Красавицы Бостона. Злодей

Пятнадцатая

Киллиан

Дэвон:

Нам нужно выиграть время. Устроить встречу с Эрроусмитом и прийти к компромиссу.

Я:

Вы ошиблись номером.

Дэвон:

Ты платишь мне за то, чтобы я давал дельные советы. Мой совет: заключи закулисное

полюбовное соглашение и придумай долгосрочный план после того, как деактивируешь эту бомбу замедленного действия.

Я:

Единственное закулисное действо, которого Эрроусмит дождется от меня, обернется для него восстановительной хирургией заднего прохода.

Однажды он сломил меня. На сей раз ломать буду я.

Дэвон:

Я признаю твое право ненавидеть его, Килл, но мы были молодыми парнями. Сделай ему щедрое пожертвование, дай почувствовать себя значимым и живи себе дальше. Ты можешь потерять должность генерального директора, миллионы долларов и оказаться в тюрьме, если попытаешься вмешаться в это судебное разбирательство.

Я:

Он был монстром, который сделал меня еще большим монстром. Теперь мы оба хищные звери. Пора выяснить, кто сможет пролить больше крови.

Я бросил телефон на кожаное сиденье и хмуро посмотрел в окно автомобиля.

Эндрю Эрроусмит не успокоится, пока не увидит, как я подаю заявление о банкротстве.

Дело не в деньгах. Для меня оно всегда было не в деньгах.

А в том, чтобы превзойти своего отца в должности генерального директора, потому что он превзошел своего.

В те времена, когда мой пра-пра-пра-прадедушка основал «Королевские трубопроводы», достаточно было выстрелить в землю, чтобы из нее полилась нефть. А к тому времени, когда фирму унаследовал мой отец, ему пришлось совершить серьезный гидроразрыв пласта и выжимать все доступные природные ресурсы, чтобы продолжать чудовищный рост нашей компании.

А я? Я хотел не просто увеличить наш капитал. Я хотел его утроить. Войти в историю как лучший генеральный директор, который когда-либо возглавлял эту компанию.

Я поручил Сэму накопать компромат на Эндрю, пока сам решал, с какой стороны хотел на него напасть. Параллельно я позаботился о том, чтобы «Зеленая жизнь» вливала в судебный процесс побольше денег и поскорее осталась без штанов и капитала.

Мне плевать, если к тому времени, когда я покончу с Эндрю, он лишится работы, компании или крыши над головой.

«Кадиллак» остановился перед домом моей жены. Я отправил ей сообщение с просьбой спуститься вниз, пропустив ее неотвеченное смс с вложенной фотографией неба.

Цветочница:

Выгляни в окно. Сегодня утром тетушка Тильда пришла поздороваться. ☺

Тетушка Тильда была занозой в заднице и ответственной за неудачное имя моей жены. Имя Персефона – не многим лучше имен Три и Тиндер.

Я продолжал оставлять без ответа ежедневные сообщения от моей жены. Достаточно и того, что всю прошлую неделю меня преследовали воспоминания о вечерней игре в покер на ранчо. Сама игра была скучной, прерываясь тупыми замечаниями Сейлор и Эммабелль, которые стали моими самыми нелюбимыми персонами в Бостоне. Однако моя жена – совсем другое дело. Как бы я ни старался это отрицать, она мне нравилась.

Нравилось, как она смотрела на меня.

Нравилось, как она мне улыбалась.

Нравилось, как она называла меня «муженек», будто все было по-настоящему, а вовсе не оказалось для нее пожизненным приговором, который навлек дерьмовый расклад, сданный бывшим мужем.

Ее долг уже был погашен, развод получен, а еще появились средства жить, как Кардашьян. Ей не нужно было притворяться, будто она терпимо ко мне относится, но Персефона все равно удосуживалась это делать.

