Пшеничная вдова

Глава 21. Внезапная забывчивость

Проселочная дорога вилась пылью и камнями. Успевший обмельчать обоз на этот раз двигался гораздо быстрее, заканчивался путь — заканчивалась пшеница. Пустые телеги Реборн отослал в столицу, чтобы не мучить ни лошадей, ни дорогу.

Воздух стоял и был тяжел. Жара начинающегося лета высушила грязь, свесив черные штандарты безвольными тряпками. Редкие порывы ветра не могли вдохнуть в них жизнь — тяжесть воздуха превратилась в когтистого зверя, вцепилась в ткань и повисла неподъемным грузом.

Сир Родрик вглядывался в небо, нежное и чистое, словно признание в любви престарелой шлюхи и не верил ни единому его слову. Видимо, облака тоже испугались этой вопиющей непорочности, ни одно пятно тени не проплыло по острым верхушкам деревьев. Небо имело фиолетовый оттенок, какой можно было поймать на стыке дня и ночи. Но сейчас не время для сумерек, думал сир Родрик, да и северные обыденности не свойственны для Теллостоса. Он не знал, отчего день напомнил о ночи, но вспомнил, что черничный получался, если в голубой добавить красный. Морские створки бывают шипасты, а когда трешь их, растворяют голубизну раковин в море. Родрик был сыном рыбака — ему часто доводилось тереть устрицы, и часто раниться — меч он держал гораздо лучше, чем рыболовецкую сеть, но он хорошо запомнил цвет, когда кровь растворялась в соленой голубизне моря. Родрик гадал, сколько же прольется с неба крови, когда он достанет меч и вспорет его брюхо. То, что это обязательно случится, он почему-то не сомневался.

— Вы тоже это чувствуете, Ваше Величество? — спросил Родерик, уловив напряжение Реборна.

— Да. Пахнет не просто горелым, — задрав голову, Реборн с таким же недовольством глядел вверх, — Кажется, горела трава, но если горит трава, значит, должны гореть и деревья. Здесь везде леса, а я не слышу запаха паленой древесины.

— Пожары не оставляют на языке сладость, — пробуя на вкус яд воздуха, сказал Родерик, — Горечь настоящего дыма вызывает изжогу. Но посмотрите на небо, этот дым не совсем не черный, он раскрасил небо в отбитый синяк! Знаете, что мне говорил родитель по этому поводу? — глава стражи покачал своей большой головой, — «Не страшен тот, кто громко пускает ветры и заставляет жать нос, а тот, кто делает это бесшумно и стремится затеряться в толпе». Такому дыму, Ваше Величество, доверять нельзя. Нужно добраться до его задницы. Со всем уважением... — добавлял Родерик всегда, когда ощущал в этом потребность.

— Не видно, откуда идет дым, — ответил Реборн, всегда делавший скидку манерам Родерика, — Но его хозяину не затеряться в толпе.

Родерик был уже не так молод, недавно разменяв сорок весен, имел большую голову со светлыми и густыми, словно шерсть медведя, волосами, задумчивые глаза медового цвета и внушительный, как и у большинства северян, рост. Родерик сторонился излишеств, нося крепкую, без изысков броню. Единственное, что он позволил себе — красивый меч работы лучшего кузнеца Блэквудской кузни. С набалдашником в виде головы гарпии и гарды в виде крыльев, в основании которой засел серый топаз, на солнце становившийся голубым. В легендах говорилось, что такой камень дает силы воину даже на одре смерти. Ощущал Родрик свой меч продолжением руки и не любил, когда приходилось ее отсекать. Поговаривали, что он спал с ним, очень нервничая, когда не обнаруживал меч рядом с собой ночью. Он бы так не пугался, если бы потерял посреди моря оба весла. Реборн ценил его за умение построить ряд, прозорливость до врага и верность — если в него полетит тысяча стрел, Родерик поймает собой всю тысячу и еще одну.

— Кажется, мне подвернулась удача, — поскреб подбородок сир Родерик. Даже большая, подумал он, чем поимка в свои сети старого сира Кормира — его наставника. Тот потерпел крушение и был спасен маленьким рыбаком, одиноко гребущим сквозь синеву моря. В благодарность сир Кормир сделал его своим оруженосцем, взмен утонувшего.

