Пшеничная вдова

Глава 9. Враг у ворот

Видеть отца недовольным Реборну приходилось довольно часто, учитывая, что выражение его лица почти никогда не менялось. Природная ворчливость не оставила шанса иным эмоциям, разве что изредка короля Бернада могло что-либо рассмешить. Когда же из недовольного он превращался в недовольного в особенности, уголки его рта усиленно смотрели вниз. Ничего хорошего из этого никогда не выходило. На стол, один за другим, опускались требовательные пальцы, отбивая недовольную чечетку.

— Я знал, что они те еще крысиные короли, но не думал, что это произойдет так быстро! — обычно голос Бернада походил на скалистый обвал, но сейчас метался грозовыми тучами, — Они напали сразу, как только отплыла большая часть нашего флота. Ты бился здесь, в Теллостосе, а я отгонял их от наших границ. Представь только, Реборн! В наше время никому нельзя доверять. Все только и ждут, когда ты дашь слабину. Но мы не можем сейчас себе позволить вести войну на две стороны. Подумать только, железный король Бернад вынужден договариваться!

— То есть, подкрепления ты мне не дашь...

— Еще чего?! Ты должен сам справляться с отребьем. Хорошо, что Отвесные Скалы с нами, иначе я бы отозвал часть армии обратно.

После войны из тридцатитысячного глаэкорского войска уцелела только половина, и большая часть его осталась защищать границы, когда стервятники начали точить свои когти.

— Я понял тебя, — Реборн даже не стал возражать и настаивать на укреплении позиций. Он слишком хорошо знал отца, — А что с восточниками? Чего они хотят?

— Часть вод, чего же еще?! Безумово отродье! Вот где они у меня, — кулак Бернада стремительно выскочил вперед и досмерти сжал испуганный воздух, — Дерут за штанину, как срамяжливые гуси пока мы смотрим в другую сторону. А раньше молчали, раньше все молчали! Запомни навсегда, Реборн — никогда... никогда не доверяй востоку. Смотри во все глаза! Лучше вывернуть им шаровары, чем потом самим ходить без портков.

Король Бернад Блэквуд прибыл в Веллостос, когда до праздника пшеничной весны оставалось менее двух недель. Черные корабли забили главную гавань столицы, источая густой смоляной запах. По улицам сновали усиленные патрули. На этот раз солнечные улочки не украшались цветами и разноцветными лентами, как это делалось каждый год. Единственным украшением мощеных крупными булыжниками улиц стала черная вороненая сталь и серо-оранжевые костюмы ландскнехтов. Короля встретили молчание и шум приливных волн. Горожане засели в своих домах. Никто не был рад неожиданному гостю.

— Свое мы не отдадим, они это прекрасно знают. Тогда почему рискуют?

— Потому что хитры, как лисицы. Сдается мне, хотят они выбить кое-какие привилегии под военную канонаду, — Бернад задумчиво погладил бороду, а потом так же задумчиво произнес: — Или удержать то, что было. Прекрасно знают, шельмы, что я им спуску не дам. Платить будут, как миленькие. Теперь уж не двойную, а тройную пошлину!

— Дорвуд брал двойную пошлину. И ты его за это корил.

— Поговори у меня еще тут! — Бернад ударил кулаком о стол, — Это не жадность, а возмездие. Пустые деньги удел пустых людей. Но эта страна на них стоит. Нет смысла что-то менять сейчас, когда в затылок дышат враги! Иногда я думаю, что они никогда не спят. Днем и ночью что-то пакостят, там укусят, тут... Ходят по границе, капают своей слюной, как бешеные псы, а нападать боятся, трусы. Эта война выпила нас досуха. Чертов Дорвуд, чтоб он сдох в могиле еще раз!

— Может, у восточников и нет цели нападать? Просто они знают, что потом у них не будет возможности все изменить. Так что они хотят от Теллостоса? — с каждым днем на Реборне оставалось все меньше одежды, а ткань становилась все тоньше и тоньше. Жара оставила на нем лишь рубаху из тончайшего шелка, три серебряные луны раскалывали темноту блестящей ткани: одна на груди, там, где сердце, и две на плечах.

