Мэри Джейн

15

Через пару недель после начала учебного года мистер Фордж предложил мне присоединиться к взрослому хору, который по окончании лета снова заступил на воскресные службы (отводя детскому хору редкие выступления в праздничные дни). Мистер Фордж сказал, что в свои четырнадцать я стану самой юной участницей за всю историю хора. Единственным человеком, с кем я хотела поделиться этой новостью, была Шеба. Я вспоминала, какой счастливой и гордой она выглядела, когда слушала, как я пою в церкви.

После моего дебюта во взрослом хоре, когда мы уже сняли с себя церковные балахоны, мистер Фордж вручил мне обернутую бумагой и заклеенную скотчем коробку размером с брусок сыра чеддер.

– Это пришло для тебя пару дней назад, Мэри Джейн. Посылки – это так волнующе! – Мистер Фордж дважды хлопнул в ладоши, видимо, аплодируя тому факту, что я получила посылку.

Коробка была адресована мне, но оставлена на попечение церкви. Мое сердце часто заколотилось, когда я увидела, что мое имя и слова «Пресвитерианская церковь Роленд-Парка» написаны аккуратным, безупречным курсивом Шебы. Адрес церкви и обратный адрес (без названия, но с указанием номера дома на Централ-Парк Вест) были написаны разными почерками. Ассистент? Домработница, которая гладила Шебе одежду? Уж точно не Джимми с его размашистыми каракулями.

Мистер Фордж стоял рядом и наблюдал, как будто ожидая, что я открою посылку у него на глазах и покажу ему все, что лежало внутри. Я подняла глаза, улыбнулась, а затем повернулась и схватила балахон, который только что повесила на крючок.

– Спасибо большое. Увидимся на репетиции! – Я быстро завернула коробку в балахон и прижала ее к груди. Прежде чем мистер Фордж успел сказать что-то еще, я взбежала по лестнице и выскочила через боковую дверь к крыльцу церкви, где встала на нижней ступеньке, дожидаясь родителей. Когда они вышли, мама держала за локоть слепого мужчину, мистера Блэкстоуна. Отец, как обычно, смотрел куда-то вдаль. Казалось, прошли часы, прежде чем мама отпустила мистера Блэкстоуна, проводив его до тротуара, и он ушел, опираясь на белую трость с красным набалдашником. Я наклонилась к ней и прошептала:

– Я побегу домой. Мне срочно нужно в уборную.

Мама склонила голову набок, как голубь. Она покрутила рукой по животу, чтобы не задавать вопрос вслух.

– Да! Можно мне взять ключ от дома?

– Мы можем пойти быстрым шагом. – Мама просунула свою руку под руку отца, сцепляясь с ним локтями.

– Мама. Это форс-мажор.

– Что у тебя в руках?

– Моя одежда для хора. Там нужно дырку заштопать. Мама, мне правда нужно бежать.

– Да просто отдай ей ключ, – проворчал отец.

Мама расстегнула металлическую застежку на своей блестящей жесткой сумочке, залезла внутрь и протянула мне цепочку для ключей с эмалированным брелоком в виде флага Мэриленда.

– Не запирай дверь и положи ключи на пианино, – сказала она.

Я уже во весь опор неслась по улице.

Войдя в дом, я взбежала по лестнице, зашла в свою ванную и заперла дверь. Я опустила сиденье унитаза и села, затем просунула ноготь под ленту скотча и осторожно распаковала посылку, стараясь не порвать ни одной марки. Под бумагой я обнаружила белую картонную коробку. Внутри нее лежал сложенный листок бумаги. А под ним – оранжевая кассета с наклеенной на нее этикеткой. На наклейке неуклюжими каракулями Джимми было написано: «Для Мэри Джейн».

Я развернула листок. Вид целой страницы, исписанной мелким почерком Шебы, наполнил меня чувством, которое я не могла назвать иначе, как любовью. Я прочла письмо один раз, не усвоив и половины. Тот простой факт, что Шеба мне написала, создавал в моей голове шум, который заглушал смысл львиной доли слов. Я перечитала письмо во второй раз. Медленнее.

