Пшеничная вдова

Мы лишь пешки в играх Богов.

Исбэль вытряхнуло из сна.

Над головой все так же возвышалось теплое одеяло, на этот раз закрывая от прохладного утра. Исбэль встала.

— Ох! — изумилась девушка, посмотрев на свои ноги. На них всё ещё держались туфли, удивительно, но за целую ночь она их не сбросила, а одеяло никуда не сползло.

От внезапной радости она основательно потянулось, и лучи полуденного солнца играли с ее пальчиками. Душа больше не просила грозы — она жаждала тепла.

— Ну же, Бертранс, не обязательно втыкать столько заколок! Волосы у меня такие же, что и вчера, — Исбэль заставила страдать сразу трех служанок, и на этот раз оказалась не права — волосы сегодня у нее были совсем иными: непослушными, сбегающими из-под пальцев целыми локонами.

— Все растрепано, Ваше Величество, придется немного потерпеть, — не удержалась от наставления полноватая Бертранс, всегда напоминавшая Исбэль покойную тетушку, — Опять во сне ворочались? Без хорошего расчесывания не обойтись.

— А вот и нет, — лучезарно улыбнувшись, возразила Исбэль. Сегодня она была на удивление весела, — Я проснулась в одеяле и с туфлями. Ну и что с того, что на голове неразбериха? Волос на то и много, чтобы путаться. Ой!

Бертранс досадливо покачала головой, вынула заколку из огненных кудрей и отбросила ее, словно провинившуюся пчелу. Исбэль притихла, и она продолжила расчесывать.

Прохладно-приветливое утро захотело продолжения. Сегодня Исбэль впитает не только теплоту внезапного одеяла и неожиданно послушных туфель. С этого дня она станет копить свои мотыльки, и их крылышек станет так много, что она сможет выстроить из них целую стену. Живую, трепещущую стену, которая защитит ее от всех невзгод. Умелый торговец всегда найдет, как заработать на убытках — говорил отец. Убытков стало так много, что прибыль должна быть невообразимо огромной, была уверена Исбэль.

С утра на ней было самое прекрасное из ее повседневных платьев, темно-зеленое с тонкой золотистой вышивкой, высоким воротником, слегка открывающим плечи и двумя толстыми лентами, вшитыми по центру до самого пола длинной юбки. Сзади стягивались завязки корсета. Волосы были усыпаны блестящими, белоснежными нарциссами с непрозрачными авантюринами по центру.

Первая монетка — утро, а вторая — ключник. Когда ушли служанки, королева танцевала, взяв в кавалеры подол собственного платья. Она кружила и кружила, пока не не стало двоиться в глазах. Только тогда остановилась, отчаянно желая похлопать в ладоши от восторга. Но не стала, потому и так уже ведет себя как ребенок, или вовсе как дурочка. Лихорадочное возбуждение не оставляло с самого утра. Сегодня должно было произойти что-то невообразимо важное, она это точно чувствовала. Исбэль юркнула в дверь навстречу хорошему настроению.

Ей нужны были эти слова. Пусть Пентри повторит все то, что сказал ей там, в темнице. Исбэль должна была знать, должна была почувствовать, что ничего не изменилось и народ готов отдать всю силу своей любви. Ведь она сильная, пока в нее верят... Люди — ее призрачные мотыльки, у которых тысячи крылышек. Прочней их нет на всем белом свете.

В этот замечательный полдень не раздражали и высокие стражники, ходившие за ней по пятам. Там, куда она направлялась, наверняка, они могли быть по-своему полезны. В конце концов, она уже давно привыкла к Ульрику. К тому же, после рассказов Марты потеряла интерес к нему как к чему-то угрожающему. Только оставалось любопытно, продолжает ли он мочиться мимо горшка по ночам. За неимением фрейлин Исбэль взяла с собой пару служанок, но, подумав, оставила их на выходе из дворца.

— По утрам ключник обходит нижние тоннели, светлейшая государыня, — тюремщик склонил голову в поклоне, но Исбэль показалось, что так он просто хочет получше ее рассмотреть.

Дородный детина имел большую щербину на лице, она проходила прямо от утонувшего в глубокой глазнице глаза под нависшем лбом и до самой верхней губы. Второй глаз его, напротив, выкатывался. Некоторые королевские шуты умели жонглировать глазами, но никогда не было, чтобы они ходили так все время. Непохоже, чтобы тюремщик любил шутить шутки — от его плотного жилета из вареной кожи пахло потом и мольбами узников. Под ним не было ничего, кроме мясистого тела и шерстистого волосяного покрова, отчего тот смахивал на вепря.

— Мне нужен ключник, — твердо ответила Исбэль, используя как щит крылышки утренних мотыльков, — Отведите меня к нему.

— Место это местами отвратное, — Дорк по прозвищу Зоркий не испытывал склонность к лишним движениям и словам, — Там сыро, холодно и жуткая вонь. Могут схватить и за подол... Космы тоже придется поберечь. Не подходит для королев, светлейшая государыня.

— Разве у нас так много узников? — удивилась Исбэль.

Дорк моргнул левым глазом, на правый не натягивалось веко. Лицо его ничего не выражало. Возможно, совсем никогда.

— Почти все воры, — холодно пояснил Дорк, — Время голодное и лихое. Оттого и длинноруки.

— Но что же они крадут?

— В основном еду. В основном на рынках.

— Как же так? — удивилась Исбэль, — Разве за это нужно сажать в тюрьму? За кусок хлеба или морковку следует уплатить малую цену или отработать так, как захочет купец. Если сажать всех, не хватит не тюрем, не людей. В Теллостосе так не принято!