Я закрыл глаза и попытался стереть из памяти воспоминание о том, как она вцепилась в мою руку под столом и терлась о кулак, сжимая мои пальцы, словно в тисках. Она пылала, будто алая роза, чьи лепестки сгибались и выворачивались возле пламени, и я был рад, что не мог открыто наблюдать за ней, пока мы пребывали в компании, ведь не сомневался, что тогда точно кончил бы в штаны.

Я хотел выбросить ее из головы. Увезти куда-нибудь подальше – может, в дом ее родителей в пригороде. Вытаскивать ее из забвения, только по особым случаям, когда у меня появится настроение.

Она была блистательной, живой. Слишком шумной, во всем слишком. Жениться на ней было худшим и в то же время лучшим решением в моей жизни.

– Решил вздремнуть на работе? – хриплый голос Персефоны наполнил салон «Кадиллака». – Я читала где-то, что кратковременный легкий сон эффективнее восьмичасового. Ты знал об этом?

Она пододвинулась ко мне, облаченная в платье, которое окутывало изгибы ее тела так, как окутал бы и я, не будь я больным на всю голову.

Я достал сигару из стоящей рядом коробки и закурил.

– Красивое платье.

– Неужели я слышу комплимент? – Она прислонила тыльную сторону ладони к моему лбу, проверяя температуру. – Нет. Температуры нет.

– Твоя красота никогда не подвергалась сомнению, – выдохнул я.

– А что же подвергалось?

– Способность меня обезоружить.

Персефона бросила на меня взгляд, подсказавший, что она мной недовольна. Взгляд, который по неизвестным причинам был мне невыносим. Она достала что-то из сумочки Valentino. Лист бумаги. Развернула его. Из него выпала десятидолларовая банкнота. А еще ручка. Персефона протянула мне все три предмета.

– Кстати, это тебе.

– И что же это? – Я просмотрел бумагу в ее руке, не забирая.

– Видела такое в сериале. «Миллиарды». Это контракт, согласно которому ты продаешь мне свою душу.

Мне и впрямь стоило заставить ее пройти тест на наркотики, прежде чем надевать кольцо ей на палец. Количество ерунды, извергаемое этим милым ротиком, могло бы обеспечить работой весь Сенат на столетие вперед.

Однако в глубине души я знал: даже если бы результаты показали, что она подсела на все известные виды наркотиков и на всех бомжей в центре города, я бы все равно женился на ней, и это представляло проблему.

Огромную проблему.

– Подпиши. – Она бросила десятидолларовую купюру мне на колени, как какой-то второсортной стриптизерше. Я даже не шелохнулся, чтобы ее взять.

– В чем дело? – нахмурилась она. – Ты уже говорил, что мне не завладеть твоим сердцем, а в существование души ты не веришь вовсе. Значит, тебе должно быть несложно продать мне свою, верно?

Попытки бросить мне вызов с позиции философии делали ее настолько манящей, что мне хотелось ее съесть. Впрочем, мне не нужен был особый стимул, чтобы возникло желание приласкать ее ртом. Я часто задавался вопросом, какова ее киска на вкус.

После той карточной игры на ранчо я облизал пальцы. Один только ее запах обернулся для меня болезненным возбуждением.

– Ничего страшного, если ты не хочешь рисковать. – Персефона забрала контракт, собираясь убрать его обратно в сумку.

– Души не существует, – отрешенно повторил я.

– В таком случае я бы хотела купить твою.

– И чем все закончилось в сериале? – Я откинулся на спинку, крутя сигару между пальцами.

– В «Миллиардах»? – Нахмурилась она. – Девушка, которая придерживается таких же убеждений и взглядов, что и ты, подписала контракт, тем самым доказав, что поистине не верит в существование души.

– Ошибка дилетанта. – Я зажал сигару зубами, чтобы освободить руки, и поправил ожерелье на шее жены, пряча застежку. – Первое правило бизнеса – спрос и предложение. Ты назначаешь чему-либо цену в соответствии с тем, насколько это ценится другими людьми. Мои убеждения значения не имеют. Это ты веришь, что душа существует, а потому я отдам тебе свою за самую высокую цену.

