Чуж чуженин

8. Спутники.

Они выдвинулись на рассвете к немалому удивлению заспанной служанки, которой Мстислава к тому же оставила щедрую плату. Растерянно пряча монету под ворот затасканной замашной рубахи, хозяйская дочь лишь покачала головой:

— Уж уходите? — Она подавила зевок и почесалась. — Что ж торга-то не дождались…

Нелюб учтиво поклонился девушке, но Мстиша даже не взглянула в её сторону. В эдакую рань она обычно видела только третий сон. Мало того, теперь ей вдобавок предстояло леший знает сколько вёрст пройти пешком. Проклятая кляча не могла везти и тяжёлые сундуки, и всадницу, и от злости Мстислава едва не скрежетала зубами.

Утро встретило путников уже совсем осенней свежестью, и княжна зябко куталась в вотолу. Колдобистая дорога оказалась сущим мучением, и через поношенные лапти Мстиша чувствовала каждый камешек.

Постоялый двор едва скрылся за первым перелеском, когда Мстислава остановилась.

— Не могу я больше идти! — раздражённо выкрикнула она. — Почему ты не достал телегу?

Зазимец поправил груз, притороченный к седлу, и ласково погладил лошадь по ребристому боку, прежде чем взглянуть на спутницу.

— Потому что для этого нужно было оставаться на торжище. Не ты ли поторапливала меня и наказывала выйти прямо ночью? Забыла, что я тебя еле уговорил дождаться брезга?

Нелюб источал спокойствие, и раздражение княжны отскакивало от него, как горох от стены. Мстислава с досадой топнула ногой, подняв облачко пыли, и, яростно размахивая руками, двинулась вперёд. Нелюб глубоко вздохнул, прежде чем мягко потянуть повод и неторопливо отправиться следом за княжной.

— Забыл, с кем дело имеешь? — не поворачиваясь к Нелюбу, продолжала негодовать Мстиша. — Я — дочь княжеская! Я отродясь пешком не хаживала дальше батюшкиного сада!

Помытчик возвёл глаза к небу и покачал головой, точно недоумевая на себя самого за то, что связался с бранчливой девкой.

— Как же забыть, когда ты только об одном и талдычишь. Громче кричи, ещё портные мастера не слышали.

Мстиша повернулась, нахмурившись.

— Какие ещё портные мастера?

— А такие, что шьют вязовыми булавами. Разбойники, значит, — добавил он, видя, что Мстиша его не понимает. — Чего было рядиться, коли не оберегаешься и вопишь на семь вёрст окрест, о том, кто ты? И так сундуки твои нас того гляди до беды доведут.

Мстислава лишь хмыкнула. Впрочем, замечание Нелюба поубавило её пыл. Зазимец был прав, стычки с лихоимцами им ни к чему. Но идти становилось всё труднее. Едва зажившая нога вновь начинала побаливать, а подошвы горели с непривычки. Стиснув зубы, Мстислава пообещала себе больше не разговаривать с помытчиком. Всё равно от него не дождаться сочувствия, одни насмешки.

Дорога петляла вдоль кошенины, посеребрённой волнами расстеленного льна. Солнце поднялось, и продрогшая было Мстиша теперь начала изнывать от жары. Сил хватало лишь на то, чтобы заставлять себя передвигать ноги, и, не заметив выбоину, девушка споткнулась. Она упала бы, если не появившаяся из ниоткуда рука Нелюба. Он крепко ухватил Мстиславу под локоть, и она уже приготовилась услышать очередную колкость, когда зазимец проговорил:

— Потерпи малость, скоро лес начнётся, там на ключе остановимся, передохнём.

Мстислава подняла на спутника глаза, удивлённая его человечностью. Но Нелюб, не встречая озадаченного взгляда, удостоверился, что девушка твёрдо стоит на ногах, и отпустил её.

Новость о привале придала Мстише бодрости, и когда они вошли под сень высокой берёзы, в изножье которой тихонько журчал родник, девушка с наслаждением растянулась прямо на росистой траве и закрыла глаза. Крепко пахло сыростью и сгнившими листьями, и раньше бы Мстислава поморщилась, но нынче этот запах казался слаще мёда.

— На, вот, подложи, земля студёная, — вывел её из мимолётной дрёмы голос Нелюба.