— Во-первых, они спрашивают, будут ли поставки золотистой пшеницы в этом году.

— Идет война. Гражданская, если хочешь, — Реборн откинулся на высокую спинку стула, он выглядел уставшим, — Сейчас у многих перебои с поставками. Восточники не единственные.

— Нет. Единственные, — отрезал Бернад в своей извечной непримиримой манере, — Дело вовсе не в транзитных поставках.

— А в чем же тогда?

— Сорт золотистой пшеницы выращивается только на землях Теллостоса. Он идет на корм дойным коровам, из их молока делается элитное корширское вино.

— Может, оно и к лучшему. Это вино слишком дурманит разум.

Белый туман рваными клочьями затянул добрую половину города. Морской бриз леденил холодом раннего утра, разгоняя непроглядное влажное молоко. Реборн знал — обманчивая прохлада утра лишь временная передышка.

Он и не надеялся застать отца в хорошем настроении. Бернад даже не выпил за встречу — рог с крепким омусом стоял на столе, не испитый ни на каплю На него это было совсем не похоже.

— Очнись, Реборн! Это вино — добротный кусок их дохода, — недовольно ответил Бернад, — А распределением золотистой пшеницы занималась пшеничная вдова. Как заходит речь о пшенице — эта дрянная девка тут как тут!

Принц чувствовал буравящий взгляд отца и этот взгляд прожигал до костей. Король Бернад сидел во главе огромного стола и решительно упер ладони в твердую древесину. Он был в таком настроении, что возражать ему не имело смысла. Ему, вообще, возражать никогда не имело смысла.

— Я пошлю своих людей, они договорятся о поставках.

— Они хотят говорить только с ней, — отрезал Бернад, снова сжимая кулаки, — Одним Богам известно, о чем там они еще договаривались. Но, видимо, договоренности были очень выгодными, раз они посмели выдвигать нам условия. Поганец Дорвуд позволял своей дочке слишком много. Восточники думают, что она в курсе их дел. Что ж, иногда любовь ослепляет... Вот только я сомневаюсь, что девка в этом хоть что-то смыслит. Но их корабли не оставляют нам выбора!

— Отец, ты предлагаешь послать принцессу к Восточникам? Это же бред. Она не имеет власти и ничего здесь не решает.

— Бабы! Они могут разве что трепать нервы да путаться под ногами. Ладно бы еще все были хорошенькие... эх! Зачем только их послали нам Боги, могли бы создать их хотя бы без языка, — с горечью посетовал Бернад, — Сын, как? Как ты мог довести до этого?! Мы разбили армию Дорвуда, но не можем справиться с отребьем? Что о нас будут говорить? Что Блэквуды сгинули в перетраханных щелях второсортных шлюх? Ох!... И где ты нашел такую отвратную рубаху? Выглядишь, как девка.

— Я никогда ничего от тебя не скрывал, и теперь не буду, — спокойно ответил Реборн, — Да, мне сложно. Но я не могу взять армию и пойти по домам, вырезая каждого жителя в его постели. Так можно потерять все.

В небольшой зал с огромным балконом, что открывал вид к морю через отвесную скалу Отречения, лаская кожу, набился холодный туман. Высокие колонны упирались в расписной потолок, теряясь в причудливых узорах досканских мастеров. Реборн любил здесь бывать — отвесные скалы разгоняли воздух с моря, и здесь всегда гулял ветер.

— Знаешь, что будет, сын, если мы не закрепимся? Не пройдет и тридцати лун, как объявится какой-нибудь троюродник, который объявит себя королем. Истинной кровью Фаэрвиндов, законным наследником престола! — распалялся Бернад, упирая кустистые усы в мясистый нос, колотый глубокими порами, — Если мятежи продолжатся, лорды начнут на нас просто плевать, другие короли собирать армии, а Восточники отвоюют наше море. А пока они сидят жирными задами на своих тронах и смотрят, куда подует ветер. Ждут, когда мы дадим слабину! Проклятье на их головы! Велискейт спит и видит, чтобы откусить себе оловянный рудник вместе с Пригорком.

