Ближний круг российских императоров

Встреча в России

Павла Петровича и Марию Федоровну ожидало невеселое возвращение. Бибикова сослали в Астрахань; Куракина удалили от Двора, он провел несколько лет, украшая свое имение, названное им Надеждино.

Взойдя на престол, Павел призвал его к себе и осыпал милостями. Куракин присутствовал на последнем ужине императора, и позже узнал, что тот завещал ему звезду ордена Черного Орла, которую носил прежде Фридрих II, сам передавший ее русскому цесаревичу, и шпагу, принадлежавшую графу Д’Артуа. Куракин входил в Государственный совет, исполнял дипломатические поручения, был вместе с Александром в Тильзите, и его подпись стоит под Тильзитским договором. Во время переговоров Наполеон и Талейран высказали желание, чтобы послом в Париж назначили князя Куракина, только в 1808 г. его отправили во Францию, свой пост он покинул после объявления войны. По возвращении в Петербург Александр Борисович уже тяжело болел, ушел в отставку, но сохранил дружеские отношения с Марией Федоровной. Умер Куракин в 1818 г. в Веймаре, где остановился ожидать вдовствующую императрицу, возвращаясь из заграничной поездки, которую он предпринял для лечения. После смерти Александра Борисовича Мария Федоровна поставила памятник на его могиле в церкви Павловска с надписью «Другу супруга моего».

Карьера Вадковского не делала таких резких зигзагов. Павел сделал его камергером и полковником. По воспоминаниям современников, Вадковский вступил в должность со словами: «Я должен был принять то, что мне предложили; я его (Павла. – Е. П.) давно знаю, он шутить не любит, хотя уже 20 лет, как я военную службу оставил». Служба его тяготила, здоровье расстроено, и в 1798 г. он вышел в отставку, а спустя восемь лет умер, но мы снова забежали вперед.

История эта окончательно испортила и без того непростые отношения между матерью и сыном. Отныне Павел и Мария Федоровна стали для Екатерины «месье и мадам Второй сорт».

Им было предписано удалиться в свои имения, оставив бабушке любимых внуков, и появляться при Дворе только по особым приглашениям. Марии Федоровне приходилось просить разрешения на свидание со своими детьми и ездить к ним из Гатчины в Петербург и обратно, а дорога занимала не меньше четырех часов: «В час я, вероятно, буду в карете и надеюсь попасть в Гатчину к пяти. Я велю подать мне в карету холодное мясо, чтобы не тратить времени на обед, признаюсь, я так устала к вечеру, что чуть было не уснула на балу. Знаете ли Вы, дорогой друг, что у меня с собой ничего нет? Александра уступила мне свою постель, генеральша – ночной чепец и где-то раздобыли кофту…», – писала Мария Федоровна.

Кажется, великий князь и княгиня искали утешения в отделке своей резиденции. И если Павловск напоминал Этюп, только воспроизведенный в больших масштабах, то Гатчине предстояло стать маленьким Шантильи.

Жена старшего сына Павла – Елизавета Алексеевна, в девичестве принцесса Баден-Баденская, в письмах к матери рассказывает свои впечатления о Гатчине: «Вы бывали здесь, дорогая матушка, но, полагаю, с тех пор, как эти места принадлежат Императору, вы их не узнаете, говорят, что здесь произошли огромные изменения, появились уголки, подражающие Шантильи, в том числе остров Любви – очень красивый; Сильвия, Коннетабль с чудным обелиском».

А барон Балтазар Кампенгаузен увидит в 1797 г. в Гатчинском дворце «несколько волшебных видов Шантильи, которые возобновляют в высоком владельце этих изображений воспоминание об испытанных там наслаждениях, – изображения празднеств, которые имели настолько же усладить его пребывание там, насколько его присутствие исполнило счастья обывателей Шантильи».

О настроении Павла и о его состоянии красноречиво свидетельствует письмо графа Ростопчина: «Великий князь-отец в этом году останется в Гатчине до Рождества и продлит свое пребывание в деревне на месяц. Он продолжает свои постоянные занятия и очень доволен, когда день подходит к концу, так как время гнетет его. Нужно признать, что положение его очень неприятно во всех отношениях. Надо бы иметь терпение, а вот этого-то ему и не хватает».

