Пшеничная вдова

Глава 30. Раскалить сталь

Отломанная хлебным ломтем луна уже поднялась на треть. Сумерки начали опускаться на приливное море. Пена набегающих волн светилась водорослями-огневками. Сегодня Боги подарили теплый ветер, но небо было хмуро.

Реборн сидел за небольшим столиком, заваленным свитками и толстыми шитыми книгами. Две из них были огромны и походили на амбарные. Склянка с чернилами уже почти опустела и из нее торчало пушистое гусиное перо. Впору было бы взять павлинье, но королю не нравился его запах, который то и дело щекотал ноздри и заставлял чихать.

Небольшая комнатка в башне над скалой походила на чердак. Какой-то умелый инженер по неизвестной прихоти короля сделал из него библиотеку, смахивающую больше на комнату звездочета. Узкие шкафы с многочисленными полками заполнялись свитками и книгами, совершенно не имеющим никакого отношения к небу. Тут покоились документы и сведения, подходящие разве что умелому торговцу, да дотошному королю. Все, что творилось в стране, было записано тут: когда приходили и уходили корабли, и урожаи в провинции за последнюю сотню весен, и куда отравлялась рыба по годовой посолке и многое, многое другое.

Помещение Реборну показалось странным сразу. Слишком высоко оно возвышалось над морем, и внизу виднелась острая, как клинок, скала Отречения. Она, словно пальцем, указывала на затянутый облаками ломоть луны и иногда на звёзды, видневшиеся с этой башни особенно ярко. В башенке он без труда насчитал два окна. Огромное витражное, блестевшее разноцветными игристым стекляшками, второе чуть поменьше, но без стекла и с деревянными створками. Под вторым располагался диванчик, который был впору разве что для ребенка, но уж точно не для грузного короля Дорвуда.

С утра Реборн наслаждался прохладой в саду вместе с Гердой и Лютым. Тот упорно просил снять ошейник. Добивался он этого с тех самых пор, как хозяин дал свободу Герде на пляже. Зуб за зуб. Реборн посчитал это справедливым, поэтому освободил Лютого, забрав ошейник с собой в счетоводную.

Он только что отпустил восвояси королевского счетовода. Как Реборн и полагал, входить в дела Теллостоса оказалось делом непростым. Торговый город не железные рудники. Слишком много нитей и путей соединяла эта живая вена континента, сплетая их сложной, усыпанной утренней росой паутиной. Реборн совсем не чувствовал себя торговцем, на своих железных рудниках ему было гораздо сподручней. Он был воином, договариваться и петлять удовольствия ему не приносило. С железом было проще. Железо было понятно. У Реборна и сам характер был простым и понятным, как железо. Это знали и союзники, и враги. А ещё они знали, что железу лучше подчиниться, ведь прочнее стали только алмаз, а алмазов на весь континент раз и обчелся.

Но Теллостос приносил доход, который богам и не снился. Реборн знал это не только по документам, но и по государственной казне. Не применил об этом осведомиться и король Бернад, отбывший к рудникам совсем не так давно. Блэквуды успели вовремя. Ещё бы один-другой десяток лет, и Теллостос оставил позади всех своих соседей. Его было бы уже не одолеть.

В счетоводную постучали. Только Реборн поднял голову от очередного пергамента, как в дверь тут же юркнуло рыжее пятнышко. Взгляд обожгла бурная красота расцветшей, нетронутой молодости. Реборн задержал на Исбэль слишком долгий взгляд. Но та, казалось, этого вовсе не заметила.

— Королева Исбэль?

— Добрый день.

— Недавно виделись.

— Но день действительно неплохой.

— Что вы здесь делаете?

Реборн опустил взгляд и спрятал руки под столом, одернув рукав камзола. На нем алела шелковая атласная лента, которую он конфисковал у Юстаса. Бесчестный поступок... недостойный короля. Реборн корил себя за это, но не мог поступить иначе. Лента должна была принадлежать ему, и когда оплела запястье, по груди начал расползаться жар. Но не тот, разрывающий плоть от невозможности выплеснуть мужскую страсть, а тлеющий, согревающий сердце и душу. Если тепло это оставит его, чувствовал Реборн, то станет невыносимо холодно. Впервые северянину не нравился холод.

