Поход на Москву

Жизнь выдвигала вопросы белой идеологии

Выйдя из Екатеринодара под Армавир, марковцы втянулись в новые бои. Их осеняла Белая Идея, и они отдались всецело борьбе. Бои оказались жестокими, враг упорно и отчаянно сопротивлялся и часто сам переходил в наступление. Но непоколебим был дух белых бойцов.

Тем не менее, марковцам приходилось задумываться о причинах упорного сопротивления красных. Объяснять это численным превосходством, энергией и отчаянной волей красных командиров и комиссаров казалось далеко не полным. Мобилизация населения красной властью и строгие репрессии, применяемые ею, также не давали исчерпывающего ответа, как и пропаганда о благах, которые несет рабоче-крестьянская власть. Наличие в рядах Красной армии большого процента иногородних (не-казаков) Кубанской области дало первое объяснение упорному сопротивлению противника.

Вставал вопрос о земле: об этом говорили иногородние. В казачьих областях у них не было права иметь собственную землю, которая принадлежала, за редкими исключениями, казачьим станичным обществам, а могли лишь арендовать ее. Для земледельца важно, чтобы он был и землевладельцем, чтобы он работал на себя, чтобы урожай, добытый его трудом, был бы полностью его. Это требование марковцы считали совершенно справедливым. И думали они, как больно и досадно, что из-за этого льется кровь с обеих сторон. Неужели из-за земли только десятки тысяч иногородних вынуждены сражаться на стороне большевиков, бороться невольно за все, что несет с собой коммунистическая власть?

Положение иногородних заинтересовало марковцев, и они стали расспрашивать их об их жизни, хотели глубже понять ее. Один из начальников, взявший себе в качестве вестового 18–19-летнего из иногородних, будучи раненым, решил проехаться с ним к нему в станицу Костромскую, чтобы лично познакомиться с жизнью. И то, что он увидел, с чем познакомился, поразило его. О бедности не могло быть и речи: отец с семьей в пять душ жили богато, как не жили и «кулаки»-крестьяне в центре России. Большой дом в пять-шесть комнат, огромный двор с хозяйственными постройками, пара волов, лошади, свиньи, гуси, куры в десятках и… две тысячи овец.

— А где же овцы?

— В горах. Теперь они где-то далеко, а зимой их пригоняют в ближайший лес, где для них есть постройки и все приготовлено.

— А кто их пасет?

— Черкесы. Мы даже не знаем точного количества овец, а черкесам платим овцами же, — отвечал отец «вестача», пожилой крестьянин.

— Сколько платите?

— Да берут сколько хотят. Мы разве учтем? К тому же даем им немного денег.

Оказывается, каждый год этот иногородний отправлял в Москву два товарных вагона шерсти.

— Живем мы хорошо, как и все. С казаками дружим. Но вот разве справедливо, что мы не имеем права на землю? Пусть они правят, но землю нам надо свою собственную.

Так говорил крестьянин и добавил:

— Мы не большевики. Они много обещают, но у нас все есть. А власть? Мы и без нее хорошо живем.

Стало до очевидности ясно: требуется немногое — земля, и тогда они полные союзники Добрармии. Землю им должна дать кубанская власть, и генерал Деникин должен на этом настаивать. Марковцы верили, что это так и будет.

Бои продолжались. Иногородние массами сдавались в плен. В Ставропольской губернии марковцы уже столкнулись с крестьянским населением, имевшим свою землю. Вопрос о земле отпадал; не было вопроса и о материальной бедности. Они жили здесь не менее богато, чем иногородние на Кубани. Но тем не менее и здесь Белая армия встречала огромное сопротивление красных. Отчего? В чем дело?

В одном селе пытались разговориться со стариками. Ответ был такой:

— У нас в селе есть черква, а в черкви икона Егорий, поражающий змия-дракона. Так вот, народ подходит к ней прикладываться. Ну, кто целует Егория, кто коня под хвост… куда попало. Ну, а кто, конечно, и дракона. Да что ж? Ведь одну икону целовали? — И, подумав немного, добавил: — Ни к чему эта война, а нам только разорение и беспокойство.

