Чуть-чуть о Моральном Облике

Совокупность всех этих многочисленных факторов и привела к тому, что мне выпала козырная карта в столь юном возрасте оказаться за границей, да еще и получать за это немалые деньги.

Гвинея-Бисау

Через несколько лет после Мозамбика, работая в Гвинее-Бисау, я потерял бдительность и слегка разжал фигу в кармане – своими ногами поперся к консулу оформлять разрешение на занятия русским языком с португальцем – директором гостиницы, в которой жил я и, к несчастью для меня, еще несколько десятков русских. Гостиница под названием «24 сентября», бывшая казарма высшего офицерского состава португальской армии, была лучшей в стране и состояла из нескольких корпусов на территории небольшого парка. Для Бисау это была Красная площадь, Манхэттен или Елисейские Поля.

Проблемы с нашим братом возникали постоянно, и мне приходилось их утрясать, чтобы как-то оправдать столь привилегированное для простого переводчика проживание. Я угощал пивом, веселил и вешал всякую лапшу на уши представителям гвинейских учреждений и министерств, в которых работали русские, чтобы они оплатили счета, приходилось также объяснять португальской дирекции загадочный русский, точнее советский, характер, непонятный простому, заурядному европейцу. Например, не пользоваться прачечной и стирать самим, – а почему бы и нет, спрашивается! А потом натянуть веревку от своего окна через газоны до ближайшей пальмы и развесить на ней сушиться белье – ужасные выцветшие трусы и майки. Или после работы переодеваться в старые вытертые треники с оттянутыми коленками и обувать стоптанные сандалии и в таком виде «элегантно» прогуливаться у бара на эспланаде перед центральным корпусом, или приходить в бар «со своим» и с закуской, и многое другое.

Директор нашей гостиницы, его звали Антонио Пинту Баштуш, умудрился закрутить роман с одной советской барышней. Мы (узкий круг близких друзей – участников сопротивления Совку за рубежом) звали барышню Лориком. Лорик говорила много и пусто, но на родном русском, с английским была полная засада, не говоря уж о португальском. Мы считали ее барышней хорошей, незлой, но сильно недалекой, своими заключениями с Антонио, конечно, не делились, а он жаждал общения, а не только физической близости, – а как? Ответ прост и очевиден – учить русский! Где? Да вот же Алексей, постоянно что-то просящий для этих странных и плохо одетых людей, которые, вместо того чтобы пользоваться услугами очень приличного ресторана, готовят себе пищу в номерах на электрических плитках.

Мы болели за Лорика и за Антонио, и с наслаждением наблюдали за развитием романа. Так вот, разрешение у консула я получил и гордо, не скрываясь, стал заглядывать в номер к Антонио и за бокалом виски со льдом обучать его великому, могучему и свободному, в свою очередь совершенствуя свой португальский. Прошло несколько недель, и бдительные соотечественники один за другим стали постукивать консулу, что некий переводчик без стыда и совести (т.е. ничего и никого не боясь, и даже не скрываясь) ходит в гости к капиталисту, и как это понимать, и будут ли приняты меры. Консул меры принял: не заставляя себя долго ждать, вызвал меня на «беседу», и санкционированные им же уроки русского языка плавно перетекли в связи с американским посольством, которого, кстати, в Гвинее-Бисау не было, и другие смертные грехи. Возможно, консулу надо было что-то на меня повесить, провести «работу» или, подобно ментам, показать начальству липовую эффективность. Доверительная в начале: «ты же умный парень» – и откровенно провокационная в конце: «ты портишь себе всю жизнь, лучше расскажи правду» – беседа с консулом вылилась через несколько дней в осуждение советской колонией в Гвинее, которое, по существующей процедуре, надо было оформить комсомольским собранием. Комсомольского возраста были в основном коллеги-переводяги и их жены, которым, по идее, должно быть близким мое стремление к прямому общению с носителем языка. Но то ли от ума или мудрости, или опыта жизни в идеологическом обществе, то ли по другим причинам коллеги молчали, а переводчик посла – помню его честную, открытую морду, – выступил гневно и с патетикой, твердо сказав, что, по его мнению, «за такое (санкционированные консулом занятия русским языком) надо высылать!» Что мне пиздец, я догадывался и без этого собрания, и, не откладывая надолго, пошел к руководителю моего контракта на доверительную, можно сказать, «сыновнюю», беседу. Мы оба с ним понимали, как всем будет хорошо, а особенно хорошо и, главное, спокойно ему, если меня немедленно отправить в отпуск. Я подлил масла в огонь, объяснив, что сам за себя боюсь и не догадываюсь, чего еще могу выкинуть в сложившихся обстоятельствах такого несправедливого прессинга. Умный и опытный руководитель не нуждался в оценке возможных для него последствий очередного «яркого» поступка своего переводчика и приложил все усилия, чтобы сбагрить меня в Москву, а из Москвы в этот гадюшник я уже не вернулся…