В который раз Реборн был вынужден был согласиться с Юстасом: чтобы очаровать девушку, не стоит вести беседы об убийстве ее отца. Этого следовало не забывать.

Чинно сложив ручки на талии, Исбэль процокала к столу. Непослушные кудри ее прически, словно маленькие языки пламени, вырывались на свободу. Белоснежные нарциссы уже не в силах были остановить их натиск.

— Я встретила счетовода по пути, — сказала Исбэль, и в ее голосе чувствовалась натянутость.

— Я его уже отпустил.

— Ах, вы и его отпустили... — сделала странное замечание Исбэль, и в ее голосе почувствовались незнакомые доселе нотки гнева, — Может, вам нужна какая-нибудь помощь?

— Какая? — вскинул брови Реборн, оторвавшись от бумаги. Он старательно делал вид, что изучал цифры и ему показалось, что успешно.

— Помнится, ваш отец назвал меня ушлой торговкой, — Исбэль покосилась в сторону, отведя взгляд, — Признаюсь, он был слегка прав.

— Помощь в государственных делах мне не нужна. Вы уже сделали свою работу, теперь у вас уйма свободного времени, чтобы отдохнуть, — прямо сказал Реборн, пресекая любую попытку Исбэль зайти издалека.

— Тогда я побуду здесь, — не спросила, утвердительно сказала Исбэль, но потом все же добавила, обернувшись вполовину, — Обещаю, буду тиха, как мышка.

— Хм... — нахмурился Реборн, ему не нравился ее настрой. С ним явно было что-то не так. — Как хотите. Вы мне не помешаете.

Процокав мимо стола, на котором стояли склянки с горячительным и валялся небрежно брошенный ошейник с шипами, Исбэль настигла диванчик и начала забираться на него прямо с ножками, предварительно сбросив бежевые туфли.

Удивлённо наблюдая происходящее, Реборн вдруг догадался, что диванчик был сделан специально для нее. Значит, она довольно много времени проводила в счетоводной и это явно было неспроста. Дорвуд, видимо, позволял дочери не только разорять казну на пшеницу, но и совать свой любопытный нос в торговые дела. Водрузившись сверху, Исбэль потянула шею. Заглянув в оконный проем, она задрала голову к небу.

— Сегодня пасмурно. И звёзд совсем не видно.

Тяжко вздохнув, Реборн дал понять, что она испытывает его терпение. Мышка поджала губки и отвернулась. Тишина продлилась не долго. Девушка начала глубоко дышать, будто готовилась вот-вот заплакать, но потом все же взяла в себя руки. Для этого ей пришлось сильно надуть щеки и задержать дыхание. И это тоже продлилось недолго. Исбэль начала шумно выдыхать воздух. Комнатка была не настолько большой, чтобы это осталось незамеченным.

— Что-то не помню, чтобы мыши так сильно пыхтели, — сделал ей замечание Реборн, добросовестно пытаясь сосредоточиться на бумагах.

Исбэль резко повернулась. Кудри на ее голове нервно дернулись, и парочка прядей выскочила из-под блестящих заколок, порождая новое пламя. Реборн наблюдал, как надутые щеки Исбэль громко сдуваются и только теперь до него дошло, что с ней творится действительно что-то неладное.

— Зачем вы его отпустили? — с обидой в голосе спросила Исбэль.

— Раз уж спрашиваете, извольте сразу уточнять, кого.

— Петнри! Ключника в подземной тюрьме!

Реборн вскинул брови от удивления.

— Что вам до какого-то ключника?

Зло глядя на Реборна, Исбэль молчала, ожидая ответа. В ее глазах искрило малахитовым огнем. Реборн встал. В очередной раз тяжело вздохнув, он лениво направился к питейному столику. Наверное, стоило всё-таки выпить. Начало намечалось тяжёлым, а продолжение сулило испытание для нервов.

