Закон дитто

– Аниса, вы крайне меня разочаровали. Крайне. В ваших же интересах сразу же после сезона дождей отправиться в Сарркар, чтобы окропить святостью дитто белого дракона местных лордов и младший храм.

– Вы отсылаете меня?

– Даю возможность замолить свои грехи перед Эартом. – На лице отца застыло жесткое выражение. А зеленые глаза показались мне холодными, как камни. – Мятежники подняли голову. Возьмете Карателей, дадите указания змейкам. Покрутитесь на званых вечерах. Затащите в постель парочку знатных особ. Ничего сложного. В этом письме указания для дома Бесалп.

– И вы… не откроете мне содержимое письма?

– Знаете, что отличает мудрого правителя от только севшего на престол юнца?

Отец, подойдя к стеллажу, нажал на вторую книгу. Скрипнула стенка, стеллаж поддался, открыв тьму. Я во все глаза глядел и запоминал. Неужели потайной ход?

– Ничего. Оба умрут, если им вонзить нож в спину. Идите, слуги не должны видеть вас в изорванном платье. И так достаточно… слухов, – с усмешкой закончил император.

Мать сделала церемониальный поклон, поджав губы, взяла письмо и зашла в темный ход. Отец отпустил книгу – стеллаж тут же встал на место. И все. Никаких следов, ничего… Я заерзал. Было очень неудобно, и, кажется, пришла пора мне ползти в другое место.

Император Таррвании подошел к окну и задумчиво произнес:

– Стоит ли ей доверять Винсента с таким своеволием? В конце концов, та поездка… слишком сильно повлияла на юнца. Дурная кровь нашла выход…

Отец внезапно оборвал себя на полуслове и осторожно принюхался. А затем повернулся в мою сторону.

Сердце пропустило удар.

Я попятился, руки заскользили, подбородок ухнул вниз, разбиваясь до крови о камень, тело клубком покатилось назад.

Только не шуметь, только бы не шуметь!

Отбив все точки на теле, я наконец остановился, больно врезавшись в стену. Руки саднило, нос сильно ныл, а во рту чувствовалась кровь. Она текла и текла, не останавливаясь, а язык болел… Прикусил. Глаза подозрительно щипало. Шмыгнув носом, я решил идти в любую сторону, куда-нибудь. Наверное, хуже уже не будет. Живот опять заурчал…

…Вывалился я через жутко много оборотов, расчихавшись и не чуя под собой ног, рук, прямо в какую-то каморку – всего лишь прислонился к стенке, а она поддалась и опрокинула меня внутрь. Я сделал шаг, отодвигая перед собой бочку, прямо мне на голову с треском рухнуло что-то очень длинное.

Но я не плакал. Стражи не плачут! Зато чихнул, сразу несколько раз, потому что в воздух поднялось огромное количество пыли.

А оглядевшись, понял, что это чулан для прислуги. Узкий, маленький, и, видимо, сюда давно никто не заходил – паутина свисала с углов, опутывала стены, кружевом переливалась на метлах. Вот и дверь – какая-то почти черная (в белом дворце-то!) и почти слившаяся с такими же черными стенами. Попытался открыть ее, но ручка не поддавалась. Пыхтя и напрягая оставшиеся крохи сил, я повис на ней.

Не поддалась.

Я решил подпрыгнуть и опять повиснуть, и лишь тогда медленно-медленно, с жутким скрипом ручка опустилась вниз. Дверь застонала, опрокидываясь на меня. Радостно распахнув ее, я оказался в одном из узких коридорчиков, увешанных портретами. Оглянулся – портрет моего пра-пра-пра-какого-то-там-дяди рыжим самодовольным пятном полностью перекрывал дверь. Щелкнув, дверь вернулась на свое место, а рука дяди медленно поднялась вверх.

Ого! Да это же самый настоящий тайный ход! Интересно, а тот, куда зашла моя мать, связан с этим? Или нет?

Я побрел по коридору, но не успел додумать мысль, как нос к носу столкнулся с презлющей нянюшкой, которая, охнув и запричитав, потащила меня к вечернему омовению.

– Ваше Высочество, ну как же так! Сколько оборотов искали вас, думали уже сообщить светлейшим! Что ж вы так не щадите нас!