Привет, куколка!

Мне жаль, что нам не удалось увидеться еще раз до того, как мы покинули город, но все очень переживали, что тебя посадят под домашний арест на долгие годы, если мы попытаемся связаться с тобой.

В доме Коунов все изменилось после твоего ухода. Во-первых, Бонни начала готовить, и скажу тебе откровенно, такой женщине, как она, нужно найти лучшее применение своим рукам. Иззи хотела воссоздать все те блюда, которые вы готовили с ней вместе. Бонни честно пыталась, но потерпела фиаско со всем, кроме хот-догов. Во-вторых, мы стали меньше петь. Стало не так интересно без твоего голоса, дополняющего мелодию (или гармонию). В-третьих, какой же это свинарник! Может, у них хотя бы была домработница до того, как появилась ты? Мне было неловко спрашивать, но, боже, как же она им нужна! Конечно, мы не могли втягивать в это дело посторонних, учитывая, что Джимми все еще продолжал работать с Ричардом, а я продолжала сохранять инкогнито в вашем симпатичном райончике. (Кстати, надеюсь, ты показываешь Мини-мать-ее-Джонс средний палец каждый раз, когда проходишь мимо ее дома. Кто-то должен делать это в мое отсутствие.)

Джимми по-прежнему в завязке, Мэри Джейн, и это несказанно упрощает и мою, и его жизнь. Он проводит много времени на студии с Джей Джеем, Аароном и новым барабанщиком, которого они зовут Крошкой Финном. Старый барабанщик (Гай для всего мира, ГАД для Джимми, Джей Джея и Аарона) решил, что он слишком хорош для «Раннинг Уотер». Сказал им, что хочет играть музыку, которая переживет моду любого отдельно взятого десятилетия, и сейчас играет с Моррисом Альбертом. Ты ведь знаешь, кто он такой, да? Тот парень, который поет песню «Чувства»[47]. Когда ушел Гай, Джимми уволил и продюсера Роджера. Ну, все равно он мне никогда не нравился. У него волосы, как старая грязная швабра, руки, как у деревенской доярки, и ведет он себя так, словно он король мира. Джимми сам продюсирует новый альбом, и я клянусь тебе, Мэри Джейн, мне кажется, это будет лучший альбом «Раннинг Уотер» из всех. Джимми хотел, чтобы у тебя была копия титульной песни, поэтому записал тебе эту кассету. Имей в виду, то, что ты услышишь, еще не законченная версия, но я думаю, она тебе все равно понравится.

Что касается меня, я читаю разные сценарии и, кажется, нашла золото. Это история о женщине, которая разоблачает коррупцию на атомной электростанции. В этой роли нет ничего гламурного, и я вряд ли буду выглядеть красоткой в неказистом рабочем комбинезоне и нелепых очках, которые мне придется носить. Но, знаешь, может, и нет ничего страшного в том, чтобы иногда не быть гламурной красоткой.

Я думаю, мы правильно провели эти пару месяцев, ты согласна? Вкусная еда, отличная музыка и много веселья. Никому не позволяй стыдить тебя за веселье, Мэри Джейн, потому что, черт возьми, если я чему-то и научилась за свою странную жизнь, так это тому, что веселье очень и очень важно.

Шлю тебе море любви, куколка – тонны любви от меня и, конечно, от Джимми.

Шеба

P.S. Как я могла забыть!

1. Я оставила свою ночнушку, твою новую одежду и твои пластинки в шкафу в комнате, где жили мы с Джимми. Надеюсь, ты сможешь как-нибудь протащить их в свой дом.

2. Ричард и Бонни расстались. Бедная Иззи. Такая чудесная малышка. Но, если честно, некоторые браки просто не стоят того, чтобы за них бороться.

Я взяла кассету и перевернула ее, чтобы посмотреть, не написано ли что-нибудь на другой стороне. У моего отца в кабинете стоял кассетный магнитофон, хотя я понятия не имела, зачем он ему и включал ли он его когда-нибудь. Мне придется дождаться, пока он завтра не уйдет на работу, чтобы прокрасться туда и воспользоваться магнитофоном.

