Заклинатель кисти

Глава 10. Осада крепости Джун

Йой.

Я родилась и прожила первые тринадцать лет жизни в деревушке близ реки Ба-Нин, что рядом с горной цепью Да-Рин[1], где, согласно легендам, некогда находилось великое горное королевство Дайке Богача. Кузницы и шахты этого государства работали неустанно, наполняя казну необычайным количеством золотых монет и драгоценных камней. При правлении Дайке, однако, они нашли камень необычайной красоты — размером с ладонь, светлый, как солнечный луч, и светящийся приятным глазу светом. Сначала народ королевства нарек его Камень правителя, а затем — Камень безумия, ибо драгоценность принялась быстро мутить рассудок Дайке, превращая его из справедливого правителя в безумца-тирана, который жаждал лишь обогащения собственного богатства и ничего более. Вскоре, не в силах терпеть лишения народа, придворный заклинатель кисти, чье имя давно затерялось в веках, призвал Великого дракона земли, дабы тот положил конец тирании Дайке. Король был сражен, однако призванное создание никуда не делось — подвергшись скверне драгоценного камня, оно само возжелало обладать богатствами горного королевства и принялось крушить его и убивать жителей, не трогая лишь заветную добычу. Многие погибли в те ужасные дни бойни — лишь единицы уцелели и вынуждены были покинуть пределы некогда великого государства. Однако данное — не более чем легенда, которую мне неоднократно приходилось слышать от старушки Лу, прожившей много лет и поведавшей нам, детям деревни, немало сказок и историй.

Мой отец, Вур, был опытным охотником и следопытом, однако любил приложиться к бутылке да помечтать о несбыточных и эпических приключениях, в которые ему никогда не суждено было попасть. Тоска деревенской жизни злила его настолько, что подчас он срывал гнев на мне и матушке, избивая нас. Однако мама, Лей, смиренно терпела это и мне велела «уважать отца», тем самым только потворствуя поведению мужа. А что было делать? Данное ведь в нашей стране не считается чем-то из рук вон выходящим: муж может спокойно бить супруга, если посчитает данное нужным… Говоришь, слышал, что такое есть и на Западе? И на Далеком Востоке?.. ха, значит, похоже, этот мир неисправим.

Так вот, однажды, когда мне было одиннадцать или двенадцать, отец допился до такого, что впал в неистовство и случайно забил матушку до смерти. Я видела все своими глазами и… и… прости. Ничего, если я не стану здесь вдаваться в подробности? Понимаю, что данное случилось давно, но воспоминания об этом все равно жалят так же больно и ядовито, как осы… После этого я стала фактически ответственной за дом, готовку, уборку… не то чтобы меня не учили такому, но без матушки стало тяжко, а отец, впав в глубокую печаль и виня себя в смерти жены, принялся пить чаще и сильнее.

Именно тогда, когда мне было тринадцать, это случилось: вести о войне и так доходили до нас, но она всегда казалась далекой и неопасной — так, страшной байкой. Однако той зимой вдруг явился гонец в военном обмундировании и на коне и велел всей деревне собираться и следовать к крепости Джун, находившейся не очень далеко и служившей оборонительным пунктом, в котором, однако, давно не было нужды, и гарнизон которой был всегда на моей памяти малочислен. На расспросы деревенского старосты и селян о том, что происходит, тот ответил:

— Враг идет! Приказом командующего было объявлено, чтобы жители всех окрестных деревень собирались в крепости Джун. Туда днем прибудет армия короля.

В тот момент я, стоя среди толпы изумленных и испуганных вестью селян, даже и не представляла, чем данное обернется. Никто тогда не мог с уверенностью знать, что это было только самым началом осады крепости Джун. В спешке собрав все свои пожитки, жители деревни ринулись в указанное место: кто шел почти налегке, кто тащил за собой целую телегу поклажи. Отец же велел взять лишь все самое необходимое и лишь немного еды: когда он был трезвым, то мыслил весьма здраво и не впадал в бессмысленную агрессию.

— В крепости будет провиант. Солдаты не имеют права нам его не дать — все-таки мы тоже подданные короля, — сказал мне он.

Прибыв в крепость, мы обнаружили, что весь ее немногочисленный гарнизон высыпал на улицу, да и армия короля уже вовсю стекалась туда, а к огромной повозке, прикрытой брезентом и толкаемой двумя огромными яками, было приклеено множество бумажек с записанными на них заклинаниями, словно к чему-то проклятому. Тогда я понятия не имела, какой правильной оказалась посетившая меня мысль. Когда вся армия собралась в пределах крепости, ворота ее наглухо закрыли и более никого не впускали — селян деревень, которые пришли позже, и слезливо молили снаружи, чтобы их впустили, отдали на растерзание пришедшей затем армии неприятеля.

