Четыре угла

Глава 33

Подхватив чистое полотенце, Роберт намочил его холодной водой.

Прежнее кисло в ванной. Смешанная с водой кровь стекала тонкой узкой дорожкой в канализационный слив.

— Допустим, — бросил на себя взгляд в зеркало. В отражении распухший нос выглядел нелицеприятно.

Прошипев, приложил холод к разбитому носу. Кровотечение остановилось, но боль переместилась в область затылка и долбила по нему гигантской кувалдой.

Прошлепал босыми ногами в кухню и выхватил из бара бутылку початого коньяка. Завис. И прихватил еще одну с виски. Стоило поблагодарить отца. Дорогим алкоголем родитель снабжал сына исправно.

Сунув ноги в кроссовки, вышел из квартиры, прикрывая за собой дверь.

Воронцов сидел в той же позе у стены напротив.

— Ты сломал мне нос, — Гризманн подошел к Алексею и выставил перед ним две бутылки на выбор.

— Переживешь, — Леша поднял лицо и забрал коньяк.

Вздохнув, Роберт сел к противоположной стене. Таким образом их глаза оказались на одном уровне.

Воронцов откупорил бутылку и сделал глоток, не переставая смотреть другу… бывшему другу в глаза. Теперь он в этом не сомневался.

Гризманн последовал примеру, глотая виски. Провел языком по верхней губе, стирая успевшую засохнуть кровь. Виски с кровью — погано.

— Поговорим? — Роберт опустил бутылку рядом с бедром и приложил полотенце к носу. Башка раскалывалась, а всё, что находилось ниже глаз, онемело.

— То есть тебе нужно было трахнуть мою жену, чтобы мы, наконец, поговорили? — прорычал Воронцов, делая еще один обжигающий всю душу глоток.

Больно было. Словно дробовиком по телу прошлись.

Смотреть на Роберта больно было.

Вроде вот он, друг его детства. Столько херни вытворяли. Прикрывали задницы друг друга.

Почему-то вдруг вспомнилось, как в четырнадцать сидели за гаражами с районными пацанами. Леха там свой был чувак, Гризманн — периодически забегавший. Братки травку курили, передавая косячок по кругу друг другу. Воронцов баловался иногда, особенно после того, как бате по пьяной физиономии кулаком прогуливался, а Гризманн — ни-ни. Попробовал один раз — задохнулся, закашлялся, на том и закончил.

Девчонки с ними в компании гуляли: биксы местные, малолетние. Так вот один из «старших» в тот вечер девочке «кашку» дал попробовать, полный улет обещал. Что обещал, то и выполнил. Улет наступил раньше, чем планировался, когда девчонка в судорогах биться начала. Пена изо рта, дыхание рваное, а кожа синяя-синяя. Как слива. Вскочили местные с испуга, ринулись бежать, перескакивая через друг друга. Гризманн с Воронцовым тоже поначалу струхнули. Потом прошибло, когда девчонка глаза закатывать начала и давиться. Не сговариваясь, слаженно к девочке ринулись. Воронцов часто батю от захлебывания собственной рвотой спасал. Дело привычное. Сподручное. Девчонку на бок перевернули, пока рвало ее нещадно. Водой обливали. Скорую вызвали. Так и встретили вдвоем фельдшеров. А они-то потом и ментов подтянули. Разбирательство было, вопросов море. Гризманн старший впрягался. Орал на них неистово. А друзья стояли, глазами хлопали, врали одинаково, но никого из «братвы» не выдали.

Роберта скривило. С такой формулировкой он был в край не согласен, но и отрицать тот факт, что за четыре года Воронцов предпринимал неоднократные попытки переговоров, Гризманн не мог.

— Лех, не утрируй. Жену я твою не трахал. Нет у тебя жены, а у меня девушка есть. Любимая, Лех, девушка.

Воронцова замутило.

Мало, что ли, вмазал?

— Любимая… — усмехнулся Алексей и отпил из горлышка. — Давно ли, Роб?

— Давно, Лех, давно. С того дня, как познакомились. Ты же с петардой в задницу влезть сумеешь, а я эти петарды сбоку всегда подавал. Рядом стоял.

— Вон оно как оказывается, — Воронцов отлепил голову от стены и посмотрел на Роба… по-новому. Рядом стоял и подавал… Разве на этом их дружба строилась? Не замечал. Никогда, блть, не замечал. И в мыслях даже не предполагал, что ущемленным друг мог себя чувствовать. — Обижен, значит, на меня? Решил на жену мою залезть, отомстить таким образом? Не по-братски, Роба, не по-братски, — покачал головой.

