Поцелуй Однажды: Глава Мафии

Глава 9 КАРЕЛИН

Когда Солдат впервые протягивает тринадцатилетнему Роману ствол, похороны бабушки только заканчиваются. Дед заставляет его выстрелить в облезлое поломанное зеркальное трюмо во втором гостевом домике, и треплет по взлохмаченным черным волосам внука, когда ни одна пуля не рикошетит.

— На твоей стороне только оружие и кулаки, и, может быть, ты сам, если повезет. Мне повезло, — наклоняется дед к выщербленной древесине и крутит пулю в старческих руках, — на моей стороне еще была твоя бабушка. Теперь ее нет. И да, мы были против твоего «отъезда» во всякие Лондоны. Как видишь, жизнь так устроена — быть просто против всегда недостаточно.

Карелин приезжает на заброшенный судостроительный завод в тот летний день, ибо надумал себе в привычку устраивать редкие, но неожиданные визиты ребятам на нижних галерах иерархии.

Ему не нравятся ни ступени, ни уровни, ни то, как устроена иерархия.

Ни паруса, под которыми качается по волнам это продырявленное судёнышко его жизни.

Наверное, уже давно слишком плевать, чтобы что-то менять, но Карелин очутился на вершине городской мафии в том числе и из-за потребности контролировать — хоть что-нибудь, и желательно в его же собственной жизни, — поэтому такие визиты приносят облегчение и временно усмиряют жалкого жадного зверя, что беспокойно прогуливается у Ромы за грудной клеткой… много-много лет. Может быть, всегда.

И скорее всего, навсегда.

У монстра-химеры случается шанс приподнять голову и издать сокрушительный рев, растерянный и агонизирующий, когда Карелин видит Киру, эту миниатюрную, серьезную на вид девицу, и она бесстрашно наставляет на него ствол и…

… и зверь умолкает.

Карелин всегда ненавидел шум. Избегал долгого нахождения в общественных местах, на крупных мероприятиях, концертах, кинотеатрах, а в ночном клубе бывал только раз. Шум едким дымом истончал все и до того суматошные мысли, и принимался чавкать душой. То, что от нее осталось.

Но тогда, замерев в привычной позе, с засунутыми руками в карманы брюк, и контролируя дыхание от реакции на ее взмокшее милое лицо, он вдруг понял, что какая-то часть шума всегда присутствовала в нем самом. Что-то вечно копошилось и царапалось — может, зверь, черт его знает? — на задворках сознания, делая его существование невыносимым, а теперь…

… теперь оно прекратилось.

И Карелин об этом узнал только когда оно исчезло.

Он никогда не видел столь соблазнительного рта как у Киры — он вообще прежде ни о чьих губах и ротовых полостях особо не задумывался — но она закусывает губу, и теперь вспухшая складочка возвращается на место, несколько увлажненная и покрасневшая, и ему надо устоять на ногах теперь — это чертовски сложно — и он по инерции ступает вперед, потому что так удержаться легче.

Таким людям, как Роман падать нельзя. Когда такие падают — они необратимо рвут реальность в клочья и таранят фундамент, утягивая за собой всех находящихся рядом.

И на том клятом заводе, потом Кира стонет ему в рот и глупо цепляется за его растерявшееся и плохо контролируемое тело, и Карелин смотрит на растерзанные его же поцелуем губы и знает, — он теперь знает точно, — что все это будет его, и Кира будет его, иначе ничего другого уже не будет.

И в последующей схватке — в жалкой попытке вернуть жизни былую иллюзию контроля — с этим знанием он предугадываемо проигрывает.

Он и впрямь ползет едва ли не на коленях к Кире через девять дней после выписки из больницы, просто та ничего об этом не знает и ничего не понимает — да и откуда ей знать? С чего бы ей тоже быть неуравновешенным монстром, воющим на каждую луну, лишь потому что если не последовать новоприобретенному знанию — то лучше застрелиться.

Не то чтобы Рома в последние дет двадцать сильно переживал о пуле в собственной черепной коробке, просто… после того как он прошелся по тому подъезду… и представил как падала каждая капля крови… пролет за пролетом… и свернул шею ее отцу… у него в башке поселилась незваная мысль: вообще-то его очень интересует, что будет дальше с Кирой, если тот, кто должен наказывать за каждую каплю крови или упавший волос с ее головы, вдруг окажется со свинцом в голове.

Эта мысль сулила перспективы пострашнее, чем собственный конец. Наверное, потому что мысль, в отличии от пули, уже в башке побывала.

Что-то треснуло у него внутри, когда она пистолетом приказала Карелину не подходить, и разошлось разломом зырящим на него пропастью. Проштопывая обломанные изгибы реальности нитью нервущейся и ровной. Словно тут же подготавливая израненные края соединиться обратно.

Карелин не знает, как он будет держаться, и как он собирается не спугнуть ее — смехотворная надежда и мечта; не было в жизни никого, кого бы он не пугал, и даже мать от него отказалась в конечном итоге — но Рома однозначно пробует, потому что физически теряет способность этого не делать. Не пробовать с Кирой.

Он всегда был жадным — вечно падающим в пропасть помешательства — ублюдком.

Он придержит монстра-химеру на цепи из собственных сосудов — тем более, теперь так тихо, так спокойно порой, — и если надо будет, сам вложит Кире в руки оружие.

Она стоит к нему полубоком, задумчиво клацая вместе с братом кнопки телевизора в гостиной, и в Кире нет ничего примечательного, кроме того, что Рома от нее взгляда отвести уже никогда не может — потому что все в ней примечательно для него самого. Пригубив виски, он все еще смотрит на ее миловидный профиль перед тем, как отвлечься на телефон — северные «исправились», Серов на горизонте и хочет встречи, армяне открывают новый рынок и нужен договор — и выключает смартфон.