Я сопротивлялся – стражей никогда не стали бы так тащить на какое-то омовение! На что подоспевшие младшие нянюшки сказали, что доложат матери о черных-пречерных штанишках. Пришлось подчиниться.

Желудок тем временем еще раз жалобно заурчал. И ужин давно прошел…

Нянюшки долго-долго оттирали грязь, въевшуюся даже в кончики рогов. Жесткой щеткой прошлись по спине, мягко и ласково нанесли мази на синяки. Старшая, матушка Шэлли, посадила меня к себе на колени и стала расчесывать еще мокрые волосы и напевать колыбельную. Она всегда ее пела, сколько вот я помню себя, всегда. И ее нежный голос всегда наводил такую дремоту… Подавить зевок не получилось.

Солнышко устало,
Луны меж тучек плывут…
Принц встал рано,
А теперь пора ко сну…

Она погладила меня по щеке и, взяв за руку, повела к кровати. Единственная лампа слабо освещала задернутые темнотой окна, шкаф, на полках которого стояли точно выполненные фигурки имперцев, три зеленых дракона и горстка мятежников, ученический стол, который мне понадобится сразу же после сезона дождей, тумбу из белого дерева и мягкий зеленый ковер на каменном полу. Старый Ух-ух – плюшевый зеленый дракон и моя первая игрушка – спал, закутавшись в одеяло. Я встал рядом с кроваткой и достал его, вновь зевнул. Ух-ух блестел недоверчивыми глазами-пуговицами. Младшие нянюшки взбивали перину, пока матушка Шэлли надевала на меня ночную рубашку.

А затем воркование матушки Шэлли прервал громкий и противный вой. Кровь прилила к щекам, лоб покрылся испариной. Клятый драконами живот! И опять, громко-громко, противно-противно и утробно он заурчал. Матушка махнула рукой, отпуская нянюшек, те поклонились, сверкнув витыми рогами (целыми тремя!), и закрыли двери в покои – с другой стороны.

– Ваше Высочество, вы сбежали от нас и пропустили ужин. А ведь вы знаете, что, согласно установленным правилам, отдельные приемы пищи запрещены. – Ласковый голос матушки внезапно пропитался горечью, отчетливо оседавшей на моем языке с каждым словом.

Я угрюмо посмотрел на нее:

– И ладно! Потегплю до утга. Мне уже почти пять лет, я не маленький, чтобы хныкать из-за голода.

– Ваше Высочество, мы готовы всегда вам служить. И разделять все игры и радости. И я бы хотела, чтобы вы понимали, какая ответственность наступает после любого вашего поступка – хорошего или плохого.

Я зевнул. Скука скучная эти разговоры…

Матушка Шэлли сунула руки под фартук и неожиданно вытащила сверток. Я впился в него взглядом. Промасленная бумага и неожиданно дразнящий ноздри аромат – рот наполнился слюной, а животик пронзила сильная боль, и он опять заурчал.

– Ешьте, Ваше Высочество, ешьте, – тихо сказала матушка Шэлли.

Я с жадностью разорвал упаковку и почти рыча впился в ароматный круглый хлеб, щедро покрытый белой сладкой посыпкой. Он таял во рту с каждым кусочком, блаженное насыщение постепенно унимало резь в животе. Покончив с остатками и слизав все крошки с пальцев, я с благодарностью взглянул на матушку Шэлли. В ее глазах почему-то стояли слезы.

– Запомните, Винсент, это. Я растила в вас лучшее. Вам всего пять лет, но растете и созреваете вы быстрее сверстников. Я надеюсь, вы запомните это и не растратите понапрасну огонь вашей души… Несмотря ни на что.

Внутри поднялось что-то смутно-неприятное.

– Матушка, почему вы плачете?

Она быстро утерла слезы и, погладив меня по голове, осенила знаком зеленого богодракона – подняла три пальца и начертила круг.

– Я не плачу, Ваше Высочество. Это… просто усталость. Ложитесь спать и не забудьте вознести прошение Эарту.

– А вы не сможете остаться посидеть ночью? – быстро спросил я. Мои ладони вспотели, пока слова срывались с губ.

Лишь бы осталась, вот бы осталась, останься!

