Мэри Джейн

14

Мой домашний арест должен был продлиться до начала занятий в школе, хоть и с менее строгими ограничениями. Теперь мне разрешалось выходить из дома вместе с мамой, хотя я все еще не могла видеться с близнецами Келлог, которые вернулись из лагеря. Я с удивлением обнаружила, что невозможность встречи с ними меня почти не расстроила. Я не тяготилась одиночеством. Меня слишком увлекали собственные мысли, воспоминания, грезы; попытки понять, кем я стала, проведя столько времени с Шебой, Джимми и Коунами. Я решила, что с близнецами все равно увижусь достаточно скоро.

Мы с мамой занимались нашими обычными делами: ходили за покупками в «Эддис», обедали и пили чай в клубе «Элкридж», готовили еду, работали в саду и ходили в церковь по воскресеньям. После нашего разговора на кухне мама больше не выглядела сердитой. Она заполняла тишину между нами своими указаниями, замечаниями и пустой болтовней о доме, еде, саде, погоде и соседях.

Лишь в последние два дня августа – последние дни Джимми и Шебы в Балтиморе – я стала задумываться о том, чтобы тайком наведаться к Коунам и хотя бы попрощаться с ними. Я уже оплакивала это чудесное лето, которое осталось позади, никогда больше не повторится, а единственными сувенирами, которые я сохраню после него, станут воспоминания в моей голове. Одежда и пластинки, которые купили мне Джимми и Шеба, и даже «полароидная» фотография, которую я хотела припрятать, так и остались в доме Коунов. К настоящему времени они, вероятно, уже были погребены под другой одеждой, другими пластинками, посудой, кухонными полотенцами, обувью, коробками и рекламной почтой.

В течение этих двух дней я отчаянно мечтала о случайной встрече с кем-либо из домочадцев Коунов. Я всматривалась в очереди в «Эддис», вглядывалась в лица прихожан в церкви и не сводила глаз с тротуаров, когда мы проезжали по улицам Роленд-Парка. Мама не ездила мимо их дома с момента моего неудавшегося бегства, предпочитая делать крюк через параллельные улицы.

Когда пришло время закупаться перед школой, я потеряла всякую надежду хоть как-то проститься с Джимми и Шебой. Иззи казалась такой же недосягаемой, поскольку миссис Коун либо не делала покупок перед учебным годом, либо совершала их за пределами северного балтиморского коридора, в котором существовала моя семья. Тем не менее, я все равно искала их взглядом во всех магазинах, куда бы я ни зашла, даже когда мы добрались до традиционной конечной точки нашего маршрута – магазина «Ван Дайк & Бэкон», где мне покупали школьную обувь каждый год, начиная с детского сада. Моя мама верила, что из-за постоянного ношения шлепанцев, которые не стесняли движений и подвергали стопы прямому воздействию витамина D, мои ноги понемногу увеличивались в размере каждый день в течение лета. Она предпочитала дожидаться, пока этот солнечный период роста начнет приближаться к концу, прежде чем покупать мне традиционную школьную обувь (черно-белые или коричневые «оксфорды» с тремя люверсами с каждой стороны).

В «Ван Дайк & Бэкон» были только туфли, продавцы, матери и их дети, похожие на нас с мамой. Я плюхнулась на скамейку, обтянутую красной кожей, снедаемая вселенской тоской от осознания, что теперь мое лето закончилось бесповоротно и окончательно.

Мама выловила продавца и подвела его ко мне. На нем был зеленый фартук, а усы делали его похожим на моржа. В руке он держал металлическую дощечку для замера длины стопы.

– Правую ногу, – сказал он, кладя мерку на пол передо мной.

Я сбросила шлепанцы и встала на холодную гладь металла. Продавец обозначил пределы моей ступни, подвигав скользящие бортики.

– Угу, – сказал он. Я убрала ногу, он перевернул дощечку и подождал, пока я встану на нее левой ногой. – Угу, – снова сказал он, сделав замер.

– Она выросла за лето, – сказала мама. – Вы заметили, как торчали из шлепанцев ее пальцы?

– Не заметил. – Он похлопал по красной кожаной скамейке. – Присядь.

Я села, и он надел мне на ноги по маленькому нейлоновому носку. Его руки были почти такими же холодными, как дощечка для замера.

– Это из-за солнца, – продолжала мама. – Когда мы их купили, ее пальцы были вот здесь. – Она взяла шлепанец и приложила палец к тому месту, куда, по ее представлению, доходили мои пальцы в начале лета. Я не помнила, так ли это.

– Угу. – Продавец не выражал энтузиазма. – Загородная школа Роленд-Парка, верно? – спросил он меня.

– Да, – ответила моя мама, и он ушел. Каждая частная школа выдвигала свои требования к обуви. И насколько я знала, «Ван Дайк & Бэкон» был единственным обувным магазином в округе. Хотя теперь я задавалась вопросом, были ли в Балтиморе обувные магазины, подобные «Ночному Экспрессу»: классные, модные и яркие, в которые мама никогда бы меня не привела?

– Можем заодно купить тебе новые туфли для церкви, – предложила мама. – Потом будешь надевать их на школьные танцы.

– Давай в другой раз? – попросила я. В прошлом походы в «Ван Дайк & Бэкон» не вызывали у меня никаких вопросов. Найти обувь, которая меня устраивала, было легко. Но однажды походив по магазинам с Шебой, я стала иначе смотреть на весь их ассортимент.

Продавец вернулся с двумя коробками и сел на табурет передо мной. В тот момент, когда он надевал мне на ноги черно-белый «оксфорд», в магазин вошла Мини Джонс. Ее густые светлые волосы были убраны со лба ярко-розовой повязкой. Розовое, точно в тон повязке, платье на бретельках с рисунком в виде пчелиных сот заканчивалось чуть выше ее загорелых колен. Ногти на руках и ногах были густо окрашены белым лаком оттенка цельного молока. Розовые ремешки сандалий пересекали ее загорелые стопы. Я могла думать только о том, что видела ее голой.

