Клан. Разбитые стекла

Голос девушки звучал ровно, спокойно и настолько бесстрастно, словно она читала вслух прогноз погоды. По спине Марьяны пробежал холодок. Выпавшая из руки кофеварка звякнула об пол, расплескав остатки кофе. Каждое слово было правдой. Полина не выражала эмоций – она сухо и сжато констатировала факты, словно запрограммированный на передачу информации голем. Золотисто-янтарные глаза были сухи, аура – неподвижнее, чем каркасная сетка Грани. По мере понимания глаза травницы темнели, ужас воспринятого мешался с глухой болью, растекающейся по венам медленным ядом. Холодным серебом, обжигающим льдом, матовым блеском кинжала в призрачном лунном свете. Эмпатия, понимание на глубинном, понятийном уровне, где не нужны слова. Понимание самой сущностью, каждой клеткой тела, сверхсознанием и подсознанием, всем многомерным существом. Дар, подобный проклятию. Дар Изначальных – такой же двуликий, как и сами эти Силы. Марьяна усилием воли отделила себя от чужих ощущений, словно стряхнула острейшие осколки. Внешняя сторона ауры покрылась черным зеркалом. Защитная магия Ивашиных, ласковая, ручная, смертоносная Тьма. У Полюшки нет пока такого щита, как она вообще с этим живет? Такая молоденькая, хрупкая. Смертница с золотистой искоркой, солнечным зайчиком внутри. В копне золотисто-каштановых волос нитями-паутинками серебрилась проседь. После войны у многих так было. Кто выжил. Она сама была такой – двинутая лесная ведьма, юная, как весна, седая, как лунь. А эта девочка – еще совсем дитя, дочь, которой у нее никогда не было, дар Богов. Хрупкий дар. Люди вообще очень хрупкие… Октаэдры в ушах Полины сияли нестерпимо ярко, пытаясь исцелить, исправить то, что исправить невозможно. Андрей хорошо зачаровал аллеорты, действительно хорошо. И от этого стало не по себе уже Марьяне.

– Полюшка, прости, я правда не знаю, что сказать, как тебе помочь, – теплая ладонь осторожно коснулась плеча девушки и растерянно замерла, опасаясь испугать. – Мы не умеем менять прошлое. Мой дар – магия Земли, стихия хранящая, питающая, прорастающая жизнью и принимающая всех после смерти. Моя Сила – погода, луна и травы, медвяные росы и опасные зелья, седые камни и шепот леса, золотые поля и гиблые трясины, яд и лекарство, что суть одно. Разница лишь в уместности и дозе. Я хотела бы врачевать души, но в моей власти лишь тела и умы. Душу я могу разве что погубить. Я могла бы исцелить твое тело, будь в этом необходимость. Я могла бы поделиться Силой, но тебе она не нужна. Я могла бы покарать твоих врагов, но это не моя битва. Поэтому я просто буду рядом. Если ты позволишь.

Марьяна мягко улыбнулась и ободряюще сжала ладонь девушки. Ее черты лица, мимика, движения казались хищными и настолько нечеловеческими, что больше напоминали крупную кошку, чем пожилую женщину. Зрачки вытянулись в вертикаль, утопая в изумрудной зелени глаз… пантеры. Полина взрогнула, словно просыпаясь от удушливого сна.

– Такое, как я, не должно жить. Я и так почти умерла, должна была умереть, но Андрей Арист… просто Андрей помешал. Я была нужна ему для работы, а потом Андрей обещал, что убьет меня. Быстро и без мучений. Я так ждала этого, а он… обманул! Хотя, врать не может, но все равно как-то обманул, – сбивчиво продолжала Полина. – Я постоянно боюсь. Иногда боюсь Андрея, но без него еще страшнее. Будь моя воля - до самой смерти близко к мужчине не подошла бы. Но рядом с ним... становится легче. Сама себя ненавижу, и весь мир ненавижу, и тело свое мерзкое. И убить себя хочу, и страшно, и за это себя еще больше ненавижу. Трусливое ничтожество, не способное даже сдохнуть по-человечески. Кожу бы снять, содрать, изодрать в клочья, да не поможет. И не отмыть ничем. Грязь – как память, как страх. Она не снаружи, она внутри.