— Честно говоря, я думал стоит ли все это стольких усилий, и не забрать ли армию, оставив Теллостос кусать собственный хвост, но потом...

— ...потом до тебя-таки дошло, что после этого нас объявят обмочившимися трусами. Не смей! Не смей даже заикаться об этом! — Бернад молотил поверхность стола ладонью, соревнуясь с прочностью древесины. Реборн был готов поклясться, еще мгновение, и она пойдет трещинами.

У него всегда была тяжелая рука. В то лето, близились пятнадцатые именины, кузены подбили Реборна прогуляться до любвеобильных прачек на Охотничьих Холмах. Быстрые воды блестели солнечной чешуей, братья наперебой делились своими победами. Реборну хвастаться было нечем — он еще не был с женщиной, а после встречи с копытом коня уже год как не просыпался по утрам от налитых чресел. Но тогда закралась надежда... Что, если обнаженная грудь молодой девицы пробудит в нем былое юношеское смятение? Какой опрометчивый шаг... Он был еще слишком юн, чтобы быть осторожным. Тот день лежал осколком льда на дне души и никогда не таял, будто это было вчера. Нечеловеческий хохот еще вчерашних мальчишек, свои потные волосы, прилипшие ко лбу... Или это были слезы, смочившие ладони и лицо? Тело трясло от гнева и обиды, а они все смеялись и смеялись, ведь плоть его так и не восстала. Прачки с визгом разбежались, когда Реборн, ослепленный гневом, накинулся на толстого Магнуса. Когда его увидел отец, с разбитой губой и рассеченной напрочь бровью, то избил практически до полусмерти. Он бил и бил, пока Реборн почти не ослеп от крови и слез. Взяв сына за шкирку, словно нашкодившего котенка, Бернад потащил того в храм и бросил на пол прямо под ноги Великому Воину. Его слова навсегда врезались в память: «Посмотри на себя! Сопли и слезы! Ты похож на визжащую свинью, которую ведут на убой, а не на моего сына! У тебя между ног, что, щель, чтобы так рыдать?! Посмотри! Посмотри на него! — собрав за затылке волосы, Бернад до боли их сжал и резко запрокинул Реборну голову, сверху взирал молчаливый лик Великого Воина. В грубом шлеме, со щитом в одной руке и мечом в другой, — Он не спросит у тебя, сколько сук ты отымел за свою жизнь! Он спросит, как крепко ты держал свой меч. И для чего ты его держал, ради кого! Утрись. И снова будь моим сыном».

С тех пор отец больше никогда не поднимал на него руку. Любой другой на его месте вычеркнул бы сына из своей жизни, но не Бернад. Он был единственным, кто принимал Реборна открытой книгой, без косых взглядов, упреков, жалости, подозрений или презрения. За это принятие Реборн однажды сложит голову, он понимал, и его вполне устраивал такой исход. Зависимость от отца была слишком сильна, и с ней невозможно было что-то поделать. Глубокая, незаживающая рана, ежесекундно напоминающая ему о месте в этом мире, заставляла идти туда, куда укажет перстень короля. Он чувствовал себя псом, которого спускают с цепи на врагов. Наверняка, так считали и все остальные.

— Они думают, король Бернад только и умеет сидеть на рудниках да ковать свое железо. Что у него вместо головы оловянный ковш, — король Бернад постучал грузным кулаком себе по голове, — Но даже своим ковшом я понимаю, как волк догоняет зайца. Они получат свою королеву! Коронация должна пройти до того, как объявятся самозванцы, у которых вместо крови Фаэрвиндов течет дешевое разбавленное вино, и потребуют престол.

Реборн ущипнул переносицу большим и указательным пальцем и устало прикрыл глаза. От этого разговора у него разболелась голова. Он даже не спрашивал, что будет после коронации, отец просто поставил его перед фактом. Усталый взгляд встретился со свирепым.