Финно-угорские этнографические исследования в России

А.И. Шёгрен: в поисках финно-угорского Севера

Национальное пробуждение финнов как культурный проект, затронувший многие финно-угорские народы России, безусловно, имел глубокие внутренние причины и коллизии, связанные с борьбой интересов и политических пристрастий его основных исполнителей. Вместе с тем, для легитимации национальных идей необходимо было их обоснование строгими результатами научных исследований. Экспедиции, дискуссии, диссертации и книги профессиональных ученых, в этом случае становились частью общего процесса обретения нацией самой себя. Но прежде всего, люди науки должны были разделять те идеалы, что будоражили общество, иначе говоря, чтобы находить, нужно было верить в возможность находки. Романтизм в качестве философии и творческого метода как нельзя вовремя пришел в среду финляндской интеллигенции, еще до конца не верившей в открывшиеся перед страной перспективы после Боргоского сейма 1809 г., когда сам император заговорил с ними о нации.

Создание национальной истории оказалось нелегким и, что немаловажно, довольно длительным процессом. Для начала требовалось окончательно распрощаться с наследием «мифологической историографии», возводящей происхождение народа непосредственно к библейским праотцам и великим героям классической древности, а также, что порой было сложнее, отбросить нигилистическое отношение к ценностям простонародной культуры. Далее необходимо было приступить к созданию национальной мифологии и культурных символов, базирующихся на реальных доказательствах существования собственной истории среди ныне живущих и исчезнувших народов. На этом пути не стоило бояться применения инновационных методов исследования и привлечения данных, ранее считавшихся недостойными, а поскольку письменные источники были часто запутаны и фрагментарны, лучше всего было использовать источники комплексно, отдавая приоритет устным произведениям народа. Затем следовало продемонстрировать себе и всему миру уникальные произведения народной культуры, ставящие их в один ряд с выдающимися произведениями человеческого гения. Популяризация национальных ценностей с помощью печати, их трансляция через систему образования могли привести к широкому распространению нового мировоззрения в массах. Однако реализация этой, описанной в нескольких предложениях программы зависела, прежде всего, от самоотверженного труда людей, знающих, что, скорее всего, им не увидеть всего задуманного, но безотносительно личной славы и успеха, готовых идти по сложному пути конфронтации, временных уступок и поражений к главной цели — формированию у своего народа национального идентитета и поддерживающей его национальной культуры.

Судьба энтузиастов национальной идеи в Финляндии складывалась по-разному, но имела и сходные черты, например: А.И. Арвидссон был вынужден эмигрировать, К.А. Готглунд и И.В. Снельман также подолгу жили вдали от родины, М.А. Кастрен большую часть отпущенного ему земного времени провел в экспедициях, но удивительно, что территориальная удаленность не была для них непреодолимым препятствием в избранном деле. В этом отношении редкий пример служения родине представляет жизнь и научная работа А.И. Шегрена, первым выведшим финские исследования в «российское поле», собрав огромный документальный, лингвистический и устно-исторический материал, легший в основу современного финно-угроведения. Понимая, насколько еще была слаба национальная наука и как она нуждалась в интеллектуальной и материальной поддержке, он стал ее представителем в Санкт-Петербургской Академии наук. Приняв официальную должность на государственной службе, Шегрен оказался в сложном положении человека, обязанного отражать имперскую линию, что отринуло от него некоторых прежних друзей и знакомых, но личные обиды не изменили патриотической направленности его помыслов и трудов. Служение интересам родины можно было осуществлять, сотрудничая с властями, убеждая их в своей лояльности, делая их своими союзниками, добиваясь понимания, или, по крайней мере, не препятствования исследовательским инициативам.