— Херню ты несешь, Воронцов, — Гризманн отбросил полотенце. — Я Полину люблю. И любил всегда. А ты, дебил, просрал свое сокровище.

— А ты, подобрал, выходит?

— Лех, — подался корпусом вперед. — Я никогда не лез в твою семью. Я уважал и тебя, и Полину. И будь я проклят, но, если бы не твое блядство, я бы никогда в сторону твоей жены лишних телодвижений не сделал. И не делал никогда.

— Не делал, — подтвердил. С этим не поспоришь и это казалось диким. И невероятным. Как он не видел, как не чувствовал симпатию лучшего друга к жене? — Только мысленно имел её, да?

— Заткнись, — рыкнул Роберт. — Ты меня сейчас мудаком выставить пытаешься? Может, напомнить, кому из нас яйца в трусах удержать не получилось?

Воронцов закрыл глаза.

Ощутимый такой штырь в задницу, да.

Только напоминать не требовалось, он с этим штырем четыре года живет.

Откинул голову на стену, несколько раз приложившись затылком. Что ж так херово-то, а? Больно-то как. В груди больно. Узлом стягивает.

Оба местной анестезии хлебнули, не отпуская взглядов пристальных.

Словно изучали друг друга. При новых составляющих.

— И давно у вас? — еле выдавил из себя Воронцов.

— Как Полина приехала. Встретились случайно. Закрутилось, — пожал плечами Гризманн.

— Закрутилось… — повторил Алексей. — Ну теперь хоть понятно, отчего жопу так за нее рвал.

— Лех, ты Полину не трогай. Со мной разговаривай, от меня слово требуй. Я слово своё перед тобой держать буду, но девчонку не ломай.

— Благодетель, значит, — усмехнулся Воронцов. Горло змея ядовитая душила. От того, что указывали ему, как с Полинкой его поступать. — Сука ты, Гризманн. Ты с женой моей переспал, Роба.

— Да не жена она тебе больше! — вскочил Гризманн, зачёсывая пятерней волосы и забив на боль. — Четыре года прошло. Вы развелись, усеки наконец. Каждый из вас жил своей жизнью все это время, так какого черта? — пнул бутылку. С резким звоном она ударилась о глянцевую плитку, отражаясь от стен подъезда. В голове Роберта зазвенело.

— Расстаться с человеком — дело пяти секунд. Расстаться с мыслями о нем может и четырех лет не хватить.

— Кончай, философ херов. Я Полину люблю. И для ее счастья я постараюсь сделать всё. А ты занимайся своей семьей, Лех. Я не лез в ваши отношения. И ты в наши не лезь.

Воронцов поднял на бывшего друга лицо.

— Круто. И она тебя любит? — заглянул в глаза.

Гризманна осадило. Дорожным катком прошлось по мужскому началу. Потому что не любит. Пока не любит.

— Это тебя уже не касается. Просто отвали от нас.

Алексей хмыкнул. Посмотрел на свои руки. Даже не заметил, как саднили костяшки пальцев. И ведь действительно — его больше ничего не касается. Только печет за грудиной отчего-то. Оттолкнувшись от стены, встал. Ноги затекли, но это херня по сравнению с поганым чувством предательства.

— Счастья желать не буду, — подхватил с пола бутылку коньяка. — Не против? Думаю, она мне сегодня понадобится.

Пошатнувшись, сделал шаг и припал губами к стеклянному горлышку. Горечь обожгла пищевод.

Роберт смотрел на Алексея. Дерьмо с ними случилось. Со всеми. Уродливо и неправильно. И как бы там ни было — а двадцать три года дружбы в унитаз не спустишь. И где-то глубоко, возможно, он его и понимал. Поэтому-то и на сломанный нос был согласен.

Воронцов медленно шаркал ногами. Тяжелыми, непослушными ступнями врезался в полы, а по телу гулял сквозняк. Знобило прилично.

Гризманн смотрел ему вслед, и так на душе гадко сделалось. До печенок.

Выдохнув, подхватил с пола бутылку пролитую и полотенце, как услышал:

— Роб! — выпрямился и посмотрел на обернувшегося Воронцова. — Ты из-за Полины тогда прекратил общение? — Гризманн кивнул. Воронцов улыбнулся. Опустил глаза в пол, а затем врезался ими в лицо Роберта. — Роба, а ты ведь в тот вечер с нами за столом сидел. Как ты сказал… — задумался, — рядом. Тогда ты тоже мне петарды подавал, да?

— Ты о чем, Лёш? — нахмурился Гризманн.

— Да так, мысли вслух, братишка. Давай, — махнул рукой с бутылкой и поплелся в сторону лифта.