Ответ старика поразил своим полным безразличием к белым и красным. Что ему не нужна «эта война», понятно; величайшим бедствием для России, для народа считали ее и марковцы. Но возникал вопрос, как убедить его, старика, и всех, что дело не в войне, а в причинах, ее вызвавших; дело в большевиках, которые несут зло ему, всем, России? Увы. Старик твердит одно: «Не нужна эта война».

Крестьяне не проявляли интереса к Добрармии, ее целям и задачам. Все высказывались против войны, но проскальзывало и иное: войну ведут будто бы «за свои интересы генералы и офицеры». Эта мысль не нова. Она исходила от большевиков и имела годичную давность. Приходилось возражать, но опять неубедительно для крестьян. То, что красноармейцы как саранча уничтожали все у крестьян, а белые были гораздо скромнее, крестьянам говорило лишь о человечности одних людей и свирепости других, но не убеждало в большем. И марковцы, в конце концов, приходили к заключению: только время заставит уразуметь правду Белой борьбы, а пока они, с ущемленным сердцем, должны продолжать свое дело.

Победа на Северном Кавказе подняла дух. Пусть борьба за Россию будет длительна и жестока, но в конечную победу они верили. С таким душевным подъемом они выходили на «широкую Московскую дорогу».

В Донецком бассейне марковцы попали в совершенно иную обстановку — из района сельскохозяйственного в район промышленный. Здесь живущие в сравнительно более скромных достатках крестьяне терялись среди массы рабочего населения, находившегося в зависимости от шахт, заводов, железных дорог. Рабочие здесь были почти сплошь проникнуты большевистским духом, борьбой с «капиталом» за «рабоче-крестьянскую власть». Революция здесь пустила глубокие корни. Здесь даже не поднимался вопрос об окончании войны. Отношение населения к Белой армии было таково, что чины ее чувствовали себя не как в районе освобожденном, а завоеванном. Четыре месяца находились части Добрармии там, а явных симпатий населения не приобрели, и приходилось все время принимать меры предосторожности, более того, вести борьбу со скрытыми здесь силами большевизма. Ничего подобного не было ни на Кубани, ни в Ставрополье.

Объяснить все это марковцы, вошедшие в тесный контакт с рабочими, однако, не имели возможности. То, что они увидели или узнали, никак не могло быть отнесено к причинам, увлекшим рабочих в большевистский лагерь. Уровень жизни рабочего нельзя было назвать низким и тяжелым. Рабочие жили, по крайней мере заводской или шахтерский кадр, в казенных квартирах в две-три комнаты с участком земли у квартир. Квартиры были обставлены со значительной степенью «культурности», и все необходимое для жизни семей было налицо. К услугам рабочих были заводские шахтные, железнодорожные магазины-кооперативы, в которых было все и за цену ниже, чем в городских лавках. Несмотря на то что революция и внутренние неурядицы нарушали нормальный ход жизни, в это время, в начале 1919 года, марковцы широко пользовались этими кооперативами, покупая там то, чего не могли достать в станицах и селах.

Конечно, у рабочих не было таких запасов продовольствия, как у крестьян, но сказать, что они жили впроголодь, никак нельзя. У каждой семьи на ее маленьком придомовом участке были и огород, и куры, и свиньи, и нередко коровы. Перед каждым домом был палисадник, на котором были разведены цветы, а не овощи.

Свои культурные запросы рабочие удовлетворяли широко и настолько, что марковцы с жадностью набросились на все предоставленные им хозяевами книги, журналы, несмотря на то что при заводах или шахтах были большие библиотеки и читальни. В иных домах были граммофоны. Всюду были клубы, где ставились киносеансы, устраивались спектакли и танцевальные вечера, читались доклады. Для художественной самодеятельности был полный простор. Дети рабочих бесплатно учились в благоустроенных школах, и им была открыта дорога к любой специальности, были бы способности.