Прилетели

Летели в Мозамбик мы с Игорем Качиным, моим одногруппником, ныне большим человеком в правительстве страны. Летели позже, чем несколько наших «отобранных» кафедрой однокурсников, потому что что-то не понравилось в наших анкетах московским чиновникам или кагэбэшникам и они не спешили с нашей отправкой, если вообще ее не отложили*. Это был ключевой момент формирования «правильной» биографии, и мой папа кого-то нашел, включил какие-то связи, что-то произошло в шестеренках выездных дел, и все-таки наш отъезд состоялся. Правда, чуть не сорвался еще один раз. Мы с Качиным, получив так называемый «вызов», уже с вещами прилетели в Москву, чтобы через 2-3 дня вылететь в Мозамбик из сказочного и овеянного романтикой заграницы «Шереметьево-2», и вдруг уже в ГКЭС выясняется, что то ли визы нет, то ли авиабилетов, короче, надо ждать еще месяц, а то и больше. На наше счастье, месяца за три до нас в Мапуту улетел Женька, мой отличный друган. Я пообещал его маме прихватить для него посылочку, она как раз тогда гастролировала в Москве. Мама работала в театре Аркадия Райкина. Это была женщина-полководец, преград для нее не существовало, энергия ее была просто сокрушительной. Узнав о нашей, если так можно сказать, заминке, она пообещала что-нибудь предпринять. Это «что-нибудь», чтобы доставить единственному и обожаемому сыну посылку, превратилось в ряд звонков от очень серьезных людей очень серьезным людям в ГКЭС. В результате то ли негры дали визы, то ли кого-то сняли с рейса, но наш вылет подтвердился.

По неписаным советским правилам границу надо было пересекать в костюме и галстуке, соответственно, и лететь в таком же виде все 18 часов до Мапуту с посадками в Каире, Адене и Дар-эс-Саламе. Весь самолет в мышиных костюмчиках через час-полтора после вылета достал бутылки, мы тоже раздавили полкило и прильнули к иллюминатору, чтобы не пропустить, когда начнется заграница.

В Каире нас из самолета не выпустили, мы сидели, обливаясь потом и смутно догадываясь, что костюм и галстук не лучшая форма для многочасового перелета. Вдруг в самолет вошли египтяне или, может, бедуины, но в этих своих белых нарядах и с автоматами в руках. Они гордо шли по проходу. Мы невольно вжались в кресла, – ищут кого-то? Бедуины проследовали через весь самолет до конца коридора, вошли в туалеты, забрали говно и мусор и так же гордо вышли… Пора привыкать к потрясениям, все-таки наш жизненный статус меняется.

Аден – первый фри-шоп в жизни. Эта по большому счету занюханная лавчонка произвела на нас сильное впечатление: аппаратура, виски, сигареты, часы «Сейко», – надо бы купить на обратной дороге, когда денег заработаем.

В Дар-эс-Саламе, пока самолет выруливал к месту остановки, мы увидели в иллюминатор группу молодых людей приблизительно нашего возраста, загоревших, в шортах и рубашках песочного цвета, с красивыми дорожными сумками и с оружием в чехлах. Они выпрыгнули из открытого джипа и перегружали вещи в маленький самолетик, один из них уверенно сел на место пилота. Ну да, конечно, Танзания, на охоту… сафари. Значит, это не телевизионная или киношная сказка…

Стоило нам прилететь на место, как рухнула перспектива проживания в столице. Руководитель группы дорожников (интересно, что я запомнил его имя и фамилию – Валентин Паничкин) огласил нам наше «предписание»: Качин летел в провинцию Софала в местечко Шимойо (одно из самых опасных мест Мозамбика в то время ввиду постоянных боевых действий), а меня направили в джунгли на реку Замбези. На наших столичных местах, как нам объяснил Женька, получивший посылочку в целости и сохранности, уже сидели «старшие товарищи», которым совершенно не хотелось удаляться от общественной жизни, посольского магазина, кино и т.д. Они уже сработались, в некоторых случаях спились, с руководителем контракта, а салагам (нам) место в провинции. «Вы хоть Африку увидите, экзотику, фрукты там всякие, овощи, жирафов этих и слонов», – объяснил нам Паничкин. О чем-то таком мы догадывались и без него.

Жизнь показала, что «старшие товарищи» – это, как правило, не профессиональные переводчики, а особенные люди, имевшие лапу в ГКЭС, чуть-чуть говорившие на испанском или португальском языках и обладающие безукоризненными анкетными данными. Помню, в Гвинее-Бисау, куда меня занесло через несколько лет, старшим переводчиком аппарата экономсоветника посольства СССР был геолог, который поработал пару лет на Кубе и слегка подучил испанский. Португальского языка он просто знать не мог, постоянно смущался и бестолково перепоручал переводы «вниз» – простым трудягам. Зато он был русским, из рабочих, членом партии, женатым, имел детей, короче, являлся абсолютно контролируемым и желанным элементом для заграницы – все одобрял на многочисленных собраниях и копил деньги на машину / квартиру / новую мебель в СССР. Такие люди, приходя на собеседование к консулу – обязательное мероприятие на следующий день после прилета, – верили на слово всему, типа «враг не дремлет», «сюда не ходить, здесь ЦРУ», «остерегайтесь провокаций», и еще раз в некотором смысле приносили клятву верности «Моральному облику», но уже на месте, в стране назначения. Консулы всегда намекали, что обо всем знают, везде у них есть глаза и уши, загадочно говорили о своей исключительной подготовке, и, как я знаю после обмена мнениями с моими коллегами-переводчиками, ни один не удержался, чтобы не похвастаться, что даже машину в пьяном виде их обучили водить. Кстати, в той же Гвинее-Бисау консул порекомендовал мне обходить стороной клуб «Кора» при «Гранд-отеле» в самом центре города, потому что там публичный дом, церэушники и всяческие провокации. В первую же ночь я без тени сомнения пошел туда, «Кора» оказался стильным дансингом с превосходным рестораном, ни тебе публичного дома, ни даже проституток на танцполе. Я ходил туда два с половиной года каждые выходные и не встретил ни одного советского человека, так все боялись и даже днем на всякий случай не приближались. Именно по этой причине я туда и ходил.