Поцелуй Однажды: Глава Мафии

Глава 30

Дни восстановления затягивает туманом. Промозглым, но плотным. Из дневных часов вдруг выпадают куски — вряд ли событий, иначе она запомнила бы? — а ночь оборачивается то покоем, то тревогой.

Кира нагоняет редактуру, отрабатывая то, что за девушку сделали коллеги. Даже начинает отвлеченную аналитику. Правда, почему-то готовит проект для фильма, а не публикации. Полет фантазии, что поделать.

У Пети регресс к замкнутости, и много сил уходит на выдержку паузы, чтобы не передавить. Он снова стопорится на всем значительнее, чем одно предложение, и, кажется, самого парня заминка злит. Кира все время откладывает визит в реабилитационный центр.

Она не собирается обвинять Карелина, потому что он живет с ними и имеет право общаться с Петей, как пожелает. Прошлого не воротишь: сказал так сказал.

Правда, неизвестно, как именно преподнес. Учитывая, в каком состоянии сам был. Но все же… Роме следовало бы притормозить и выдать информацию порционно. А вообще лучше дожидаться сестру в таких случаях.

Сейчас лучше придержать это все в себе, до следующего эксцесса.

Потому что… другие вопросы сейчас стоят особняком.

Карелин так и не говорит, кто организовал расстрел. Он исправно возвращается каждой ночью, но хочет только отвлеченные темы обсуждать. Целует ее жарко и несдержанно, но говорит коротко и скупо. Иногда она ловит на себе его взгляд — будто он уже приготовился что-то произнести, но в последнюю минуту передумал.

Кира, набравшись небывалой мудрости, решает подождать перед тем, как спросить прямо, но Роман сам выдает вечером:

— Эта ситуация решилась и забудь про нее.

Что за…

Кира сидит за кухонным столом и буквально хлопает ресницами в отупении. Как выброшенная на берег рыба отбивает песок плавнями.

— Чем… она решилась, — запинаясь, заставляет себя говорить девушка.

Покушение на криминального авторитета крупнейшего города — это то, что решается с заголовками на первых страницах. За такое убивают. Наказывают демонстративно.

И если решают компромиссом — то тоже публично.

Он пожимает плечами, будто они доставку фильтрованной воды обсуждают, а не раздолбанную пулями тачку вместе с ними внутри.

— Долго рассказывать. Не все так просто. Я же и говорю: ты забудь. Как дальше будет… посмотрим.

Четыре дня после нападения… и посмотрим, как дальше будет?!

Он небрежно целует ее, прочесывая всей мордой по волосам, и направляется к плазме, чтобы что-то вывести на экран с своего планшета.

Не хочет говорить — это одно, а дуру из себя сделать она не позволит.

— Не все так просто? Рома, тебе башку могли отстрелить. И мне, кстати, тоже. Какая может быть случайность, все знают, кто ты…

— Заткнись, — Он не смотрит в сторону кухни, управляя пультом. А затем поворачивается к оторопелой девушке лицом. — Не лезь в это. Я сказал, заткнись.

— С чего это вдруг? Напомнить, я в машине тоже сидела.

Взглядом Карелин удерживает ее на одном места долго и непроницаемо. Его поза напоминает статую.

— Правда? Я уже подзабыл что-то.

Кира знает, что ходит по краю. По грани. Но почему она должна останавливаться? Ему придется с ней считаться.

— Это имеет отношение к тому, что Кулака обвиняются в расправе на долинскими? С которыми расправился ты?

Он аккуратно откладывает пульт на журнальный столик.

И ступает босыми ногами бесшумно и размеренно, по направлению к столу кухонному.

— Дай телефон сюда.

Кира смотрит и смотрит в него. Глазам своим верит, а вот ушам — нет.

— В смысле? — подрагивает предательски взволнованный голос. — Что еще за «сюда»?

Смартфон холодит всю внутреннюю поверхность ее левой ладони.