Полина сама не отдавала себе отчета, почему так откровенна с малознакомой женщиной, похожей на пантеру.

Марьяна присела рядом с Полиной, мягко обняла девушку за плечо.

– Ненависть – это нормально. Было бы странно, если бы ее не было. Или она приняла извращенные, уродливые формы, вроде оправдания тех, кто разрушил, изломал твою жизнь. Да, дочка, и такое бывает, когда психика настолько изранена, что не в состоянии адекватно воспринимать реальность и уходит в иллюзии. Помешательство, – перехватив удивленный взгляд, вздохнула травница. – А ты не сошла с ума, не сломалась, не превратилась в подстилку, даже если тебе кажется, что это не так. Просто твоей ненависти нужен выход. А тебе – время. Боль проходит. Оставляет шрамы, но все равно проходит. А смерть – нет.

– Андрей то же самое говорит. Чтобы не пачкать руки, – с ожесточением пробормотала Полина, глядя в пустоту.

– Но ты его не слышишь. Точнее, не хочешь слышать, – вздохнула Марьяна.

– Мне нужна моя месть и моя смерть, больше мне ничего от него не надо, – человечка упрямо поджала губы. – Марьяна, простите меня, но разбитое не склеить. Я никогда не стану нормальной женщиной, приличной женой, никогда не рожу вам внуков. Да и зачем вам внуки от такой, которую… в подвале… А Андрей… все видел в моей памяти, мне ему в глаза смотреть стыдно. Это уловка, он на мне не женится. Отвратительно же. Я не понимаю, зачем вообще он меня рядом держит.

Полина выдохлась и замолкла, устало прислонившись к теплому плечу Марьяны. Странно, но эта бестолковая исповедь принесла облегчение. Словно давно зревший нарыв, наконец, прорвался. Рядом с Марьяной было безопасно. С Химерой тоже безопасно, но не так уютно. От нее пахнет войной. От женщины рядом неуловимо пахло кофе, солнцем и лавандой. Почти, как от мамы. Мама… Мамочка… Мягкая женская рука, гладящая по голове, как ребенка, в уверенности, что теперь все будет хорошо. Полузабытый запах дома. Блинчики. Мама, улыбаясь, шепчет какой-то заговор и дует на разбитую коленку. И становится совсем не больно. Даже когда мама мажет ранку противной зеленкой. Зеленка щиплется. Мама снова дует. Полине щекотно и почему-то смешно. Жаль, что душу зеленкой не намажешь.

– Вера, там скворушка из гнезда выпал, собаки потрепали, – бабушка протягивает маме окровавленный комок перьев. Комок еще дышит и слегка светится. Значит, жив. Полина отворачивается. Полина любит птиц и боится крови.

Мама осторожно берет комок в руки. Руки мягко светятся золотистым светом. Мама улыбается. По ее шее и плечу вьется золотистая вязь. Веточка орхидеи. Ахимса. То, что никогда не несет зла. Мама не может нести зло.

– Жить будет. На Троицу, думаю, сможет летать.

Жить… жить… жить…

Летать…

Полина тонким мостиком протянулась над пропастью времени, замкнув собой прошлое и настоящее. Словно два времени стали одним, стирая давящие стены прожитых лет. Золотистая вязь солнечной нитью вилась по ее коже. А может, и не ее. Мама…

– То, что с тобой случилось – просто несчастный случай, – сквозь необратимую толщу лет донесся голос мамы. Или женщины, так похожей на маму. Но больше – на пантеру. – Разве виновен птенец, что его трепали псы? Он лишь оказался настолько неосторожен, что выпал из гнезда. И слишком мал, чтобы улететь или защититься.

