Чуть-чуть о Моральном Облике

Консул и его супруга, присоединившаяся к нам во время моего страстного монолога, сделали заказ и с интересом, пожалуй, даже с сочувствием слушали мои пассажи. Наверное, именно так опытные психиатры выслушивают во время обхода ответы выздоравливающего пациента, подбадривая его, но понимая, что перспективы больного не слишком уж велики.

Кухня в гостинице была превосходная, и по мере того, как я уничтожал принесенные яства, эмоциональная буря в моем сознании потихоньку угасала. Мадам очень оживилась, узнав, что я еще являюсь студентом филфака из Ленинграда, а мой юный возраст просто-таки привел ее в восторг. Она немедленно сообщила, что в Москве у них дочь-студентка и при случае, когда я буду в столице, я могу заглядывать к ним, не стесняясь, – все будут очень рады…

– Правда, Саша?

Консул кивком подтвердил.

Я поблагодарил за приглашение и в свою очередь поделился ближайшими планами на жизнь: «продлеваться» здесь я не собирался (продлеваться – значит, оформить продление контракта на очередной срок, как правило – на год), поскольку необходимо завершить учебу. А что будет после учебы и в какой области буду работать, я еще толком не представлял.

От моих планов на жизнь разговор почему-то перешел к противостоянию правительственных войск и оппозиции, к достаточно бестолковым, надо сказать, боевым действиям и к тому абсолютному бардаку, который, в нашем понимании, царил в народной армии Мозамбика.

– Мы, когда ночью на охоту ходим, – скромно поведал я, – наведываемся вечером в казарму и прямиком на склад. Там за полпачки сигарет набираем оружия и патронов без ограничения. Карабины мы себе пристреляли, пометили их, могли бы, в общем-то, и не возвращать, – валяется на складе всё как попало, ни контроля, ни учета. А возвращаем каждый раз, дабы не пошли слухи, что у советских дома боевое оружие…

– Да-да, – поддержал меня консул, – с оружием здесь форменное безобразие. Сколько его? Откуда оно? Вон у меня перед консульством в Бейре охранник в будке стоит – то в нашей форме, то в португальской, а то вообще черт-те в чем, да еще и без погон! И все время спит. Что один, что другой – все спят, собаки! Как ни посмотрю в окно, – стоит охранник и спит, а оружие рядом у стенки поставил. Не выдержал однажды, вышел из консульства и подкрался к нему. Помахал руками перед лицом, пощелкал пальцами, – не реагирует. Ну что – взял и забрал у него автомат, кстати – наш Калашников. Отнес к себе в кабинет, в шкаф поставил и, понимаешь, забыл про него. Закрутился, дела. Вспомнил часа через два. Думаю, надо вернуть автомат, а то влетит парню. Подхожу к окну, а там, в будке, стоит, позевывая, тот же самый охранник, а рядом – автомат Калашникова! Стало быть – сгонял куда-то, притаранил. Никакой тебе тревоги, никакого ЧП, – можно подумать, носовой платок обронил… Как я потом ночью из кабинета Калашникова выносил… Ты представляешь, что было бы, если б заметили, как генеральный консул СССР с автоматом из кабинета крадется…

Я даже начал испытывать некоторое удовольствие – а неплохой обед-то получается! – и запивал пивком свои реплики без тени смущения. Отважный путешественник и авантюрист побеждал скромного советского студента. Правда, время от времени я все еще машинально поглядывал на вход в ресторан.

