее атомы слиться с моими.

— Сколько у тебя времени до работы? — спросил я, ненавидя, что ей вообще приходится уходить.

Она убрала руку с моей талии, чтобы посмотреть на часы.

— Около часа.

Я наклонил голову так, что мои губы коснулись ее волос.

— Хорошо. Я быстро схожу в душ, а потом приготовлю завтрак.

Она улыбнулась, прижавшись к моей груди.

— Я разбужу Ноя.

Я смотрел, как Рэй выходит из комнаты, а голос моей матери все звучал у меня в голове. «Я люблю тебя», — сказала она, возможно, впервые в жизни, и, Боже, как мне хотелось в это верить.