— Сюда, — повторяет Брус бесцветно, — телефон. Мне. Кира, вот прямо сейчас.

— Ты охренел? — от шока в глазах только не темнеет. — С шавками своими будешь так общаться.

— Шавки не водят меня за нос и не синтезируют фейковую инфу, чтобы скрыть то, в чем на самом деле копаются. И не суют свой хрустальный нос туда, где его порубят нахуй.

Уже не имеет никакого значения, что Рома пронюхал про ее информационные махинации и меры сокрытия. Она, между прочим, от его слежки отсекается, а в его дела так не влазит. И что при этом он сам даже при каждой новой смс выходит из комнаты. Вешает ей лапшу гирляндами, что «все решилось».

Может и решилось там что-то, почему бы тогда и не рассказать?

Что это за наезд на нее?

— Я не буду давать тебе доступ к моему телефону, — разъяренно твердо произносит Кира и собирается подняться.

— Сядь, — со сталью в голосе приказывает он. И вместо того, чтобы схватить девушку за руку, просто одним движением передвигает стол, перекрывая путь к выходу. — Еще раз. Сядь. И дай это мне.

Поправляя стул, она и впрямь садится обратно, а затем забрасывает телефон в мойку, заполненную грязной посудой и водой.

— Это водонепроницаемая модель, — говорит он так жестко, что у Киры пересыхает во рту в одночасье.

— Счастливой рыбалки. Смотри не захлебнись.

Еще ни на мгновение Брус не отвел от ее глаз цепкого, холодного взгляда. Он мог бы город заморозить ледяным блеском, но Кира вся горит. Где-то там внутри, глубоко-глубоко на дне мглистых зрачков, рвется с цепи обезбашенный пес. Кира знает, что рвется. Уж в этом он ее не проведет.

Что никак не меняет того, как он позволяет себе сегодня вести.

Он, наверно, перепутал.

Она ему не подчиненная.

Никогда не была.

И никогда не будет.

— Как давно и где именно ты всунула свой нос про Кулакова и обвинения по Долинску?

— Я, — дрожащим голосом начинает она, — никуда и нигде не влезала. Эта информация есть в открытом доступе. Это сплетня была. Но, по-видимому, не такая уж сплетня. Машину обстрелять позволит себе только…

— Я сказал тебе заткнуться, — глухо роняет он слово за словом. — В каком бы доступе не была, не лезь туда. И твое нахождение в машине было ошибкой. Как и закрывание глаз на твои выкрутасы.

Кира отталкивает стол от себя, задевая стоящего напротив мужчину по пояс. Она встает, но обходит Карелина не сразу.

Внутри гулом назревает тряска, и будет поломка. Все трещинами по изнанке сознания пойдет и поломается что-то важное. И тогда… тогда все рухнет. Она чувствует… чувствует обратную поверхность своей кожи. Это невозможно, но новый вид ощущения проходится холодком по туловищу.

— Я! Я… не желаю слушать вечно про эти «ошибки». Ошибка, ошибка, ошибка. Ты постоянно это повторяешь! И чтобы я заткнулась, нужно перестать врать. Ты ведь врешь, Карелин? Ты ведь не любишь врать?

Он методично отодвигает кухонный стол между ними в другую часть комнаты. И останавливается снова перед ней. Собранный, строгий, сильный.

Кира чувствует себя полной противоположностью.

Больно на него смотреть. Просто невероятно, что этот мужчина… он был внутри нее. Постоянно. Он умолял ее однажды. Казалось, он зависит от нее. Не отпускал постоянно, и не мог остановиться. Теперь она мало что может вспомнить толком. Собственные ощущения всполохами все заслоняют. Это все… невероятно. Ей половина, наверно, приснилось, а остальное — надумала. Это все не про Карелина. Не про таких, как он. Он не способен на такое.

А если и способен…

… то точно уж не с Кирой.