«Господи, да за что же это?!» – пронеслось в голове, когда в дверях появились бразильянка Паула и англичанка Лиза, с которыми я познакомился во время своего первого приезда в Келиман. Несколько раз мы оказывались в одной компании, быть может, пару раз ездили на пляж. Но никогда, НИКОГДА они не заходили в этот ресторан, – им просто не потянуть здешнее меню. Каким же ветром их занесло сюда именно сегодня и именно сейчас? «Может, они меня не заметят или, если заметят, не подойдут…» Ага, черта с два! – и я уже, как и полагается по европейским обычаям, чтоб им пусто было, прикладываюсь к девушкам в двойном поцелуе-приветствии. Вынужден признаться: я нарушил протокол воспитанного и светского человека, не представив дам консулу с супругой. Вместо этого, не слушая вопросов, которыми наперебой засыпали меня девушки, я громко поинтересовался делами Жуана и здоровьем Джона. Это были первые пришедшие мне в голову имена. Таким образом (как мне казалось) я как бы привязывал юных барышень к их виртуальным друзьям, а еще лучше – мужьям, снимая тем самым с себя возможные подозрения в близости не просто с иностранными, а – о ужас! – с вопиюще капиталистическими женщинами. Не из братских и социалистических Болгарии и ГДР они были, а из самого что ни на есть враждебного империалистического лагеря – Бразилии и Великобритании!..

Я был раздавлен и наказан за свое легкомыслие, – ведь я осмелился вообразить, что есть еще места на этой планете, симпатичные городки у порога джунглей, оазисы на берегу океана, где можно расслабиться, забыв о зорком оке и длинных руках партии и ее верного бойца – КГБ. Где ж и кто видел консулов – не кагэбэшников! А на Старой площади мой автограф под «Моральным обликом советского человека за рубежом», да и при чем тут он, когда и дома, в родном Ленинграде, можно осложнить себе жизнь дружбой с иностранцами.

– Света, ты иди в номер, а мы тут с Алексеем еще посидим.

«Ну вот, сейчас начнется, – промелькнуло в голове. Я криво улыбнулся консульше, сделав вид, что не замечаю ее заговорщицкого взгляда. – Видимо, мадам хочет, чтобы я немедленно ехал в Москву знакомиться с их дочерью…»

Терять было нечего, и совсем уж дерзко я подозвал официанта и заказал рюмочку портвейна. Консул инициативу поддержал. Портвейн превосходный! Повторили. Некоторое время мы сидели молча.

Принесли счет, я элегантно подмахнул его. Консул вывалил трудовые или командировочные, кто его знает. Мы встали.

– А как насчет атаки на аптеку? – спросил он.

– На предмет чего? – с невинным видом спросил я, прекрасно понимая, к чему он клонит.

– На предмет растирания, – без намека на возможность усомниться в искренности его слов отчеканил консул.

Дело в том, что бутылка пива в ресторане стоила 50 метикалей (так назывались мозамбикские деньги) и оно бывало не всегда. Голод и разруха в стране. А литр чистейшего медицинского спирта в любой аптеке стоил 16 этих самых метикалей и продавался свободно до тех пор, пока в городе или в радиусе километров ста от него не появлялись русские…

В Келимане русских не было.

– Давай ключи, я у тебя посижу, – поставил меня перед фактом консул.

Я выскочил на улицу. Взять спиртяги было делом нехитрым, а перспектива нажраться с консулом вообще выглядела заманчивой. Только вот надо мне это или нет? Выпьем, разговоримся, и он немедленно увидит, какой я многообещающий и перспективный молодой человек. Сообщит по своим каналам куда надо, и стану я разведчиком, этаким европейским интеллектуалом. Буду сидеть на явке и ждать резидента. А явка – это мой собственный ресторан в маленьком модном городке на берегу Средиземного моря. Жена у меня – красавица. Скажем, француженка. Или итальянка? В общем, кто-нибудь из них. Дом на берегу моря, машина последней марки, дети – ну, в общем, всё как во французских фильмах. А резидент все не идет и не идет… Тьфу, бред какой-то! С консулом пить нельзя! Если он увидит, сколько я могу выпить, мне вообще конец. Или стоит напоить его? А вдруг он меня перепьет, и в дураках окажусь я?

Думал я, думал и в итоге все-таки решил спирт консулу не приносить (не говоря уж о совместном распитии).

– Сан Саныч, сам не понимаю, что происходит: в две аптеки сбегал – пусто.

Он встал, внимательно посмотрел на меня, потом пожал руку.

– Нормальный ты парень. Не продлеваешься, опять же за супердоходами не гонишься… Будешь в Бейре – заходи.

