Последний солдат СССР. Сборник. Книги 1-5

Опять трогаю струны. Звучат первые аккорды любимой мелодии.

- Ребята, помните, мы изучали историю древнего мира в пятом классе?

Амосов и Волков поочередно кивают, остальные напряженно ждут продолжения. На лице Волобуева явственно проступает недоумение.

- А причем здесь это? — удивленно спрашивает он.

- Сейчас объясню. Я спою вам песню. Но сперва небольшое пояснение. В свое время я зачитывался историей Древнего Рима. В самом начале своего существования это был город, где каждый мужчина был воином. Служба в армии была обязанностью и почетной привилегией любого гражданина зарождающейся великой республики. Благодаря стойкости, воле, выучке и дисциплине своих солдат Великий Рим стал править большей частью античного мира. Его владения простирались от Британии, почти на всю Европу, также охватывая часть Северной Африки и Ближнего Востока. Правда, потом могучая республика стала империей, а через несколько веков одряхлела. Множество римлян вместо грозных воинов, наводивших ужас на соседние народы, выродились в высокомерных патрициев, погрязших в неге и разврате. Страну как раковая опухоль разъедала коррупция, сотрясали бунты легионеров и восстания провинций, преторианцы из личной гвардии императоров, превратились в заговорщиков, регулярно возводящих угодных им полководцев на трон. И Великий Рим пал под неистовыми ордами варваров.

Но тысячелетия его величия были обеспечены могучей армией — непобедимыми легионами, ставших нерушимой преградой для толп дикарей.

Шестой легион «Феррата» был создан Гаем Юлием Цезарем. Это были поистине стальные люди, готовые любой ценой выполнить приказ командования. Они дрались в Испании, Сирии, Греции и даже Армении, наводя ужас на противников стойкостью, железной дисциплиной, идеальной выучкой и стальной волей. Враги боялись и уважали легионеров «Феррата». Именно на таких солдатах, сражающихся и гибнущих за свою Империю, держалась вся мощь Великого Рима. Пока они были живы и противостояли варварам, потомки Ромула и Рема могли спать спокойно.

И моя песня будет об этих стальных солдатах, умиравших во имя империи. И пока между Римом и ордами варваров стоит хотя бы один легион, империя будет жить.

Первые два куплета текста сочинил еще в 60-ых годах, чешский писатель Йозеф Томан, остальные дописали наши археологи, участвующие в раскопках Херсонеса.

Пальцы бегают по гитаре, заставляя её взрываться гремящей мелодией. Ребята замирают в ожидании.

Мой голос взлетает в ночное небо, растворяясь среди звезд. Возникает ощущение, что даже пламя бьется в неистовстве под звуки марша легендарного легиона.

Начинаю тихо, постепенно усиливая голос:

Пусть я погиб под Ахероном

И кровь моя досталась псам -

Орел 6-го легиона,

Орел 6-го легиона

Все так же рвется к небесам.

Орел 6-го легиона,

Орел 6-го легиона

Все так же рвется к небесам.

На лицах завороженных песней ребят пляшут темные блики костра. Они даже дышать перестали, вслушиваясь в каждое слово.

Все так же быстр он и беспечен

И, как всегда, неустрашим.

Пусть век солдат так быстротечен,

Пусть век солдат так быстротечен,

Но вечен Рим, но вечен Рим.

Беззвучно шевелятся губы Паши Амосова, повторяя слова гимна. Тихонько подпевает Волков. Задумчиво наклонив голову набок и укутавшись в покрывало, слушает песню Аня.

Пот, кровь, мозоли нам не в тягость

На раны плюй — не до того!

Пусть даст приказ Тиберий Август,

Пусть даст приказ Тиберий Август -

Мы с честью выполним его.

Подошедший наставник, вспоминая о чем-то своем, тяжело вздыхает, и отводит глаза. На его челюстях буграми перекатываются желваки, грозя порвать кожу, а взгляд, устремленный вдаль, приобретает знакомый стальной блеск. В глазах Вовы Потапенко напряженно вслушивающегося в каждое слово, сверкают искорки костра.

Сожжен в песках Ершалаима,

В водах Евфрата закален,

В честь императора и Рима,

В честь императора и Рима

Шестой шагает легион.

Завершающий куплет, точно повторяющий первый, подпевают все ребята. Заканчиваем мы хором.

Пусть я погиб под Ахероном

И кровь моя досталась псам

Орел 6-го легиона,

Орел 6-го легиона

Все так же рвется к небесам.

Гитара замолкает. Несколько секунд над поляной царит молчание. И только громко трещат ветки, обугливаясь в пламени костра.

- А что потом произошло с шестым легионом? — нарушает молчание Паша.

- Точно неизвестно. По одним источникам был расформирован. По другим — пал в бою. Во всяком случае, в конце 4-го, начале 5-го века нашей эры, когда Рим приходил в упадок, его уже не существовало, — отвечаю я.

- Понятно, — вздыхает Амосов.

- Леша, а можно тебя на пару минут? — интересуется Аня. В зеленых глазах девушки отражаются отблески пламени, белое лицо с тонкими чертами оттеняют длинные волосы цвета воронова крыла. Ночной полумрак нежно окутывает её стройную фигурку, придавая Николаенко особое очарование.

- Конечно, — я встаю, и подаю девушке руку. Она опирается на неё и поднимается, поддерживая ладошкой уголки покрывала на плечах. Серега, улыбаясь, подмигивает мне. Потапенко показывает большой палец. Аня уходит вперед, и я украдкой грожу ухмыляющимся парням кулаком, затем разворачиваюсь и догоняю зеленоглазку.

