Рассказы о Ленинграде [1984, худож. С. Яковлев]

Как зверинец стал памятником

С именем скульптора П. К. Клодта связан в Ленинграде еще один памятник. И у него своя довольно любопытная история…

Попробуйте представить себе: что может произойти, если упрямый, как все его сородичи, осел еще и сгорает от зависти? А так оно и было.

Красавец конь и серый лопоухий осел жили в одной конюшне. Тонконогого скакуна звали Серко, а осла никак не звали — просто осел. Хозяин у них был один, общий, уже знакомый нам русский скульптор Петр Карлович Клодт. Конечно, и конь, и осел души не чаяли в своем хозяине, но ослу все время казалось, что их властелин любит Серко больше, чем его, осла. Свидетельств тому было превеликое множество! Во-первых, седлали Серко крайне редко, а его, осла, частенько. Во-вторых — и это главное! — хозяин лепил коня из глины, отливал ему памятники в бронзе и, судя по разговорам приезжающих в Павловск гостей, статуи бронзового Серко стояли даже в столице, украшая какой-то мост! А его, осла, ни разу не лепили и не отливали в бронзе… Как же тут было не завидовать?

Завидуя же, осел еще больше сердился, еще больше упрямился и без конца выдумывал разные каверзы. Прежде всего он категорически отказывался впрягаться в бричку или катать кого-либо на своей спине. Едва увидит осел, что идут к нему с седлом, немедля прибегает к хитрости. Словно могучий насос, начинает втягивать в себя воздух! Бока его постепенно раздуваются, раздуваются!.. Сам же он при этом стоит смирненько, спокойненько, глазки у него ласковые, словно говорят: «Желаете покататься? Сделайте одолжение! Седлайте, седлайте! Сейчас я вас прокачу!..» И только стоит ему почувствовать, что все ремни под брюхом затянуты, седло на хребте, в седло хозяин свою маленькую дочку посадил, ф-ф-ф! — воздух мгновенно выпускается, бока опадают, седло съезжает набок, а падающую девочку едва успевает подхватить отец.

Правда, с этими ослиными хитростями люди быстренько разобрались и хозяин научился так туго затягивать ремни, что воздух выходил раньше времени, но ведь есть и другие хитрости! Ишь он, тонконогий Серко! Гарцует, видите ли! Да он, осел, если только захочет, еще быстрее поскакать может! Кто там сидит в седле? Сын хозяина Миша? Ну, держись, Миша!

Скачет осел — пыль столбом! Пулей летит! И вдруг на полном скаку передние ноги вперед — стоп! Седок через его голову в траву летит.

Сын скульптора Миша, когда вырос и сам стал художником Михаилом Петровичем Клодтом, всегда вспоминал осла с улыбкой, но и с уважением. Ведь все-таки своего осел добился: стал и его лепить скульптор Клодт! И его отлил в бронзе!

Впрочем, сам-то осел был тут как раз ни при чем. Вся его заслуга к тому лишь сводилась, что его сородичи, другие ослы, были героями многих басен великого русского баснописца Ивана Андреевича Крылова. В 1844 году гениальный творец русских басен умер. Горевала Россия. В ноябре того же года газета «Петербургские ведомости», а следом за ней и некоторые журналы поместили объявление о сборе средств на создание памятника баснописцу.

К тому времени в Петербурге стояло уже немало памятников. Но во всей стране не было еще ни одного памятника поэту или писателю. Ни Пушкину, ни Лермонтову, ни Гоголю… Признавать поэтов за выдающихся людей нации царедворцы просто не желали. Деньги казна отпускала только на монументы царю и царедворцам… На памятник баснописцу, которого знала и любила вся Россия, в царской казне и гроша ломаного не нашлось. Поэтому и пришлось объявлять открытую подписку. По всей стране начался сбор средств на сооружение памятника. Прошел он успешно, и в мае 1848 года состоялся конкурс на лучший проект памятника. Приняли в нем участие известнейшие скульпторы того времени: H. С. Пименов, А. И. Теребенев, И. П. Витали, П. А. Ставассер. Свой проект памятника предложил и Петр Карлович Клодт.