– Вы же знаете, Ваше Высочество. Это приказ императора от самого Кровавого утра – никаких слуг в покоях императорской семьи.

Она сдержанно поклонилась, совершенно не сбив светлые локоны, убранные в высокую прическу, задула свечи и вышла, закрыв дверь и оставив меня изнывать от ужасно противного чувства, от ожидания известного и неизбежного.

Оставила меня трястись от страха.

Тишина накрыла темным покрывалом. Моя дрожь становилась все сильнее. И шепоты, шепотки кругом, везде, из всех углов, шепотки и голоса:

– Раз-два-три-четыре-пять, она идет с тобой игра-а-а-ать…

– Вас не существует, – прошептал я в ответ и бросился к алтарю Эарта.

Он был установлен прямо возле кровати – золотой дракон с зелеными глазами и два драконьих камня под ним. Я быстро произнес, почтительно стоя на коленях:

– Эарт, исполни мою молитву! Стражем мне не быть, знаю, но… хотя бы избавь меня, прошу, от той, кто стоит всегда рядом.

Не знаю, сколько молился. Колени занемели, пальцы похолодели.

Но я твердил и твердил:

– Эарт, исполни мою молитву!

Дверь скрипнула. Я вздрогнул и, откинув полог, быстро шмыгнул в огромную кровать, слишком большую для меня, но слишком маленькую для взрослого.

Послышалось цоканье.

Цок.

Еще цок.

Я зажмурился и постарался дышать ровно.

Я сплю. Просто сплю. Давно сплю. Спящих никто…

Полог откинулся, и рука, больно потянув за ухо, вытянула меня на холодный пол.

Я стиснул зубы и посмотрел на ту, что всегда приходила ко мне вечером.

– Сынок, ты забыл о наших уроках и даже осмелился пропустить семейный ужин?

– Нет… мама.

Живот обожгло болью – резкий, дурной запах крови поднялся к носу. Рубашка стала влажной, мерзкой. Я закусил губу. Стражи и герои Таррвании не плачут! Но слезы предательски брызнули из глаз, а коленки задрожали.

Я убежал днем и совсем не хотел возвращаться во дворец, зная, что меня ждет ночью. Почему отец, зная, как она себя ведет, позволяет ей так…

Ее Императорское Величество Аниса Фуркаго взирала на меня сверху вниз – в одной руке хлыст, а в другой уже… Я похолодел от ужаса.

Ее рука была в толстой черной перчатке, а на ней покоилась небольшой белая кость.

И этой кости я страшился больше всего. Именно из-за нее сбежал.

– Как ты сказал?

– Ваше Величество, я не забыл об уроках. А ужин… я просто заигрался.

– Заигрался, Винсент? Впредь не забывай об этикете. Но ты и не забудешь, да-да, не забудешь, мелкое отродье. – Она рассмеялась и дернула головой, словно птица. А потом почти прошипела: – А теперь бери кость. И сотри эти крошки с лица.

Я поспешно вытер лицо, с ужасом понимая, что совсем забыл умыть его после хлеба матушки Шэлли. Она же не… она же не станет?..

Императрица без эмоций взирала на меня, но хлыст в ее руке покачивался, как змея перед броском.

Я знал, что, если не возьму камень, хлыст пройдется по плечам, спине, животу – везде, где не видно всем этим чванливым взрослым. Мать улыбнулась – холодно, хищно. Я, дрожа, взял кость. Знакомая боль вернулась ко мне – это была кость белого дракона, то, к чему мне, сыну Астраэля Фуркаго, нельзя прикасаться. Я ахнул и уронил ее.

Тихий свист хлыста, и боль пронзила левое плечо. Я закусил губу, опять сдерживая слезы.

– Винсент, поднимай.

Я поднял, и рука сразу же онемела от боли. Сдержи крик, сдержи, сдержи, сдержи…

Кость осталась в руке. Императрица удовлетворенно улыбнулась.

…Утром меня разбудили совершенно другие служанки, а матушку Шэлли я больше не видел.

Императрица покинула дворец через два месяца, когда дожди закончились. Уроки прекратились, но мне строго-настрого было запрещено говорить о них отцу. Я молился Эарту, чтобы она никогда не вернулась в дворец Алого заката.