Андерс Иоганн (финск. Антти Юха, русск. Андрей Михайлович) Шегрен (1794-1855) родился в д. Ситиккала прихода Иитти/Итис, расположенного неподалеку от г. Ловииса/Ловиза в юго-восточной части Финляндии. Будучи единственным сыном бедного сапожника, он с малых лет был привычен к тяжелому труду, а порой, и к голоду. К удивлению отца, предполагавшего передать сыну семейное дело, юный Шегрен стал завзятым книгочеем, заучившим наизусть весь катехизис. Видя такое прилежание, местный пастор взялся обучить его шведскому языку, что было непременным условием для продолжения образования. Поступив в городскую школу, Шегрен довольно скоро стал одним из лучших учеников, но приобрел памятное увечье от традиционных игр школяров, почти лишившись зрения на правый глаз.

Успехи в учебе, скрашивая нищету, позволили юному Шегрену поступить в гимназию г. Порвоо/Борго, где он смог освоить немецкий и французский языки, а также к удивлению товарищей заняться изучением русского, поскольку понял, что с изменением политического статуса Финляндии, это знание может стать залогом будущей карьеры. Став в 1813 г. студентом-гуманитарием Туркуского университета, он окунулся в мир науки и романтических грез, как и многие его однокашники по «выборгскому землячеству», среди которых были будущие классики финской литературы, собиратели фольклора и популяризаторы национальной идеи — А.И. Арвидссон, К.А. Готтлунд и А. Поппиус[40]. Поэтому неслучайной кажется дневниковая запись Шегрена 1814 г.: «Мы дали друг другу клятву и скрепили ее рукопожатием, что, следуя заветам Гердера, будем всеми силами разыскивать и собирать духовные памятники предков, касается ли это народной поэзии, сказок и всего, что может принести пользу при изучении нашего прошлого». «Финская мифология» К. Ганандера, «Адрастея» И.Г. Гердера придали его исследовательской мысли фольклорно-этнографическую направленность, и уже в 1816-1817 гг., он осуществил свои первые выходы в «поле», собирая образцы народной словесности в финских приходах Ингерманландии. Поездка в Санкт-Петербургскую губернию подсказывала, что и в других областях империи можно ожидать открытия родственных финнам культур. Одним словом, идея теперь уже большого путешествия, в поисках народов «чудского корня» вскоре полностью овладела помыслами молодого ученого. Еще более в своем выборе Шегрен укрепился под влиянием переписки с выдающимся датским лингвистом Р.К. Раском, который на пути в Россию, Персию и Индию, останавливался на некоторое время в Турку/Або, чтобы собрать финские языковые материалы[41]. Теперь было необходимо, следуя наставлениям Х.Г. Портана, выйти на российские просторы, на Север, для поиска древней прародины финнов.

Весной 1820 г., после стажировки в Упсале и защиты ученой степени, А.И. Шегрен прибыл в столицу империи, поступив воспитателем в дом недавно назначенного лютеранского епископа Ингерманландии 3. Сюгнеуса. Должность вполне позволяла ему заниматься совершенствованием языковой и историографической подготовки, но бедность, казалось, не оставляла никаких шансов для самостоятельной полевой работы. С помощью земляка, историка А.И. Гиппинга, работавшего в Санкт-Петербурге по приглашению графа Н.П. Румянцева, а также в результате длительной переписки графа с членами консистории Туркуского университета, меценату стало известно о планах Шегрена, столь удачно совпадающих с его собственными. Но прежде, было необходимо пройти своеобразный экзамен на соответствие румянцевской «ученой дружине» ив 1821 г. Шегрен пишет свою первую научную работу «О финском языке и литературе», которая стала, по сути дела, отправной точкой его путешествия и одновременно программным заявлением ученого. Молодой Шегрен пишет: «Только тогда, когда русские и финны будут совместно работать на благо их общего отечества, можно надеяться на то, что их исторические исследования будут отличаться большей проницательностью и широтой кругозора. Только тогда можно будет изучить живущие в России финские племена, сравнить их с точки зрения языка и обычаев с собственно финнами и выяснить их отношения как между собой, так и с русскими». Не стоит удивляться той декларации взаимной приязни между представителями центра и окраины, что царит в тексте статьи. В первые годы автономии в среде финляндской интеллигенции, особенно финского происхождения, были сильны пророссийские и монархические настроения. Так, первый финляндский архиепископ Я. Тенгстрём в письме графу Румянцеву отмечал: «Я с полным основанием надеюсь, что история Финляндии, пока еще столь мало изученная, получит новые богатые сведения, благодаря мемуарам и произведения русских авторов, которых до сих пор у нас не было достаточно, и что будущие исследователи финской истории будут всегда бесконечно признательны Вашему превосходительству за предоставленные им в таком изобилии источники для новых исследований древностей своей родины».