До той поры если уж и создавались в каких-либо странах памятники поэтам, то принято было изображать их в античных тогах, в торжественных позах. Но ведь Иван Андреевич Крылов не был ни древним греком, ни древним римлянином — хорошим русским человеком был он. Таким и решил изобразить его на памятнике Клодт. Даже выпросил у наследников баснописца его последний сюртук. В него и одел Ивана Андреевича. Книжку ему раскрытую в руки дал, словно сидит поэт и читает ребятишкам свои мудрые и веселые басни.

Но дальше задумал скульптор показать и сами эти басни. Точнее, их героев. Требовалось для этого вылепить множество зверей, птиц, даже змею и лягушку. С лошадьми скульптор был знаком преотлично, а вот нарисовать других животных, разместить их на пьедестале памятника пригласил помочь художника Александра Алексеевича Агина, известного иллюстратора книжек Н. В. Гоголя.

Сели они вместе, стали составлять список животных, встречающихся в баснях Крылова:

Проказница Мартышка,Осел, Козел Да косолапый Мишка…

И так далее.

Вот тут-то и пришел черед упрямому клодтовскому ослу тоже стать натурщиком. Он-то у скульптора был!

А косолапого мишки пока не было. И мартышки тоже.

И Зоологического сада, такого, как сейчас, в ту пору в Петербурге тоже не было.

Тут нам придется даже чуть-чуть отступить от крыловских басен и немножечко рассказать о том, когда же над Невою появились первые заморские звери.

Первый «зверовой двор» был учрежден царем Петром I еще в 1711 году. «Двор» этот был обыкновенной избой, что стояла невдалеке от почтового дома, почти напротив казарм лейб-гвардии Павловского полка. Жили в нем львы.

В 1714 году притопал в Санкт-Петербург слон. Своим ходом пришел из Астрахани в столицу. Зимой, чтобы у слона не замерзли ноги, ему из соломы плели даже некое подобие валенок. Слона подарил персидский шах. Вскоре слонов прибавилось, и жили они невдалеке от Летнего сада. Для них и для быков аурокосов был построен специальный слоновник. На том месте, где находится сейчас Ленинградский цирк. Потом слонов перевели подальше — в конец тогдашнего Невского проспекта, и именно поэтому нынешний Суворовский проспект раньше именовался Слоновой улицей. Наконец царские зверинцы вообще из столицы выдворили — в Царское село и в Петергоф.

Но тут стали приезжать в Россию охочие до больших денег иностранцы. Со своими частными зверинцами. В 1769 году прибыл некий Антонио Шозе, у которого можно было видеть «одного африканского верблюда, трех обезьян и двух ежей». В 20-х годах XIX века славился в столице зверинец Лемана, в 30—50-х — сразу два зверинца: Зама (на углу реки Мойки и Кирпичного переулка) и Турнера (у Почтового мостика).

А тот Зоологический сад, что находится сейчас на Петроградской стороне, просто и не существовал еще во времена И. А. Крылова. Открылся он только лишь 1 августа 1865 года.

Поэтому и не мог скульптор Клодт пойти в Зоосад и рисовать там зверей.

Но и лепить зверей просто с картинок скульптор не мог. Ему обязательно нужна была «натура» — живые звери. Что же делать? Пришлось свой домашний зоосад создавать.

Один из очевидцев этого зоосада, В. Толбин, писал в 1859 году в журнале «Семейный круг»: «Барон Клодт принялся лепить, и мастерская его мгновенно превратилась в настоящий зверинец. Там мычал ленивый осел и сосал лапу неуклюжий медведь, там кувыркалась обезьяна и важно расхаживали флегматичная цапля и длинноногий журавль, квакали лягушки, куковала в клетке рябая кукушка, щелкал соловей, хлопал крыльями петух — словом, все животные… были в деле, позировали перед скульптором, не желавшим ничего делать без натуры, ничего не производить по собственному вымыслу и фантазии».