Письмо это замечательно тем, что написано 5 ноября 1796 г., а 6 ноября Екатерина умерла и Павел стал императором.

После того как в 1789 г. принц Конде, бывший Великим приором Мальтийского ордена, вынужден бежать из революционной Франции, он собрал и снарядил за свой счет отряд из эмигрантов, или «армию Конде», как ее стали называть, и сражался вместе с австрийскими войсками против армии Наполеона. В 1797 г. принц Конде с отрядом находился на Дунае, но после заключения мирного договора между Австрией и Францией «остался не удел», и тогда Павел решил пригласить принца и его мальтийских рыцарей в Россию.

Мальтийский рыцарский орден, называемый также орденом Иоаннитов, или Госпитальеров, основан в Средние века на Святой земле для лечения и защиты паломников, из Европы отправляющихся в Иерусалим. Рыцари этого ордена принимали активное участие в крестовых походах. Позднее их штаб-квартира располагалась на Кипре, затем на Родосе и, наконец, на Мальте. Рыцари владели военным флотом, огромными богатствами и были фактически самостоятельной державой. Их строгая монашеская дисциплина и верность христианским идеалам не могли не импонировать Павлу. Кроме того, возможно, он видел в Мальтийском ордене политическую силу, которой можно воспользоваться для «защиты алтарей и престолов», а именно такую задачу ставил себе Павел.

По приказу Павла I за отрядом Конде послали князя Горчакова, который привел его на Волынь. На Волыни, а также в Подолии был размещен семитысячный корпус, состоящий из пяти полков эмигрантов на русской службе, который и возглавил принц Конде. Вскоре принц отправился в российскую столицу. На границе его встречал граф Шувалов «с шубами и подарком от государя». В Петербурге Конде поселили в Таврическом дворце. Русский император также пожаловал принцу орден Св. Андрея Первозванного и Большой мальтийский крест.

В 1797 г. учреждено Великое приоратство Мальтийского ордена в России, и Павел стал его гроссмейстером. Для капитула ордена отвели Воронцовский дворец, рядом с которым возвели католическую капеллу. В этот же период началось строительство Приоратского дворца (арх. Н.А. Львов), который закончили и пожаловали ордену в 1799 г.

Легенда гласит, что генерал-прокурор П.Х. Обольянинов, руководивший постройкой, забраковал место, на котором Львов задумал строить дворец. «Тогда укажите сами», – сказал Львов, Обольянинов указал на болото возле Черного озера. «Хорошо, – невозмутимо ответил Львов, – я построю дворец и там, но это будет стоить государю намного дороже». Для того чтобы осушить болото, он прокопал рвы и поставил здание на искусственном холме, образовавшемся из вынутой земли.

Для приората Николай Александрович придумал «нечто особенное»: он воспользовался уникальной технологией le Pise (из умятой земли), или по-русски землебита. Плиний сообщает, что технологию землебита уже в древности использовали в Африке и Испании, позже – во Франции и Германии XVIII в. Сначала строится форма из кирпичей и досок, в форму засыпают землю и плотно утрамбовывают с помощью колотушек и специальных тисков, постепенно сдавливающих доски. Из полученных прочных земляных блоков и строится здание. Оно не боится пожаров и очень долговечно. Львову удалось подобрать состав земляной смеси из гравия, песка, пыли и глины, который по прочности был равен железобетону. Фундамент дворца сложен из известкового камня, слой глины, смешанной с соломой, защищает его от грунтовых вод.

Гатчинский Приорат построили за три летних месяца 1798 г. и стоит до сих пор. Он пережил бомбардировки Великой Отечественной войны и практически не пострадал. Для строительства Приората Львов создал специальное Училище землебитного строения. Он надеялся на широкое распространение этой строительной техники во всей России. Однако этого не случилось, да и принц Конде никогда не видел своей летней резиденции. Вскоре, как это ни грустно, двух друзей «развела» политика. Осенью 1800 г. произошел разрыв с Англией, которая захватила у французов Мальту и нарушила договоренность с Россией. Вследствие этого принц Конде посчитал необходимым обратиться к английскому правительству с просьбой принять его корпус. Тогда Павел начал думать о сближении с наполеоновский Францией и издал приказ о расформировании корпуса Конде. После чего принц вновь присоединился к австрийским войскам, но ненадолго. В феврале 1801 г. Австрия и Франция заключили Люневильский мир, который окончательно «принудил» Конде распустить свое войско. В этом же году принц с сыном отправились в Англию.