— Я из Блэквуда, светлейшая государыня.

Исбэль опустила глаза.

— Я подожду здесь.

...северяне собрали все оттенки грубости. Исбэль положила в свою копилку еще одну. Она часто ловила себя на мысли, что совсем не разбирает истинную натуру северян от их неуважения. А потому вовсе не знала, как поступать. Но если бы даже и знала, решилась бы? Исбэль отогнала дурные мысли.

Зря, наверное, она сама сюда пришла, подумала она. Что, если об этом узнает Реборн? Он ведь узнает... сразу же, как только она покинет темницу, а, может, ему уже доложили. Исбэль приобрела гордую осанку: ну и что? Она — королева и имеет право передвигаться по своему королевству. Реборн приставил к ней стражу, а, значит, его распоряжения выполнены, он не говорил, что ей нельзя ходить по тюрьмам. Только ей становилось жутко: обиталище этого широкого кожаного мужчины не было похоже на кабинет. Скорее, на продолжение темницы, и здесь вполне можно было запереть ещё одного заключенного. Когда за Дорком захлопнулась дверь, Исбэль робко, почти гуськом просеменила к нескладной лавочке у стены и робко присела на край. Сюда не проникало солнце. Только у потолка белели несколько щелей, будто вырубленные топором. Скудный свет падал на стены, сложенные серым мокрым камнем. Кое-где на них выступила морская соль. Это чувствовалось по запаху.

За спиной лязгнула цепь. Исбэль вздрогнула. Холодный металл оков едва коснулся плеча, а уже пропустил поток мурашек по вспотевшей коже. В окружении стражников крылышки ее мотыльков тревожно трепетали под натиском неприятных воспоминаний.

Надеюсь, на них нет крови, подумала Исбэль. Но повернуться и разглядеть оковы всё-таки не решилась. Если бы не засаленный деревянный стол, ловивший сырым треснутым деревом скудные лучи солнца, она бы решила, что это пыточная.

Дверь внезапно отворилась, избавляя от тревожного ожидания. Небрежно оставленное ведро с глухим стуком повалилось на бок и покатилось, описывая аккуратный полукруг. Начальник выругался.

— Но это не Пентри! — обескураженно охнула Исбэль.

Молодой юноша, совсем ещё мальчишка, будто испугался этого возгласа. Молодой ключник встал как вкопанный и вылупил глаза, тут же позабыв, что перед ним королева, как только ее увидел. Красивых девушек, видимо, встречал он не так часто, но что и говорить, Исбэль сегодня была исключительно хороша. Дорк отвесил ему хороший подзатыльник. От мокрого шлепка светлые волосы тут же взлетели вверх. Наученный хорошим манерам, паренек за одно и поклонился.

— День Добрый, Ваше Величество... — сгорбился юноша, раздумывая, стоит ли поднимать голову.

— Это не Пентри... — словно сквозь забытье произнесла Исбэль.

— Нет, ваше высочество, не Пентри, — произнес Дорк.

— Но почему?

— Потому что это мой сын.

— Но где Пентри?!

— Не могу знать, светлейшая государыня... кто это такой... — Дорку удалось изобразить озадаченность.

— Тут был другой ключник, я помню! Невысокий мужчина. У него ещё волос было так м.… мало... — Исбэль подавила подступающие к горлу рыдания.

— Если вы о лысом... так... отпустили его, — ответил паренек с абсолютно нормальными глазами.

— Как... Отпустили... — Исбэль почувствовала слабость во всем своем теле, даже на кончиках волос.

— Приказ короля.

У всех мотыльков разом оторвали все крылышки.

«Смотри, вот это — звезда. Но не такая, как на небе. В море не бывает небесных огней, — Исбэль едва исполнилось пять, но она хорошо помнила свою старую няню и то, как они любили гулять по побережью, — Ты тоже звёздочка. Придет время, вырастешь и станешь такой яркой, что весь Теллостос будет греться возле тебя». Говорили, у босоногой нянюшки Конни был дар зреть будущее, но многие не понимали ее пророчеств. Зачастую они были такими запутанными и несуразным, что впору было считать Конни блаженной. Но мать Исбэль питала теплые чувства к старой выдумщице, да и дети любили ее рассказы о море и морских чудищах.

Но чудища Исбэль ходили по земле и имели острое оружие, а сказки остались далеко позади — в глубоком детстве. Мечтательница Конни ее обманула. Как может Теллостос греться вокруг нее? Он даже ей не принадлежит. Однажды отец смеялся, похлопывая себя по внушительному животу, что Конни-таки была права. Но только Теллостос не греется вокруг Исбэль, а клюет вокруг нее пшеницу. Крестьян он сравнивал с птицами. Кто прыгал вокруг зелёных юбок дочери лапками мелких воробьишек — это были пахари и сеятели и жители мелких деревенек, кто грузно переваливался с боку на бок, выпятив вперёд зоб точно голубь — это были приставучие горожане, а кто и вовсе норовили взлететь и сесть на руку, выклевывая пшеницу прямо с ладони — точь-в-точь как галки. Последних Дорвуд сравнивал с лордами, предпочитавших все вопросы с посевной решать через Исбэль.

Блэквудов Исбэль сравнивала с воронами, которые не смотрят на пшеницу и не переваливаются с боку на бок, а сразу выклевывают глаза. Как никогда сейчас Исбэль хотелось, чтобы пророчество Конни сбылось. Но тогда она бы не стала греть, а постаралась бы сжечь их дотла.