– О, привет, привет! – проворковала она.

– Добрый день, – сказала мама с излишней, как мне показалось, веселостью. Когда я не ответила, она бросила на меня колючий взгляд.

– Здравствуйте, миссис Джонс, – сказала я.

– Покупаешь школьные туфли, Мэри Джейн? Я слышала, здесь продаются все самые модные осенние фасоны. – Мини Джонс взяла с витрины пару «оксфордов».

– Мэри Джейн учится в загородной школе Роленд-Парка. Ученицы этой школы могут носить только два фасона обуви, – сказала мама. Я сомневалась, что Мини Джонс это было интересно.

Продавец дважды похлопал меня сзади по икре, как будто я была лошадью, которую нужно понукать. Я вздрогнула. Я и забыла про него.

– Встань, – сказал он.

Я встала и прошлась по кругу.

– Помню туфли, которые меня заставляли носить в школе Розмари-Холл. – Мини Джонс с улыбкой опустила глаза на мои ноги. Потом она положила руку на плечо моей маме. – О! Вы слышали?

– Нормально сидит? – спросил продавец.

– Слышала что? – Мама перевела взгляд с моих ног на лицо Мини.

– Да, все замечательно, – ответила я.

– Хотя не знаю, чему я удивляюсь, учитывая все, что творилось у Коунов этим летом, – полушепотом протараторила Мини, как будто пыталась сохранить секрет, но на самом деле совсем наоборот.

Продавец наклонился и надавил на носок ботинка, проверяя, сколько свободного места осталось между ним и большим пальцем моей ноги.

– Теперь вторые. – Он снова хлопнул меня по икре. Я села, пока он снимал с меня первые туфли. Мой взгляд был прикован к Мини Джонс.

– О, боже. Что случилось? – Мама сделала полшага в сторону Мини Джонс.

– Бонни собрала вещи, забрала Иззи и переехала в одну из тех затрапезных малоэтажек в Роджерс-Фордже. – Мини помотала головой, словно отряхивая от пыли свои густые светлые волосы.

– Встань. – Продавец снова хлопнул меня по ноге. – Пройдись.

В голове и желудке все гудело и сжималось, когда я медленно обходила Мини Джонс и маму по кругу. Мини Джонс глумилась над домом, в котором теперь жили миссис Коун и Иззи, и над самой миссис Коун, которая бросила доктора Коуна совсем одного в таком огромном доме. А потом она сказала:

– Я почти уверена, что у Бонни и Джимми были какие-то шуры-муры.

Мама ахнула.

– Это неправда. – Я остановилась и повернулась к Мини Джонс. Мое лицо раскраснелось, и щеки горели. Глаза жгло так, как будто я брызнула в них духами. – Вы сами знаете, что это неправда.

– Мэри Джейн! – Мама дернула головой вперед, как курица, клюющая кукурузу. – Следи за своими манерами.

Мини Джонс растянула лицо в улыбке.

– Дорогая, не расстраивайся. – Она положила руку мне на плечо. Я хотела стряхнуть ее, но боялась маминой реакции. – Иногда взрослая жизнь бывает сложной и некрасивой, и ребенку тяжело это принять. Но вырастешь – и сама все поймешь.

Я подумала о докторе Коуне, который ищет ключи от машины, и некому ему помочь. Об Иззи, которую внезапно выдернули из спальни, где она была защищена от страшной ведьмы, из ванной со скамеечкой под раковиной, из кухни с альковом у окна, из столовой с пластинками на полу, из комнаты отдыха с гладильной доской, из гостиной с книгами, которые мы так старательно расставляли по алфавиту. Мое сердце болела. Голова раскалывалась. И моя гордость тоже была капельку уязвлена, потому что теперь я точно знала, что после той попытки похищения в духе Старски и Хатча на меня действительно махнули рукой.

– Подходят. – Продавец еще раз продавил носки туфель. Потом он снова хлопнул меня по икре, и я села.

– Мы возьмем обе пары, – сказала мама.

– Бедная Иззи, – сказала я.

– Я слышала, она пойдет в первый класс в государственную школу. – Мини Джонс произнесла это таким тоном, как будто государственная школа в округе Балтимора была чем-то вроде спецшколы для серийных убийц в тюрьмах строго режима.

– Что посеешь, то и пожнешь, – сказала мама, и мне показалось, что она пытается закончить разговор.

– Ты общаешься с кем-нибудь из них, Мэри Джейн? – Мини Джонс проигнорировала мою маму и обратила свою широкую улыбку на меня.

– О нет, Мэри Джейн теперь не имеет ничего общего ни с одним из этих людей. – Мама жестом велела мне встать. Продавец направился к кассе с двумя коробками обуви.

– Ну, конечно, – сказала Мини Джонс моей маме, а потом подмигнула мне, как бы говоря, что ее не обманешь.

Я повернулась и направилась к кассе.

– Мэри Джейн, – строго окликнула мама.

– Да, простите. – Я обернулась. – Была рада встрече, миссис Джонс. – Я растянула губы в широкой, болезненной улыбке. Я хотела, чтобы она подумала, что я поддерживаю с Джимми и Шебой теснейший контакт, и что дня не проходит без свежего письма со свежими новостями. Мини Джонс была единственным человеком из моего круга, который понимал, как сильно кружило голову и заряжало энергией общение с Джимми (и Шебой). Она была единственной свидетельницей моего тайного лета. Но именно с ней я не хотела делиться ни единой его минутой.