— Нам, — поправил его Реборн, — Нам подвернулась удача. Но я не верю в случайные удачи. Позовите сюда королеву.

Юстас уже развернул коня, когда Реборн закончил фразу — за долгие годы помощник научился понимать хозяина прежде, чем тот успеет поймать мысль.

— Хорошо. Спасибо, Юстас, — сказала Исбэль, и в ее голосе почувствовался страх. Сначала она хотела прикинуться спящей, если вдруг к ней появятся вопросы, на которые она не готовы была ответить. Но рассвет прошел сонливо и сказаться уставшей не получилось. Поэтому Исбэль прицепилась к служанкам в конце обоза, делая вид, что разболталась — Реборна этим было не удивить, и он быстро потерял интерес к галдящим женщинам. Девушки смеялись, вовся не стесняясь общества королевы — уже седьмой год они колесили вместе, под палящим солнцем шуршала золотистая шелуха лука, перелетая прямо через борта телеги на проселочную дорогу — повар намечал хороший ужин по поводу окончания похода.

Лютый приподнял ухо, когда Исбэль начала выбираться из повозки, но только одно. И не разлепил глаза. Он давно порывался забраться в телегу, совершенно не поддерживая рвение Герды скакать галопом впереди обоза, но Реборн несколько раз давал приказ идти рядом. С последней битвы пес начал набирать вес и уже отъел бока, королю не нравилась его форма. Когда Лютый забрался-таки в телегу, то сразу попал под протекцию королевы — та схватила его за бока и отвоевала у ворчливого короля.

Исбэль села на коня неохотно. Пришлось сойти с дороги, чтобы объехать обоз. Мелкий полесок замелькал в стороне от глаз, закрывая всю правую сторону дороги. Места были хорошо знакомы, совсем скоро она свернет влево и покажется деревенька. Что бы не хотел сказать ей король, у него не останется достаточно времени, чтобы выпытать у нее всю правду, которую она, естественно, открывать не собиралась. Поэтому и медлила, пришпорив коня не сразу и лениво пустившись рысцой. Исбэль всегда считала себя по-смелому правдивой, но страх обнаружил в ее характере удивительную черту, сравнимую разве что с хитростью лисицы. Доверить охрану курятника ей точно было нельзя. Мысли о недостойной трусости повергали девушку в печаль, но корить себя она тоже не спешила.

Впереди послышался разрозненный ропот. Исбэль пришпорила коня.

Обоз нагнал худую фигуру, облаченную в белую тунику. Она обвивалась вокруг худощавого тела с кожей, похожей на сморщенный пергамент. Человек шел медленно, глотая пыль из-под копыт лошадей. Когда лошади встали и пыль улеглась, он уже лежал — совсем босой и лысый.

— Нужно погрузить его в телегу. Наверняка, он идёт в деревню, — Исбэль поравнялась с Реборном, тревогу ее почувствовал даже Родерик, совсем не искусный в распознавании женских настроений.

— Это может быть чума или какая другая хворь, — сказал Юстас, с недоверием разглядывая сморщенное, с неестественной желтизной лицо путника.

— Он не заразен, — отвела взгляд Исбэль, непринужденно вглядываясь вдаль, — Прошу вас, мой король, до деревни совсем недалеко.

— Это не чума, — похожий на серого ворона Турун Хардрок спешился, навис над незнакомцем и схватил когтистыми пальцами щеки мужчины, смахивающего на старика. Тот закатил глаза и открыл рот, — Если он и болен, то только болезнью души. Его одолевают призраки. Не к добру, когда они приходят днем.

— Они могут навредить? — испуганно спросила Исбэль, которая очень боялась призраков, хотя ни разу их и не видела.