— Для тебя эта ситуация решилась, поэтому врать мне не приходится. Больше не сядешь со мной в одну машину. Но ты ведь просто так не успокоишься? У тебя же нет стоп-крана, когда приходит время нажимать. Это моя жизнь, Кира, и не воображай, что ты что-то в этом понимаешь. Ты не понимаешь. Что произошло.

Из звуков его голоса железо можно собрать. Столько, что канат достаточно сделать и удавкой ей на шею закинуть.

— Я сяду в те машины, которые захочу! — в сердцах кричит она, потому что Рома не имеет права ей приказывать. Даже если она и согласна соблюдать меры безопасности.

— Кира!

Она просто фурией вылетает из кухни-гостиной и запирает дверь в их спальню. Их спальню! Ее спальню. Нет, его спальню. Потому что здесь ничего ее нет!

Копошится и копошится в собственных волосах, приподнимая их у корней пальцами. Оранжевым пятном застыл отблеск уличного фонаря на стене над кроватью. Как издевка-имитация над истинным светилом. Вот бы ночью горело солнце, и тогда ей было бы легче в этом всем разобраться.

Задать уже два вопроса нельзя.

Она была в этой долбанной машине и она потеряла ребенка, черт побери!

Никуда она не лезет, у него обострение параноидального контроля. Сам постоянно что-то скрывает и сует нос в чужие — ее — дела, и переносит все зеркальным отражением на Киру.

Она имеет право знать.

И не потому что любопытная — не из-за личного желания — а потому что это и ее жизнь тоже.

За дверью слышится трель телефонного вызова. Это определенно мелодия его телефона. Снова трезвонят ночью, она хоть отсюда может различить противный голос Лешея. Хотя ничего и не слышно, конечно.

Пусть-пусть покопается в ее мокром смартфоне. Хоть всей братвой! Совесть чиста, ничего она не выясняла и никуда не лезла.

Последние два дня, как только выписали из «Мира», она вообще в другие измерения проваливалась через туманные прострации будней. Которые вообще не будни по ощущениям — в клинику теперь по расписанию, как на работу, ездит.

А твой бойфренд очень занят, ему ведь череп чуть не прострелили, но «все решилось!». Забудь об этом. Для тебя — все.

А если она нет может?

Если не забывается?

Сам ведь сказал, что притащил бы голову повинного в ее больничную койку.

Есть ли повинный и где его голова, а если нет — то пусть соберется с нервами и нормально ей расскажет.

Сюда. Сядь. Заткнись. Дай. Сейчас. Нет стоп-крана.

Может, у Киры и нет нужного стоп-крана.

А у него он есть?

Если доводит разговор между ними до приказов.

Она ему прощает и прощает, только потому что… знает, что Рома сдерживается. Чем сильнее — тем морознее стужа.

Кира покидает спальню, когда он уже буквально на пороге. Опять на ночь к делам, опять после звонка.

Рома замирает — одно мгновение, не дольше, — и почти что поворачивает к ней голову.

Его загорелая рука, с заломанными и поднятыми до локтя манжетами, будто бы собирается двигаться вверх. Может быть, как по привычке, провести подушечкой большого пальца по щеке Киры.

Но он надавливает на дверь и выходит.

Лучшее решение прямо сейчас — совершенно спокойно отправиться спать. Она не собирается передвигать стол обратно. Или выключать после него плазму. Или мыть посуду. Даже дверь после него проверять не будет.

Завалиться лежать и выместить все в усталость, приказав телу отдыхать.

Тело приказов не слушается, и на уговоры тоже не идет. Кира ворочается и ворочается, дыру скоро проделает в матрасе.

Оранжевое пятно — неизменно и непоколебимо. Вот это точно оно мешает ей заснуть. Натыкали фонарей без разбору, и живи только за шторами.

Она действительно закрывает шторы.

И ждет-ждет, когда же Роман вернется.

Но к утру он не возвращается.

И к полудню — тоже.

Он вообще больше никогда не приходит.