Новым командующим крепости оказался Юдж — мужчина средних лет, крепкий и огромный, как гора, с длинной курчавой бородой, тронутой сединой. Он руководил делами жестко, и мы, селяне, быстро почувствовали это, когда нас разместили, словно скот, в плохие условия, предоставляя еду, словно какие-то подачки и периодически заставляя работать на «благо армии», используя либо как пушечное мясо, либо как прислугу. Вскоре выяснилось, что далеко не все в армии согласны с политикой ведения дел Юджа, но боялись высказаться, послушно исполняя приказы. Дело обстояло не только в стадном чувстве или подчинении вышестоящему — сначала я не замечала этого, но потом мне стало очевидно, что многие из них боялись воинов, приближенных к командующему армии и крепостью. А именно — Уджа и Линжа. Умелые, быстрые и смертоносные, готовые без лишних слов исполнить любой приказ Юджа. Тогда я еще понятия не имела, кто они такие, из каких семей происходят, и могла судить лишь тому, что видели глаза и слышали уши. Уджа был необычайно красивым воином, словно принцем из сказки, однако малоэмоциональным, немногословным и не в меру жестким и жестоким. Словно не человек вовсе, а оживший меч. Линж, в отличие от него, был более похожим на человека, да только очень хитрым, скользким, как уж, и искусным в болтовне так же, как и в использовании оружия. Его речи подчас звучали так дружелюбно, что начинало мутить от их лживости. Будучи в прямом подчинении у Юджа, он все равно умудрялся быть сам по себе — и единственное мнение, которое интересовало этого мужчину помимо собственного, было… мнение Уджа. Я не знала тогда, что связывало этих двоих, но они часто работали слаженно, в паре.

Мой отец умер спустя почти год после того, как началась осада крепости. Мне было четырнадцать, была холодная зима, шел снег… Запасы еды были на исходе, мораль низка, а враг решил взять нас на измор. Обещанное подкрепление от короля не спешило приходить. Будучи вот так оторванными от внешнего мира, мы начали полагать, что нас бросили — не только простые подданные, но и даже сами солдаты. Громче стал их недовольный шепот, а подчас слышались даже возгласы протеста, которые, однако, тут же пресекались командой Юджа одному из своих людей с требованием наказать или даже убить недовольного. Сам командующий за это время осунулся, сделался более скрюченным и гадким, с бегающими безумными глазками, словно его поразила какая-то болезнь. Он часто уединялся в одной из комнат крепости, куда, согласно слухам, сложили содержимое той большой повозки — часть золота и сокровищ, которую солдатам удалось достать из заброшенного горного королевства по пути в крепость Джун. Именно в один из таких дней мой отец, окончательно потеряв рассудок от голода, холода и бесплодных ожиданий помощи, принялся обвинять меня во всех своих горестях, неудачах и даже гибели жены, затем, окончательно рассвирепев, выволок на мороз и принялся избивать у многих на глазах. Однако, вопреки изумленным вздохам и редкому шепоту, никто мне не помог — все просто стояли и смотрели, как он зверски избивал меня: куда сильнее и ожесточеннее, чем обычно. Некоторые солдаты же и вовсе принялись посмеиваться и наслаждаться зрелищем. Были среди собравшихся и Уджа с Линжем, но они не смеялись: первый пристально смотрел на нас, а второй — на рыжеволосого напарника, словно чего-то с интересом выжидая. Не выдержав, я принялась кричать, плакать и молить о помощи, понимая, что если отца не остановить, то он убьет меня. И тогда единственным, кто среагировал, был Уджа. Мужчина быстро подошел к нам, схватил Вура одной рукой за грудки и оттолкнул, но тот, пошатнувшись и отступив на пару-тройку шагов, удержал равновесие. Он оказался немного ниже Уджа, но это его не испугало — отец напротив больше разъярился оттого, что кто-то впервые за все время вмешался в мое «воспитание».

— Свинья! — заорал он. — Как ты смеешь мешать мне?! Она моя дочь, и я волен делать с ней все, что пожелаю! Я ее отец! — затем Вур, поддавшись слепоту гневу, кинулся на него с кулаками, но рыжеволосый воин успел извлечь из ножен кинжал и вонзить его охотнику в живот. Однако на этом Уджа не остановился: хоть противник был уже повержен, он повалил его на землю, грубо и резко извлек оружие из раны, вытер об одежду отца и на этот раз вонзил его ему в горло. Пока Вур захлебывался в своей крови, рыжеволосый поднялся и задумчиво оглядел замолчавших и сникших людей и спросил так спокойно, словно только что ничего серьезного не произошло:

— Кто-нибудь еще намерен поднять руку на эту девчонку?

Сначала его встретили лишь молчание и множество напряженных и испуганных взглядов… но затем раздался смех Линжа и хлопки его ладоней. Уджа выжидающе посмотрел на него. Отсмеявшись, напарник спросил с насмешкой:

— Что, неужто у нашего острющего меча появились какие-то чувства? — однако никто кругом не встретил слова мужчины ни смешком, ни даже улыбкой. Все продолжали молчать.

Уджа, помедлив, посмотрел на меня, однако его взгляд был настолько пустым, что мне сделалось еще страшнее. Словно сама бездонная пропасть глядела на меня в тот момент. Подойдя, он протянул мне окровавленную руку, но я, сидевшая на холодной и припорошенной снегом земле, испуганно отшатнулась. Однако на лице Уджа не отразился ни гнев, ни разочарование… ничего. Он просто выпрямился и сказал преспокойно:

— Отныне эта девчонка служит мне. Любого, кто тронет ее, будет ждать подобная участь, — и он кивнул в сторону бездыханного тела моего отца, смотревшего в белое зимнее небо мертвенно-пустым взглядом.