– Что это будет за цена?

– Твое полное повиновение нашему соглашению. – Я забрал ручку и бумагу у нее из рук и спрятал их в нагрудный карман. – Вернемся к вопросу, когда я решу, что конкретно это подразумевает. Тема закрыта.

От потребности овладеть ею, завоевать ее и выкинуть вон я лишился сна.

В этом даже не было никакого смысла, а смысл всегда служил мне компасом, на который я мог положиться.

Персефона вынуждала меня чертыхаться, а ничто никогда не заставляло меня это делать. Но вот мы ступили на этот путь, и я произнес слово «черт». Не потому, что сломал пару ребер, (что, к слову, тоже случалось), и не потому, что был ранен и истекал кровью. А потому, что она выглядела напуганной, а я больше никогда не хотел видеть эту эмоцию на ее лице.

Она разгладила платье, рассматривая меня из-под густых ресниц.

– Я рада, что мы едем на это благотворительное мероприятие. Мы нигде не появлялись вместе как пара с тех пор, как поженились. Мы с Пакстоном постоянно ходили на свидания. Мне этого не хватает.

– И куда же Пакстон тебя водил? – вопрос вырвался прежде, чем я успел запихнуть его обратно в глотку и задавиться. А именно это я и заслуживал за то, что вообще допустил такую мысль.

Персефона сдула прядь волос цвета подсолнуха, упавшую ей на глаз.

– У нас был годовой абонемент в «Дисней». Я люблю хорошие сказки. Мы ходили в рестораны, танцевальные клубы и на футбольные матчи. О, а еще иногда устраивали пикники. Мы мечтали поехать в медовый месяц в Намибию, но нам это было не по карману.

– Почему в Намибию?

Почему ты задаешь ей все больше вопросов?

– Однажды я увидела в журнале фотографию пустыни в Намибии. Желтые дюны были похожи на бархат. Я стала одержима идеей о том, чтобы лечь на одну из этих безупречных дюн и смотреть на солнце. Это казалось мне апогеем жизни. Так пронзительно. Так чисто.

Так глупо.

Ей хватило ума покраснеть.

Я снова отвернулся к пейзажу, проносящемуся за окном, достаточно наслушавшись о ее прошлых отношениях.

– Мы здорово проводили время.

Грудь пронзила незнакомая прежде острая боль. Может, у меня сердечный приступ. Все равно провести ночь в отделении неотложной помощи явно лучше, чем смотреть, как Эрроусмит прилюдно пускает слюни при виде моей жены, как похотливый десятиклассник.

– На благотворительном балу будет человек по имени Эндрю Эрроусмит. Это он подал иск против «Королевских трубопроводов». – Я сменил тему.

– Я видела его по телевизору. Он ведет утренние шоу и дискуссии на тему окружающей среды.

– Я рассчитываю, что ты будешь паинькой. Он станет внимательно к нам приглядываться, искать, к чему прицепиться.

Персефона бросила на меня любопытный взгляд.

– Почему мне кажется, что дело не только в судебном иске?

– Мы давно знакомы. Выросли вместе, какое-то время учились в одних заведениях. Его покойный отец работал на моего.

– Полагаю, его уход не сопровождался наградами как лучшему работнику года.

– Athair уволил его с позором и внес в черный список, чтобы он не смог устроиться ни в одну уважаемую компанию на Восточном побережье. У Эрроусмита-старшего был талант к растрате.

Персефона положила ногу на ногу.

– Значит, этот судебный процесс носит личный характер?

Я ответил ей коротким кивком.

– Эрроусмит-старший недавно умер.

– Что разбередило старую рану и вынудило Эндрю устроиться на работу в «Зеленую жизнь».

Она быстро соображала. Цветочница оказалась гораздо умнее, чем я считал до того, как предложил ей выйти за меня замуж.