Он протягивал свой сложенный вчетверо заношенный плащ. Мстислава растерялась. Слова благодарности точно кость застряли в горле, но Нелюб, не ожидая их, уже спрыгнул к воде. Княжна послушно подстелила плащ под себя и вытянула ноги. Хотелось пить, но она даже помыслить не могла о том, чтобы сделать хоть ещё один шаг. Не успела Мстиша подумать об этом, как возле неё вырос зазимец с берестяной кружкой.

Он молча подал ей питьё и снова спустился к ключу. Помытчик принёс воды ястребу, а потом отвёл лошадь вниз по течению ручья, где в камнях собралась лужа. Напоив всех своих спутников, Нелюб снова вернулся к Мстише. Он присел перед ней на корточки, и девушка поёжилась.

— Позволишь? — спросил зазимец, и, дождавшись слабого Мстишиного кивка, потянулся к её стопам. Княжна забыла дышать, пока проворные жёсткие пальцы распутывали оборы, скидывали ненавистные лапти, освобождали лодыжки от длинных запылённых онучей.

Вместо того, чтобы смотреть на свои ноги, Мстислава не могла отвести взора от лица Нелюба. Он действовал сосредоточенно и осторожно, но в то же время совершенно буднично, так, точно прикасаться к ногам юных княжон для него самое обыкновенное дело. Мстиша против воли почувствовала обиду. Ещё не случалось того, чтобы люди — мужчины ли, женщины, высокого ли, низкого ли звания, — оставались равнодушны к её внешности и положению. Одних они откровенно восхищали, других пугали и вынуждали робеть и терять дар речи, но никто прежде не оставался безучастным. Полбеды, что принадлежность Мстиславы к княжескому роду не повергала Нелюба в трепет. Только и красоты её зазимец не замечал. Мстиша могла бы подумать, что от горестей успела подурнеть, но ведь Нелюб уже повидал её в разных обличиях и всегда оставался одинаково нетронутым.

Едва ли княжна была бы рада, если помытчик начал бы восторгаться ею, или, ещё хуже, — увиваться. Она не могла не понимать, что подобное внимание наверняка стало бы помехой, более того — опасностью. Но вместе с тем полное отсутствие оного задевало девушку, и она ничего не могла с собой поделать. Кто была Мстислава, если не княжеская дочь и не красавица?

Ей хотелось зародить искру, пробить толстую кожу и коржавое сердце зазимца. Ей хотелось понравиться ему.

Все эти мысли тенью от облака пробежали по кромке её сознания, не успев принять ясных очертаний. Мстиша, сама того не ведая, предпочитала полагаться не на думы, а на чувства, и теперь помимо усталости и потерянности ощущала разочарование и неудовлетворённость. Словно мучимая голодом или жаждой, Мстислава испытывала недостаток чего-то существенного, питательного, того, без чего жизнь делалась невыносимой. Она давно не слышала ни похвалы, ни лести, ни слов восхищения.

Между тем лицо Нелюба становилось всё мрачнее. Он окончательно освободил Мстишины ноги и неодобрительно разглядывал их.

— Кто ж так онучи наматывает?

Мстислава перевела взор вниз и поняла, почему Нелюб нахмурился. Её некогда белоснежные, крохотные пальчики покраснели и распухли, кое-где вздувались уродливые пузыри мозолей. Княжна ахнула и, наклонившись, принялась дуть на них, но зазимец только покачал головой. Он сходил за водой и полотенцем и бережно омыл ступни девушки, а потом, едва прикасаясь, стал промакивать их. Стояна и та бы не сделала этого нежнее него, и Мстислава, затаив дыхание, смотрела на суровое лицо зазимца, столь разнящееся с мягкостью его рук. Она разглядывала Нелюба и думала, что, если бы не безобразный рубец, пересекавший щёку и бровь, наружность помытчика была бы вполне сносной. Ещё бы остричь непомерно разросшиеся вихры, так и норовящие закрыть глаза. Ведь глаза, если только не смотрели с издевательской насмешкой, тоже были не самыми ужасными — окаймлённые чёрными прямыми ресницами, поблёскивающие лукавым зелёным огоньком.