— Некоторые являются во снах путниками времен, их не трогает ничего, кроме наших воспоминаний, — ответил Турун, пытаясь уловить что-то в стеклянных глазах молодого старика, — ...глухие к слезам, страхам, прошлому и будущему. Иные посещают во время горячки, их ваяет наш разум, тех, что не существуют. Но есть и такие, кто приходит указать должный путь, а пути прокладывают Боги. Им нипочем время, — в глазах сира Хардрока появился странный блеск, будто они увлажнились слезами, — Я видел... и он видел. От запаха призраков зависит, какой дорогой мы пройдем. Хорошо, если уготовано доброе. Добрые призраки — добрые запахи. Его же пахнут злостью.

— Я не верю в призраков, — сир Родерик вынул откуда-то полоску вяленой говядины и поймал ее зубами. Запах соленого мяса отдавал в нос и притуплял ядовитую вонь гари, — На моем веку все, что могло тебя укокошить имело когти, клыки и руки, а у их хозяев имелись головы. С этими штуками прекрасно справлялся и меч.

Кобыла сира Родерика была неспокойна, нетерпеливо маясь на месте, мотая головой и шевеля ушами, светлая грива волновалась на воздухе. Силясь избавиться от надоедливого запаха, лошадь широко раздувала ноздри, она смотрела ошалело и вызывала сочувствие, но вяленой говядины у Родерика для нее не нашлось.

— Сир Хардрок? — требовательно спросил Реборн, глядя на застывшего статуей лекаря. Король сходился во мнении с Родериком, но ждал ответа Хардрока, чтобы окончательно убедиться в незаразности незнакомца.

— Его призраки опасны только для него самого, — вынес вердикт серый северянин, грубым движением руки отталкивая от себя голову мужчины.

Реборн дал знак, чтобы его погрузили в телегу. Тот не сопротивлялся, оставшись в глубине собственного забытья. Теперь уж никто и не сказал бы, жив он или уже отдал концы. Галаза его оставались открыты и стеклянны, рот широко распахнулся, собирая мух.

В мгновение непродолжительной передышки Исбэль хотела последовать за лекарем, но ее остановил требовательный голос мужа:

— Здесь странный запах, — окликнул Реборн, только начавший постигать всю глубину женского коварства, — Знаете, откуда?

Исбэль приняла гордую осанку, хоть спина ее и болела. Хитрая, как лисица и трусливая, как мышка. Как крыса — поправила ее совесть, но она не стала слушать ее увещевания.

— Здесь неподалёку храм, — ровно ответила Исбэль, — Это запах дыма от вечно пылающих чаш.

— Может, королева знает какому Богу принадлежит этот храм? — слишком спокойно прозвучал вопрос короля, подумала Исбэль, это ловушка. Он лишь хотел уличить ее в лукавстве.

— Разве лорд Беррингтон не поставил вас в известность? — удивленно спросила Исбэль.

— Он упоминал храм Отца Огня на тракте близ Кукольной, но ту деревню мы проехали мимо по вашему же желанию. Давно.

— Правда? — удивилась Исбэль, в миг ставшая слишком часто удивляться, — Видимо, память меня подвела. Я перепутала пути. Но сейчас нет мест, где бы не требовалась пшеница. Думаю, и здесь она будет к месту.

— Надеюсь, память ваша стала слаба из-за долгого пути и усталости, — строго ответил ей Реборн, — Но, видимо, королева бывала в главном храме столицы только раз — когда шла к алтарю. Подле Отца Огня никогда не ставят вечно пылающие чаши. Только чистое пламя.

— Прошу, — не выдержала Исбэль, — Не задавайте мне вопросы, на которые я не в силах ответить. Простите, если запутала вас. Думаю, вы вправе не выполнять мою просьбу.

Реборн посмотрел на нее, будто она назвала его трусом. Правильно говорила леди Алисия, с облегчением подумала Исбэль, запрети северянину брать в руки меч — он обязательно полезет в драку.

— Я отказался от сопровождения лорда Беррингтона только ради вас, — уточнил Реборн, — Не взял и его помощника. Взгляды этого дома смущали королеву. Но тогда мне пришлось положиться исключительно на вашу память. Не страшно, что она подвела, плохо, когда подводит совесть, — сказал Реборн и двинулся вперед, оставив Исбэль смотреть на гриву своей лошади. Вдали уже показалась деревенька.