Каждое слово ложится камнем, порождая круги. Волны вероятностей. Полина слушает. И не спорит. Мама знает лучше. Время заплетается в косы, закручивается в цепи, замыкается в круг. Круг раскладывается спиралями. Полина хочет разомкнуть заевшее звено, но цепь свершившихся событий неразрывна. Где-то есть такие цепи, что не смыкаются никогда и нигде. Полина опасается цепей. С ними связано что-то ужасное. Девять цепей сливаются в круг, запирающий нечто бесформенное, жуткое, настолько противоестественное, что хочется закричать.

– Прошлое – зола, – мама смеется и осыпается пеплом. Остается лишь золотистая вязь, ветвящаяся по детской руке.

В глаза бьет луч яркого света, ветер треплет забавные банты на косичках. Птица на детской ладошке неловко расправляет крылья, цепляясь коготками за пальцы.

– Отпускай, пусть летит, – шепчет ветер голосом мамы. Полина подбрасывает птицу в воздух. Птица на мгновение замирает и начинает набирать высоту, превращаясь сначала в черточку, затем в точку. За ней тянется инверсионный след. Полина где-то уже такое видела. Давно, когда была взрослой.

– Мама, он больше не вернется? А мы ему крылышки вылечили, – колокольчиками донесся расстроенный детский голосок.

– Для того и вылечили, чтобы он мог летать, – теплая рука, словно солнечный лучик, гладит Полину по голове. – Так будет лучше, Лина. Крыльям нужен полет. Птицу или бабочку не удержать в сжатом кулаке – погибнут. Только на ладони. Всегда приходит время, когда пора разжать ладонь и отпустить их в небо.

– И он нас забудет? – еще огорченно спросила Полина.

– Забудет, – солнечный день померк, ветер превратился в вихрь, развернувшийся в знакомый черный тоннель. – У птиц и бабочек короткая память. Но долгий, бесконечно долгий след. Они помогают нам помнить о крыльях. И показывают нам небо.

Женский голос постепенно затухал, превращаясь в белый шум.

– Мама! – Полина рванулась в тоннель, но золотистая вязь держала слишком цепко.

– Не пропустит, – голос мамы превратился в тихий шелест. – И я не хочу встречать тебя так рано. Не для того я давала тебе жизнь, дважды рожденная.

– Что? – не поняла Полина.

– Грань обнуляет и стирает все. Пройдя этот тоннель, ты умираешь по одну сторону Грани и рождаешься – по другую. Тебя завернули у самого Последнего Предела. Это значит, что ты родилась заново, твоя жизнь теперь – чистый лист. Твоя линия реальности – пунктир. Кроме памяти, от тебя прежней не осталось ничего. А успей ты пересечь Стикс – и памяти бы не осталось.

– Я… хочу помнить!

– Память – не всегда благо. Слишком часто это просто боль. Отпусти ее в небо…

Полина вздрогнула и очнулась, ошарашенно вскидывая взгляд на Марьяну.

– Вы… это тоже видели?

– Почти все, и даже поучаствовала, – Марьяна задорно улыбнулась, продолжая обнимать Полину за плечо. Вокруг так же плясали солнечные зайчики и тянулся кофейный аромат.

– Что это было? –девушка растерянно моргала, потирая виски.

– Твое магическое зрение. Даже уже не зрение, а вполне такое нормальное восприятие. Аллеорты, – пояснила мать иерарха. – Твоя кровь пробуждается.

– И что с этим делать? – окончательно растерялась Полина.

– Прислушиваться. Учиться. Допивать кофе и переодеваться. Пижама, конечно, милая. Но ты же поможешь мне с мандрагорами, раз уж на Андрея где сядешь, там и слезешь? – подмигнула Маььяна, сгружая в раковину грязную посуду. И это будничное действие окончательно убедило Полину, что ничего особенного не произошло. Лишь ощущение связи с ушедшей матерью сладко щемило в груди. Впервые за годы не причиняя боли.

– Мандрагоры – это те скачущие кустики? Конечно, помогу, они забавные. Никогда таких не видела, – с энтузиазмом ответила Полина, одним махом допивая кофе. – А на дальнолете полетаем?