Княжна подумала, что ей о нём совсем ничего не известно, тогда как Мстишина жизнь у Нелюба как на ладони.

— Откуда ты знаешь Хорта? — спросила девушка.

Нелюб опять нахмурился и несколько раз моргнул. Растрепавшиеся волосы застили глаза, и он раздражённо потёрся лбом о предплечье.

— Ну вот, пусть теперь на солнышке да ветру подсохнут. — Помытчик отдал девушке рушник и поднялся. Он подошёл к лошади и принялся рыться во вьюке. — Мы с ним вместе выросли, — ответил Нелюб, возвращаясь к Мстише. Он протянул ей красное налитое яблоко и горсть орехов, при виде которых у Мстиславы загорелись глаза. Нелюб сел поодаль и принялся за завтрак куда более неторопливо, чем набросившаяся на еду княжна. Кажется, он считал, что исчерпывающе ответил на вопрос, и не собирался удовлетворять Мстишино любопытство.

— Разве Хорт не из боярской семьи? — громко похрустывая яблоком, удивилась княжна.

Нелюб откровенно хмыкнул:

— Из боярской семьи, и с таким отребьем якшается, к тому ведёшь?

Мстиша, как назло, закашлялась, и зазимец подошёл, чтобы довольно чувствительно стукнуть её по спине.

— Может, изумит тебя это, но и с боярами я за одним столом сиживал и далеко не на гузыни, и самого князя видывал.

— А княжича? — вырвалось у Мстиславы.

На лицо Нелюба упала тень. Отвернувшись от Мстиши, он выудил из кучи валежника длинную палку и, несколько раз примерившись, откинул её в сторону, взявшись за другую. Кажется, эта удовлетворила зазимца больше, и, усевшись на земле и поджав под себя ноги, он снял с пояса нож и принялся её обстругивать.

— И княжича, — ответил зазимец после молчания.

— И каков он? — тихо вымолвила Мстиша, подбираясь и глядя на своего собеседника исподлобья.

— На что тебе? — спросил помытчик, не отрываясь от работы. Лепестки серебристой стружки мерно сыпались ему на колени. — Всё одно, какой ни есть, тебе мужем станет. Если, конечно, успеешь, — хохотнул Нелюб, — а то, глядишь, женится на твоей чернавке. Она, поди, попокладистее будет.

Кажется, эта мысль подняла настроение Нелюбу. Он повеселел и начал негромко насвистывать себе под нос. Мстислава же надулась и запоздало вспомнила о своём обещании больше не разговаривать с помытчиком. Но зазимец даже не обратил внимания на её обиду.

— Отдохнули и будет, пора. — Он подошёл к девушке с длинными полотнищами. — Гляди да на ус мотай, дальше самой придётся справляться.

Нелюб хорошенько натянул ткань и, тщательно разглаживая каждую складочку, стал наматывать онучи на Мстишины икры. На его лице не дрогнула ни единая жилка, так, будто перед ним сидел ребёнок, а не первая красавица Медынского княжества. Мстиша, величественная и хладнокровная, привыкшая навязывать свою волю и повергать в благоговейный трепет, теперь оказалась по другую сторону. Нынче это её бросало в краску, тогда как грудь мужчины у её ног вздымалась ровно и спокойно. Нелюб надел Мстиславе лапти и приладил оборы.

— Сперва будет нелегко, но потом пообвыкнешься. Тут расходиться главное. Вот, держи, — Он протянул Мстиславе получившийся посох. — Вечером рукоятку доделаю. Ну, будем трогаться. Некогда сидеть. А то, глядишь, и правда, обставит тебя твоя девка.

Нелюб снова ощерился своей шутке, которую, кажется, счёл весьма удачной, и Мстиславе не оставалось ничего иного, как подняться и с оскорблённым видом поковылять дальше.

Почти весь день двигались лесными тропами: они были мягче разбитых дорог, да и прохладная тень спасала от палящего солнца. Нелюб не соврал, Мстише и правда стало чуть легче, да и с палкой идти оказалось сподручнее. Но Мстишиных сил хватило ненадолго. Мозоли мучили, ноги гудели, да и, кажется, не было ни одной части тела, которая бы не ныла от боли. Княжна шагала всё медленнее, а расположение духа помытчика становилось всё более скверным.