Я убрала кассету обратно в коробку и перечитала письмо Шебы в третий раз. Когда я заканчивала, я услышала, как в дом вошли мои родители. Лестница была застелена ковром, но я слышала мамины шаги, направляющиеся ко мне. Через минуту раздался стук в дверь.

– Как ты там, дорогая?

– Все нормально. – Я завела руку за спину и нажала на слив.

– Я принесу «Пепто-Бисмол».

– Спасибо, мама.

– Ты смерила температуру?

– Да. Нормальная.

Повисла пауза, пока мама обдумывала мои слова.

– Должно быть, съела что-то не то.

Я смотрела на письмо и кассету. Я чувствовала мамино дыхание по ту сторону двери.

– Ты ела что-нибудь после завтрака?

– Не-а.

– Не говори «не-а».

– Нет.

– А в церкви ты ничего не ела?

Я на секунду задумалась. За лето я стала такой прожженной вруньей, что мне не составило никакого труда сказать:

– Да. В раздевалке было печенье.

– Кто его принес?

– Не знаю. С шоколадной крошкой. Очень мягкое.

– Хм. Вероятно, недопеченное.

– Ага.

– Не говори «ага».

– Да.

Мой взгляд был прикован к кассете. К почерку Джимми. К моему имени. Я еще раз спустила воду, а затем сложила письмо и убрала его в коробку вместе с кассетой. Пока в унитазе шумела вода, я спрятала коробку в шкафчике под умывальником, в глубине самого нижнего ящика под пластиковым контейнером с розовыми поролоновыми бигуди. Потом я включила воду и вымыла руки. Я не выходила, пока не услышала тихое шуршание маминых ног, спускающихся по лестнице.

На следующее утро, после того как папа ушел на работу и пока мама принимала душ, я прокралась по коридору в кабинет моего отца. За большим письменным столом располагались встроенные шкафы, и в одном из них стоял магнитофон.

Я открыла дверцу шкафа и огляделась. Я не хотела ничего передвигать без крайней необходимости. Я залезла вглубь шкафа и протиснула руку мимо двух стопок документов. Мои пальцы коснулись твердого пластика.

Я осторожно извлекла одну из стопок и положила ее на пол. Затем я вынула магнитофон и поставила его на отцовский стол.

Я высунулась из кабинета, чтобы убедиться, что мама все еще в душе, а затем вернулась к магнитофону и нажала на кнопку «открыть». Прозрачная дверца кассетного отсека откинулась, и я вставила кассету, услышав приятный пластиковый щелчок. Я захлопнула дверцу (с еще одним приятным щелчком) и нажала «воспроизведение».

Голос Джимми заполнил комнату таким чистым звуком, что казалось, будто он стоит рядом со мной.

– Мэри Джейн! Сколько лет, сколько зим! Нам чертовски тебя не хватает! Вот заглавный трек моего нового альбома. Я уж надеюсь, тебе понравится, черт возьми. – Я закивала, улыбаясь, как будто Джимми мог меня видеть.

Я наклонилась поближе к магнитофону и услышала нечеткие шумы на заднем плане, за которыми последовала тишина. А потом песня началась, с простого барабанного ритма, отбиваемого деревянными палочками. Затем вступила бас-гитара, играя в размере две четверти. В звучании инструментов сквозило нарастающее напряжение; я слышала, как оно стремится, но не может найти выход. И в тот момент, когда терпеть это нагнетание стало практически невыносимо, зазвучал хриплый, гортанный голос Джимми.

– Мэри Джейн!

Я встрепенулась при звуке своего имени. Мою кожу будто охватило огнем. Мне хотелось ощупать себя всю целиком, потушить пожар на своем теле. Песня продолжилась, и я уже не стояла в кабинете отца, рядом с его кассетным магнитофоном. Я находилась на кухне у Коунов. На плите подрумянивались «птички в гнезде». Волосы Иззи сверкали в лучах солнца, лезущего в окно. А рядом с ней – Джимми, в расстегнутой до пупа рубахе, бренчал на гитаре и пел своим рокочущим, как мотоцикл с низкой посадкой, голосом.