Их ждали новые тяжелые испытания: уже после смерти Павла, в 1804 г., Наполеон взял в плен и казнил внука Конде герцога Энгиенского – того самого, который поднес когда-то прекрасный букет цветов Марии Федоровне, при прощании в Шантильи, а затем вместе с отцом приезжал в Петербург. Только в 1814 г. Конде и его сын возвратились во Францию в свите короля Людовика XVIII. Их замок снесли до основания, павильоны в парке сгорели. Четыре года спустя, в 1818 г., Людовик-Жозеф де Бурбон, восьмой принц Конде, скончался.

Но дворец в Гатчине так и остался вечным памятником этой странной дружбы.

Еще одно стихотворение, на этот раз не Пушкина, а одного из друзей его бурной юности – Кондратия Федоровича Рылеева:

Ты скажи, говори.

Как в России цари

Правят.

Ты скажи поскорей,

Как в России царей

Давят.

Как капралы Петра

Провожали с двора

Тихо.

А жена пред дворцом

Разъезжала верхом

Лихо.

Как курносый злодей

Воцарился по ней —

Горе!

Но господь, русский бог,

Бедным людям помог

Вскоре.

Речь, разумеется, снова идет о печальной судьбе отца и сына: Петра и Павла.

Нет нужды пересказывать в этой главе историю короткого царствования и трагической гибели Павла I. Как и его отца, его убили собственные гвардейцы, возможно, с молчаливого согласия жены и старших сыновей – самый очевидный «кризис доверия», который только можно себе представить. В последние годы жизни Павла самым доверенным его лицом называли камердинера Кутайсова, пленного турчонка из Кутаиси, выросшего при Дворе и ставшего брадобреем императора. Одна из легенд, связанных с убийством Павла, гласит, что при аресте Кутайсова, на следующий день после смерти Павла, в его кармане нашли нераспечатанное письмо с доносом о заговоре, о времени его осуществления и об именах заговорщиков. Кутайсов, в ту пору получивший графский титул, по своему обыкновению оставил письма нераспечатанными со словами: «Дела до завтра!»

Как и в случае гибели Петра III, убийцы вынуждены создавать и поддерживать «черную легенду» о своей жертве, чтобы оправдать поступок, нарушавший все понятия о дворянской или рыцарской чести и преданности. У заговорщиков были серьезные причины бояться и ненавидеть Павла, не меньшие, чем у Павла бояться и ненавидеть их, но это – классический дворцовый заговор, в конце века проходивший по тому же сценарию, как и в его начале, когда Петр боролся за власть с царевной Софьей. Адам Чарторыйский пишет: «Заговор, правда, был выражением почти единодушных желаний высших классов и большей части офицеров, но не так дело обстояло с солдатами. Строгости, безрассудные неистовства императора Павла обрушивались обыкновенно на чиновников, на генералов и старших офицеров. Чем человек был выше рангом, тем сильнее подвергался он всему этому. Но только в очень редких случаях прихотливая строгость Павла касалась солдат. Кроме того, солдатам постоянно раздавали после парада и учения хлеб, мясо, водку и деньги. Ужас, испытываемый офицерами, и наказания, которым те ежедневно подвергались, не заключали в себе ничего неприятного для простого солдата. Наоборот, солдаты видели в этом даже некоторого рода удовлетворение за битье палками и дурное обращение, которое они постоянно терпели от офицеров. К тому же, их самолюбию льстило то большое значение, которое придавалось солдатам, так как при Павле не было ничего важнее парада, учений. Нога, поднятая слишком рано, плохо застегнутая пуговица привлекали к себе наибольшее внимание. Солдатам нравилось, их забавляло то, что их император, их великий ценитель, подвергал наказаниям и строгостям офицеров, в то же время при всяком случае обильно награждая войска за работы, бессонные ночи и всякие стеснения, которым они подвергались.