Вчера была открыта коробка противозачаточных, и не то чтобы Карелин на что-то серьезно надеется — откровенно признаться, ему уже главное к ней хоть как-то прикоснуться.

Последнюю неделю они каждый вечер проводили вместе: тут, в сохранной квартире. И хорошо, что Роману, собственно говоря, никогда не нравилась его последняя квартира. Так как он уже начинает забывать как там все выглядит, кроме спальни, где каждый день переодевается.

Похуй.

Надо бы Киру пригласить в гости хоть раз, потому что он, естественно, оккупировал сейчас ее пространство, не давая вдохнуть и выдохнуть. В своей привычной манере. Которую ему уже не было для кого проявлять последние две декады. С тех пор, как они выгнал…

Для приличия.

Если она захочет, они могут туда переместиться.

Ему все равно.

Последний раз так высыпался, наверное, в младшей школе, — как за последнюю неделю. И каждая ночь — с Кирой.

Роман выясняет у Петра как там идут дела с программированием через реабилитационный центр, и, судя по всему, дела все равно идут не очень. Кира слушает брата с надуманной бравадой и цепким вниманием, что на самом деле означает у нее волнение и стресс.

Надо будет прикопать менеджеров из управляющей компании найти специалистов высокого уровня, желательно международного. Здесь Кира сопротивляться не будет, но он решает пока промолчать.

И Лешей прав, нужно возвращаться к плотной охране с Кириллом, и больше выводить ее на люди первое время, чтобы всем все понятно стало. Впервые Карелин согласен с паранойей Лешея: охрану и для нее нужно отдельную организовать, то она никогда не пойдет и это все разрушит.

Все — это недетерминируемое, необособленное и беспрецедетное нечто, что у них тут двоих творится. Между ними.

Затем девушка отправляется в ванную, а Карелин включает ненадолго телефон для проверки — чтобы после осталось время тоже быстро принять душ.

Ближе к ночи его что-то совсем сбивают с толку ее нервные пальцы, теребящие край ночной сорочки, и Роман ныряет в поцелуй с переизбытком напора, немного спуская контроль с поводка.

Всегда-всегда всего ему недостаточно, и он снимает с нее сорочку, чтобы лапать везде нагое тело, и целует так глубоко, что несколько раз Кира будто выныривает из-под гущи воды и хватает ртом воздух.

Ему, скотине, нравится какая она запыхавшаяся и немного потерянная, ведь он может любезно помочь ей отыскаться — как и где она захочет, самое главное — с ним.

Когда она проводит ногтями по мощной груди и торсу, задевая волоски и массируя кожу, его словно вспарывают десятки раскаленных, отчасти затупленных кинжалов — прикосновения наносят раны, что только ее рука и способна залечить.

Он неотесанно просовывает руку ей между ног, желая снова добраться до ее естества — часов уже двадцать прошло с предыдущего раза — но Кира проворно переставляет колени и еще проворнее касается ртом вздыбленного члена, пока лишь губами обхватывая головку.

Карелин тут же поднимает голову девушки обратно, и следует сначала отреагировать на ее возмущенный взгляд, но капля слюны, блестящая и бесформенная, стекает с краешка пухлого рта — и… контроль ему приходится удерживать уже в наморднике.

— Это оставим напоследок, — втягивая воздух ноздрями, говорит Брус, — потому что я слишком быстро кончу, если так.

И воздух ощущается вязким как кисель.

Кира закусывает губу и теперь того потока слюны не видно и… Роман не может сдержаться — он не может — это все просто вне человеческих сил.

— Давай по-другому, — шепчет он. — Иди сюда.

Проводя пальцами по ее приоткрытому рту, он берет член в руку и рвано дергает несколько раз. Она смотрит на него непроницаемо, загадочными глазами, темными, как беззвездная ночь.

— Не впускай его сразу, хорошо? Держи рот почти закрытым. Пусть я войду в тебя понемногу несколько раз.

Кира упирается на выпрямленной руке, длинные волосы покрывают ее хорошенькие грудки, и Карелин мысленно чертыхается: она покорно склоняет голову и он направляет член между губ — намеренно не попадая сразу, намеренно толкаясь слабо, намеренно растягивая момент, когда толстый конец втиснется в сопротивляющийся рот — и ей приходится насаживаться на пунцовую головку, медленно, вынужденно принимая его вовнутрь.

Затаив дыхание, он отстраняется. С распухших губ капает слюна, они покрасневшие и прекрасные, и она небрежно стирает влагу ребром ладони — и… она не может не знать, что это с ним делает, верно?

— Еще раз, — хрипло говорит он.

Он просовывает ноющую головку меж нераскрытых губ, —медленно-медленно, пихаясь упорно и властно, — и Кира стонет, сдаваясь и наконец впуская член, вынужденная обхватить багровую вершину губами. Она поднимает на Романа взгляд.

Карелин дергается, как пятнадцатилетний школьник, и вынимает член обратно.

Не вытирая в этот раз слюну, она скребет ногтями по его грудине и соскам, и целует в шею — неуверенно и порывисто — да, она точно подозревает, что это все с ним делает. Он сжимает член у основания на полную мощь, дабы не кончить прямо сейчас и прямо вот так.

Обвивая шею и кое-как цепляясь, царапаясь хаотичными прикосновениями, Кира тянет мужчину на себя и шире разводит ноги, позволяя мощному туловищу полностью опуститься на нее.

Роман отгоняет хрупкую ладонь, когда понимает, что она уже сама себя ласкает, и доводит девушку до судорожного всхлипа быстро своей рукой — жесткими, суматошными, как останки его сгорающих до тла мыслей, движениями.