На склоне своих лет, вспоминая об этих днях работы отца, Михаил Петрович Клодт тоже рассказал Маргарите Владимировне Ямщиковой: «Из царской охоты прислали волка; из новгородской губернии от дяди — медведя с двумя медвежатами; художник Боголюбов подарил маленькую забавную макаку с острова Мадеры. Отец добавил эти персонажи журавлем, ослом, лисицей и овцой с ягнятами. Все это разношерстное общество жило бок о бок не только в клетках; многие свободно расхаживали по мастерской и по комнатам и были дружны между собой, кроме волка, который не мог удержаться, чтобы не охотиться за кошками».

Разумеется! Должен же волк доказать, что собаке он близкий родственник. В остальном же он был нрава тихого. Целыми днями лежал он у лесенки, ведшей в мастерскую, и охранял покой своего хозяина. За время пребывания у Клодта Воля, как назвали волка, ни разу не попытался убежать, никого не укусил, а лаять волки просто не умеют. Если же к хозяину шел какой-то посторонний человек, Воля поднимался во весь свой немалый рост и встречал посетителя громким протяжным воем. Этого было вполне достаточно, чтобы у пришельца по спине мурашки побежали. Впрочем, грозился Воля или приветствовал посетителя — понять было трудно. Он ведь и хозяина встречал тем же воем. Хвостом вилять он тоже не умел — вот ему и оставалось только выть и тереться о ноги уважаемого им человека.

А кота Ваську Воля презирал еще, возможно, и потому, что кот был единственным обитателем клодтовского зверинца, который имел право жить в комнатах. Пыталась, правда, проникнуть туда еще и огненно-рыжая лисица. Она и впрямь была красавицей, но — увы! — пахло от нее отнюдь не духами, и по этой причине вход в комнаты был ей запрещен. Гордая и обиженная, она не признавала никакого общества, и если по ночам Воля уходил спать к собакам, то лиса всегда была одна, на ночь отыскивала укромный уголок и, завернувшись в собственный пушистый хвост, чутко ждала рассвета.

Наиболее общительным в зверинце был медведь Мишук. Смешно косолапя, семенил он за Петром Карловичем, не отставая ни на шаг, охотно играл с ребятами и был неравнодушен к сладостям. Чуть увидит у кого-нибудь в руках коврижку — сразу на задние лапы встает и давай танцевать! Особенно любили его танцы помогавшие скульптору в отливке рабочие. Однажды они Мишука даже водочкой угостили. Принял он чарочку, закусил кашей-размазней — и ну реветь, кувыркаться через голову, танцевать! Вскоре, правда, устал, грохнулся на землю и уснул.

И если Воля был упрямым домоседом, то Мишука всегда тянуло куда-то в неведомое. Сколько раз он убегал из мастерской! В книге «Памятные встречи» М. В. Ямщикова, печатавшаяся под псевдонимом Ал. Алтаев, рассказывает о том, как однажды, нагулявшись по мастерской, Мишук залез за ящики, стоявшие у стены в углу, и притаился. Дождался часа, когда все ушли, когда верный помощник Петра Карловича Арсений запер снаружи дверь на замок. Тогда Мишук вылез из засады, забрался на стол, открыл широкую форточку и вылез на улицу. Ночь была звездная, а Нева искрилась серебром. На снегу реки чернели вехи — крошечные досочки мостков. В синем свете морозной ночи черной глыбой на просторе Невы выделялся Мишук. В это время по мосткам шел, возвращаясь с работы, один, из маляров, живших недалеко от Академии. Он издалека принял медведя за собаку и ласково к себе поманил. Но когда мишка поднялся на задние лапы и доверчиво пошел за парнем, тот ясно разглядел медведя… Дрожа всем телом, он рванулся и пустился бежать от страшного зверя. А мишка, думая, что маляр с ним играет, весело побежал сзади… Маляр стремглав влетел в квартиру артели; бледный, дрожащий, с выпученными глазами, бросился он на лавку и закричал, задыхаясь: «Ребята… за мной… медведь…» Вслед за ним мохнатым комом ввалился мишка, весь в снегу, с веселым радостным ревом… Маляры, часто работавшие в Академии, хорошо знали клодтовский зверинец и, увидев Топтыгина, расхохотались: «Да ведь это же клодтовский Михайло Иваныч!»