Повернулся и вышел. Еще какое-то время я преданно смотрел на дверь, которую он аккуратно и тихо прикрыл, и слезы умиления готовы были навернуться на мои глаза. Что-то подсказывало мне, что я соскочил. То ли консул – нормальный мужик и без особой необходимости, да и без свидетелей, наших соотечественников, не захотел портить жизнь совсем еще ребенку, каким я на самом деле тогда был, то ли были у него в Келимане дела поважнее…

Футбол в Луабу

Формально нашим начальником в Кайе числился партийный фрелимовский функционер (ФРЕЛИМО – Фронт освобождения Мозамбика, по большому счету в то время что-то вроде коммунистов). Его руководство заключалось в том, что у него был отдельный кабинет, он ходил всегда в свежевыстиранной и прекрасно отутюженной одежде, негритянские работники побаивались его и, возможно, были правы, уж мы-то знаем, что с партийцами лучше не связываться, и еще он «крыл» значительную часть местного женского населения. Кроме выглаженной одежды, все было до боли знакомо. Реальными же работами на объектах руководил португалец – инженер Фрейташ. Высокий и худой, с безупречно подстриженной бородкой, он был жестким и решительным руководителем, впрочем, как и большинство португальцев, имеющих высшее образование, как я смог позже убедиться. Я был не в состоянии оценить степень его компетентности и глубину знаний, но уж что он умел, так это принимать решения и настаивать на их выполнении. Потом, через много лет, когда я жил в Португалии, я узнал цену португальского высшего образования: очень часто дутор – доктор (человек с высшим образованием) или инженер (высшее техническое образование) соответствовал своими знаниями нашим абитуриентам или младшекурсникам. Не в столичные университеты Португалии проходной балл был 9 или 10 по 20-балльной шкале, что соответствует двойке с плюсом у нас дома. Но тогда я об этом не догадывался и искренне восхищался деловыми качествами иностранных специалистов, путая их с внешней поведенческой атрибутикой чванливых португальцев.

Инженер Фрейташ предпочитал ни с кем не сближаться, мои соотечественники ему были понятны, так как попадали под европейские и американские штампы: одевались плохо, пили много, ни с кем не общались. Совершенно очевидно, что инженер Фрейташ не догадывался о «Моральном облике», под которым наши люди подписывались на Старой площади. В фирме также трудились два португальца, кажется, механики, постоянно жившие в Мозамбике и не имеющие высшего образования, – их Фрейташ слегка презирал, как почему-то и шестерых болгар, которые работали в «поле», так как были «дорожниками», т.е. строили трассу Центр – Юг, проходящую через самые настоящие джунгли. Моя персона вызывала у него некоторое любопытство: я говорил по-португальски, был юн, сам не стирал и не готовил (заслуга Зе), да и одевался вполне по-европейски, – сказывался родной ленинградский филфак. Он снисходил до ответов на мои наивные вопросы, типа: зачем фирма строит жилье для своих работников, больше похожее на казарму, или почему вместо трактора, который мог бы сделать работу за час, целую неделю лопатами копают человек 50 наших рабочих? А ответ прослеживался приблизительно один: это ж черные, и иначе с ними нельзя. С момента провозглашения независимости Мозамбика и других португальских колоний прошло более семи лет, многое изменилось, но кое-что возвращалось из колониального прошлого, в том числе и пренебрежительное, но слегка скорректированное отношение белого к черному. Богатейшие Ангола и Мозамбик кормили многие сотни португальских семей, у себя на континенте, на задворках Европы, делать им было нечего, – Португалия отсталая аграрная страна… Даже не верится, что та же Португалия в XV—XVI веках была родиной отчаянных и отважных мореплавателей. Как кучка голодных и истощенных многомесячным плаванием людей ступала на чужую землю и порабощала тысячи и тысячи местных жителей, как побеждала в войнах, выживала среди болезней, диких зверей, ядовитых змей и многого другого смертельно опасного для белого человека? Не претендую ни на какие истины или особенные знания, специально вопрос не изучал, но мне кажется, что ценой невероятной жестокости, которая только слегка трансформировалась из поколения в поколение португальских поселенцев.