В 1822 г. став библиотекарем графа, А.И. Шёгрен продолжал усердно заниматься русским языком, изучением древнерусских летописей, чтением работ В.Н. Татищева и Н.М. Карамзина. Но самое главное, он приступил к поискам материальной поддержки для своей главной цели — специальной экспедиции к финно-язычным народам империи. Приобретенные знакомства позволили ему обратиться к самому статс-секретарю по делам Великого княжества Финляндского и бывшему ученику Портана барону Р.Х. Ребиндеру, при содействии которого «Высочайше пожаловано доктору Шёгрену на изследование Финских народов в разных Губерниях Империи, ежегодно по 3000 рублей ассигн., на два года» из средств Финляндского Сената. Кроме того, Шёгрен рассчитывал на открытое предписание министерства внутренних дел российской империи об оказании ему всестороннего содействия чинами местной администрации в тех губерниях, которые он предполагал посетить согласно предварительному плану путешествия. Кроме того, он возлагал надежды на многочисленные частные рекомендации влиятельным провинциалам от его петербургских знакомых и покровителей.

В экспедиции: 13 июня 1824 г. А.И. Шёгрен начал свое путешествие с посещения Новгорода, где преимущественно работал с рукописями, хранящимися в книгохранилище Софийского собора. Как оказалось, в Новгородских архивах сохранилось немало документов отражающих ход миграционных процессов, имевших место в районе русско-шведской границы в период Смутного времени и после Столбовского мира 1617 г., когда большие группы православных карел, ижоры и води переселились на земли Новгородского и Тверского уездов, чтобы избежать лютеранизации. Затем путь его лежал в Карелию — древнюю страну рунической мудрости. Затем, он собирал материал по обе стороны административной границы России и Финляндии, на западе Олонецкой, на северо-востоке Выборгской и востоке Куопиоской губерний. Далее, через северо-западную Финляндию, Шёгрен приехал в финскую Лапландию, обследовав ее от норвежской границы до Варангерфьорда на Белом море. Весной 1825 г., сделав своей промежуточной базой Петрозаводск, он изучал олонецкий диалект карельского языка и совершил ознакомительную поездку по хранилищам рукописей местных православных и раскольничьих монастырей[42]. Первоначально намереваясь добраться через северную Карелию до Каяни и Лаппмаркена, Шёгрен, ввиду затянувшейся распутицы, вынужден был изменить свой маршрут, направившись водным путем по порожистым северным рекам в г. Кемь, откуда, пользуясь летним затишьем, прибыл в Соловецкий монастырь, посвятив время изучению монастырского архива. Осень и зиму он провел в странствиях по русской Лапландии, двигаясь вдоль западного и южного беломорского побережья вплоть до Архангельска и Мезени. Лишения дорожной жизни сказались на здоровье, и весной 1826 г. Шёгрен вынужден был остановиться в Архангельске, где в течение лета приводил в порядок свои собрания. Казалось бы, на этом можно поставить точку, но он понимал, что поездки последних лет лишь только начальный этап пути в поисках финского Севера. По-видимому, близкое понимание сложилось и у кураторов Шегрена, среди которых был академик Ф. Круг, по предложению которого финансирование экспедиции было продлено еще на два года. Осенью 1826 г. через Каргополь, захватывая восточную и южную части Олонецкой губернии и, самое главное, с новыми надеждами Шегрен отправился в Санкт-Петербург.