Поход на Москву

На Ромны

Из Полтавы мы пошли на север. Прошли мимо Диканьки и вспомнили Гоголя. У Будище и Опошни были легкие стычки с красными, но они тотчас же отошли. Первый упорный бой произошел у небольшого городка Зенькова. Мы уже уверовали в регулярных и выезжали на открытую позицию, и на этот раз хорошо видели красных. Бой достиг большого напряжения и вдруг сразу стих. Красные отступили. Оказалось, что наши зашли во фланг и ударили. На этот раз были и пленные и убитые на нашем пути.

Из Зенькова дивизия пошла на город Гадяч. Он находится на правом высоком берегу Псела. Река в этом месте широка и глубока. Взять город в лоб немыслимо. Дивизия пошла вправо и овладела селом Каменка. Тут река разделяется на несколько рукавов. Наша батарея оттеснила красных от берега, и части 12-го полка смогли переправиться на челноках и укрепиться. За ними полк мог переправиться уже на пароме, за полком наша батарея, а за нами вся дивизия. Был короткий жаркий бой, но красные отступили. В городе Гадяче красных не было.

На следующий день мы с боем заняли Липовую Долину. Перед нами находились Ромны, старинная столица казачества. Но город, как и Гадяч, находился на той стороне реки Сула, и, чтобы облегчить его взятие, послали один полк и нашу батарею влево переправиться через реку и взять город с той стороны. Вечерело, и мы шли рысью, чтобы переправиться еще засветло. У деревни Жуковцы оказался маленький паром. Эскадроны переправились через Сулу вплавь, а мы стали перевозить орудия по одному на малом пароме. Это заняло много времени, и когда вся батарея была на той стороне, то кавалерии уже и след простыл. С кавалерией ушел и командир батареи, полковник Шапиловский{254}, да еще увел с собой всех разведчиков. Как тогда, в окружении, с терцами. Батарея оказалась совершенно одна на вражеском берегу реки. Быстро наступила темнота. Батарея пошла по шоссе по направлению к Ромнам, вел ее Обозненко. Мы были очень обеспокоены нашим положением, даже не было разведчиков, которых можно было бы послать патрулем перед батареей. Предупредили солдат не курить, не разговаривать и, главное, не называть офицеров по чину — это могло выдать нас красным, у них чинов не было. Батарея во время движения беззащитна.

Еще до полной темноты к нам сбоку подошел разъезд из десятка всадников. Мы ничем не выказали своего беспокойства и продолжали идти шагом, не ускоряя. Разъезд постоял шагах в ста от нас и пошел вбок, не заговорив с нами и не спросив, какой мы части.

Вскоре наступила кромешная темнота. Мы шли по шоссе, Обозненко и я впереди батареи, и тихо переговаривались о нашем незавидном положении. Нам навстречу едет пролетка. Мы ее не видели из-за темноты, но угадали по звукам. Мы с Обозненко посторонились и пролетку пропустили. За нашей спиной мы слышим следующий разговор. Незнакомый голос, вероятно кучера:

— Эй, вы, возьмите влево и пропустите нас.

Голос моего переднего ездового:

— Сворачивай сам, да поживей. Не то мы вас вывернем в канаву.

Другой голос, очень властный:

— Я комиссар фронта! Приказываю вам сейчас же освободить дорогу.

Короткое молчание, в котором, несмотря на темноту, чувствуется изумление.

Затем звук спрыгивающих ездовых и звук сапог, бегущих по шоссе.

Тот же голос, но удивленно:

— Товарищи, что вы делаете? Товарищи…

И больше ничего. Орудие даже не остановилось. Мы продолжали идти в темноте. Перед рассветом мы наконец догнали наш полк. Он остановился недалеко от города. Мы были очень рады к нему присоединиться. Я лег в гречиху, держа повод Дуры, которая в ней паслась. Маленькие розовые цветы так чудно пахли. Я сладко заснул.

Разбудил меня дальний орудийный выстрел. Где-то там начался бой. Люди вставали, отряхивались и поправляли седла. Я подошел к своему орудию. У ездовых были вещи, которые я видел впервые. У одного была на груди золотая звезда, и он ежеминутно вытаскивал из кармана золотые часы. Другой был одет в прекрасное кожаное пальто, а третий вытащил золотой портсигар и предложил мне папиросу.

— Это подарки покойного комиссара, — сказали мне ездовые, смеясь.

За батареей следовала элегантная пролетка. В ней нашли папку с документами. Там был приказ воспрепятствовать переправе белых (нас) через Сулу. Место было верно указано, но комиссар ошибся днем, и это все изменило и для нас, и для него.

Боя за Ромны не было. Как только мы услыхали, что с той стороны начался бой, мы дали две артиллерийские очереди шрапнелью. Этого оказалось достаточно, чтобы красные драпанули. Наша кавалерия, пошедшая вперед, уже красных не встретила. Чтобы войти в Ромны, мы надели синие штаны и белые рубашки, что было вознаграждено улыбкой барышень и цветами.

В мирное время в Ромнах стояли изюмские гусары и две конные батареи, номера 16 и 17. Мы нашли склады, в которых обнаружили серебряные трубы гусар и чудные каски мирного времени конных артиллеристов. К сожалению, прочее обмундирование было уже расхищено. Трубы мы, конечно, гусарам не отдали, а организовали собственный оркестр. Он играл в городском саду, и, понятно, играл плохо, не успел сыграться. Чтобы компенсировать плохую игру, музыкантов нарядили в синие штаны и каски. Это произвело фурор среди публики, и в нашу батарею явилось человек шесть добровольцев из буржуазных семей города.