Конечно, жизнь рабочей семьи была ограничена размером получаемого жалованья, отчего она находилась в зависимости от своих предприятий, или, как говорилось в то время, «от капитала», от «капиталистов». Про эту зависимость высказывания были часто злобными: говорилось о гнете, о рабстве, о бесправии. Спорить с рабочими было почти невозможно: их ничто не убеждало, ничто не удовлетворяло.

Да и что могли сказать или обещать им марковцы? В самом деле, рабочий вопрос для них было мало известен. Приходилось выслушивать и, ограничиваясь общими обнадеживающими фразами, делать упор на стремление добровольцев к скорейшей победе, установлению мира в стране, когда в спокойных условиях будут разрешены все вопросы к общему благополучию и удовлетворению. И в своем невольном столкновении с народной массой марковцы, узнавая ее настроение, не находили того, на что они надеялись, — сочувствия и помощи Белому делу. И это беспокоило.

О «государственно-мыслящем» слое народа и не думали. О нем просто забыли, и забыли потому, что не чувствовали и не видели его поддержки. Попадавшие на фронт газеты приносили им сведения лишь о каких-то трениях среди «государственно-мыслящих» людей, о критике командования, о недоразумениях на верхах, о разногласиях, о политической борьбе и т. п.

Бои в Донбассе были жестокими, и у армии там был уже и внутренний фронт. В течение пяти месяцев дух армии выдержал испытания, он разбил врага, и армия погнала его на север по «широкой Московской дороге».

Мелькали хутора, поселки, города. Донбасс остался позади, и снова развернулась земледельческая полоса Родины. При продвижении вперед, прочесывая большой район, марковцы убеждались в совершенно ином настроении населения, главным образом крестьян. Тут не было враждебности, не было и безразличия. Население, хотя и очень сдержанно, не скрывало свою радость приходу Добрармии. Однако вместе с этим бойцы чувствовали какое-то особенно пытливое к себе и армии отношение, как бы говорившее: «Вы нас освободили, но что вы принесли с собой?» Население не задавало прямых вопросов, а марковцы ограничивались общими фразами. Да и не было времени для более углубленных разговоров: вечером приходили в село, а утром уходили. Население оставалось без ответа на интересующие его темы, и, не получив ответа, оно оставалось в сильной степени под моральным влиянием пропаганды ушедших большевиков и оставленных ими агиток.

В районе Белгорода наступление приостановилось и жизнь столкнула марковцев вплотную со всеми вопросами, которые она ставила. Вот примеры:

I. В занятом Волчанске была оставлена одна рота марковцев численностью в 28 человек с задачей: обеспечить тыл наступающего на Белгород отряда; при этом командиру роты генералом Третьяковым было добавлено: «Вы вся власть в городе и уезде. Действуйте. Желаю успеха». В боевой обстановке каждое слово приказаний начальника остро запечатлевается в памяти и вызывает сугубое к себе внимание. Задача военная понятна, но… «вся власть»? Начальник отряда не оговорился и… не пошутил, а следовательно, нужно разрешить и этот вопрос.

«Вся власть», то есть не только военная, но и гражданская. Для офицера это необычно. Мысль у командира роты напряженно работает; он советуется со своим помощником. Положение ясно: с уходом большевиков город и уезд остались без власти, но оставаться без нее они не могут и не должны; большевистскую власть должна немедленно сменить белая власть, и вот она переходит в руки командира роты. Но как организовать ее? С чего начать? Пройденный в свое время курс «Законоведения», почерпнутые в свое время сведения из разговоров с городскими и земскими деятелями были весьма слабой базой для деятельности. Тем не менее, что-то необходимо предпринимать, и притом немедленно, завтра же с рассветом. Ночь проходит в мучительных поисках решений.