— Я меняю многих людей. Десятки, если не сотни. А о вашем ключнике слышу впервые в жизни.

— Зачем? — округлила и без того большие глаза Исбэль, они увлажнились.

— Что за глупые вопросы? Потенциальных мятежников нужно убирать, верных — оставлять. Вот и все, — будто ребенку разъяснил Реборн, — Я думал, вы достаточно умны, чтобы понимать такие простые вещи.

— Верных вашему отцу!

Исбэль вдруг спрыгнула с диванчика, не в силах усидеть на месте.

— Нет. Верных мне. Если вы заметили, то уже которую луну приходят и уходят корабли. В армии, в своем окружении, даже ремеслах — я заменяю многих. Большинство людей с моих феодов. Если приходится править на мятежной земле, лучше это делать без посредников. Даже если этот посредник твой собственный отец.

— Но нельзя же просто так взять и лишить пропитания сотни людей! У них же семьи! Дети!

— Вы слишком сильно заморачивайтесь о судьбе всякой черни.

— Не боитесь, что они возьмутся за вилы?

— Не возьмутся.

Непробиваемая невозмутимость короля заставила Исбэль ещё пару раз пыхнуть, прежде чем она отошла к столу и отвернулась. Нет, она не могла, просто не могла смотреть на это бесстыжее безразличие.

Откинув с горлышка графина крышку, Реборн налил себе бокал крепкого тулусского. Хрустальная крышка звякнула о стол и покатилась, уткнувшись в черную кожу собачьего ошейника.

Реборн все гадал, какая же муха ее укусила. Даже там, в тронном зале, когда она рыдала над телом мертвого отца, смогла взять себя в руки. И на свадьбе, когда ее изучали десятки пар глаз, не выдала своих чувств. И даже когда ей упиралась сталь его клинка в живот, стойко приняла все испытания. А тут взъелась из-за какого-то ключника. И, видимо, останавливаться не собиралась. Может, у нее женское недомогание?

— Если есть какие-то вопросы, можем обсудить это вечером в покоях, а пока я хочу закончить работу.

— Как? Вы и сегодня хотите ночевать со мной?!

— А что такого?

— Мне не нужны надсмотрщики! Я никуда не сбегу!

— Если бы я боялся, что вы хотите сбежать, то запер бы вас в башне. А я просто не хочу лишних пересудов, — Реборн залпом выпил крепкий напиток, — Но если будете так продолжать, то в башню всё-таки отправитесь.

— Сначала вы убили моего отца, братьев, а теперь хотите запереть в башню?! — задохнулась от возмущения Исбэль.

— Правители не могут позволить себе слабости, присущие простым людям. На них лежит огромная ответственность. За их спинами гораздо больше душ, чем лежало мертвых в тронном зале, — и все-таки ему не очаровать ее, догадался Реборн. Слишком большая пропасть.

— Кажется, ещё минуту назад вам было все равно на эти души!

— Это разные вещи.

Исбэль хотела бы обернуться и посмотреть в лицо жестокому королю, но знала, что не прочтет на нем ничего, кроме безразличия. А сейчас может быть ещё и раздражения, словно она надоедливая муха, которую не отгоняют только потому, что готовятся прихлопнуть. Губы девушки дрогнули. Вот-вот, и она всё-таки заплачет. Она опустила голову, чтобы слезы, если и покатятся из глаз, то сразу упадут вниз и не запачкают щек, обнажая ее слабость.

Взгляд упал на знакомые бумаги, уже отмеченные годичной желтизной. Кое-где стройный ряд цифр был перечеркнут, кое-где сделаны правки. Прямо над ее стройным почерком, который ее отец, король Дорвуд, всегда называл вальсирующим.

— Что вы сделали? — на выдохе изумилась Исбэль.

— М?

— Стоимость ввоза шротовой прикормки для дальних рубежей была сто сорок золотых, а сейчас целых триста!