Помогаю Николаенко спуститься с крутого бережка вниз, на небольшой пляж перед речкой. Потом Аня расстилает покрывало на толстом бревне, предлагая мне усесться рядом.

- Знаешь, я так бы часами смотрела на звезды и речку, — журчит её звонкий голосок, — Когда я была маленькой, меня папа пару раз брал с собой на рыбалку с ночевкой. Мама тогда была в командировке, а я сама напросилась. И мы так и сидели, он с удочкой, а я рядом. И смотрели на воду и звезды. Так хорошо было.

- Понятно, а я к рыбалке равнодушен. Не знаю, почему. Может просто усидчивости не хватает. Не могу так часами просиживать, — признаюсь я.

- Знаешь Леш, а ведь мне Оля рассказала, что ты её вытащил из огня. Я сначала на тебя обиделась, что ты ничего не сказал. Но потом успокоилась, — признается Аня, — ты спас Ольку, девчонок… Я даже не представляю как, наверно, страшно, нырять в это огненное пекло и прорываться сквозь пламя к ним. Спасибо.

Нежные девичьи губы легонько прикасаются к моей щеке.

Чувствую, как лицо медленно заливается краской.

- Я вообще-то на подхвате был. Всё Зорин сделал, он дверь вышиб и девчонок за собой вел, — смущенно бурчу, отводя глаза.

- Леш, а всё таки, ты почему нам не рассказал, что был на пожаре и спас девочек? — интересуется Николаенко, — Я…Я просто места себе найти не могла, когда узнала. Мы же с Дашкой переживали.

- А почему я должен был вам это рассказывать? Сказал же, что с детьми все в порядке, и хватит с вас, — на автомате озвучиваю свои мысли, и с ужасом понимаю, что говорю что-то не то.

Аня смотрит на меня. Изумрудные глаза девушки наполняются влагой. Вздернутый носик краснеет.

- Ты… — дрожащим голоском говорит она, — Какая же ты скотина Шелестов.

Николаенко резко разворачивается, и убегает наверх по склону.

Безумно хочется побежать за нею, обнять, крепко прижать Аню к себе, такую хрупкую, милую и желанную, зарыться ладонями в пышные черные локоны, прошептать «прости», и поцеловать страстно и нежно. Ведь Николаенко безумно нравилась мне и в той, прошлой жизни. Но я, как и всякий подросток, боялся себе признаться в этом. Боялся, что мои чувства вызовут вежливый холодный отказ или насмешку. Хотя зеленоглазка всегда была доброжелательна и ровна со всеми одноклассниками и со мною тоже. Но комплексы подростка логике не поддаются. Это чистые эмоции и страх, выплывающие из глубин подсознания.

И сейчас я, скрипнув зубами, остаюсь на месте. Но уже по другой причине.

«Это ещё ребенок, школьница, что ты от неё хочешь? Романтических отношений? Но я уже встречаюсь со Светой, так будет нечестно», — убеждаю себя. Ураган эмоций, бушующий внутри, заставляет сорваться и побежать за зеленоглазкой, а разум усилием воли давит эти порывы.

Но сердцу не прикажешь. И душу щемящей удавкой захлестывает волна светлой печали по несбывшейся мечте и не состоявшейся любви…

Так я думал тогда, стоя на белом песке, созерцая черную гладь воды и безмолвные сиреневые звезды, дружелюбно мерцающие в холодном ночном небе.

22 октября 1978 года. Утро воскресенья

- Дядя Толя, мы здесь будем кино снимать? — подросток в пионерском галстуке и пиджаке с любопытством осматривает небольшую лесную полянку.

- Здесь, — подтверждает невысокий худощавый мужчина с черными вьющимися волосами и квадратной челюстью, одетый в клетчатую рубашку, потертые и мешковатые серые брюки. Он улыбается, но выпуклые светло-голубые глаза остаются холодными и цепко следят за пареньком.

Мужчина закрепляет веревку на толстой ветке дерева, делает петлю, затем пододвигает обрезок толстого бревна и предлагает мальчику встать на него. Тот послушно становится на дерево. На его шею набрасывается петля. Подросток покорно позволяет дяде Толе затянуть узел.

Чернявый резко выбивает опору из-под его ног. Мальчик хрипит и дергается в петле.

- Дядя Толя не надо. Снимите меня. Я передумал, сними… — сипит он, суча ногами. Пальцы лихорадочно вцепляются в веревку, в последней попытке ослабить удушающий узел.

Маньяк, радостно оскалившись, бросается к отложенной в стороне камере. «Кварц» жужжит, беспристрастно фиксируя круглым объективом агонию ребенка. По телу парня пробегают судороги, лицо синеет, глаза выпучиваются, штаны в районе паха намокают.

Чернявый уже не может сдерживаться. Его лицо перекашивается в сладострастной гримасе. «Дядя Толя» постанывает, совершая движения тазом и энергично поглаживая пальцами ширинку.

«Млять, да он обкончался», — брезгливо отмечает частичка моего сознания, наблюдающая за процессом. Затем посиневшего подростка снимают с петли. В руках у чернявого появляется топор. Блестящее лезвие с противным хрустом врубается в тело ребенка…

Картинка пропадает, сменившись черной пустотой. И появляется другая. На лесной поляне пожилой мужчина терзает обнаженное тело маленькой девочки. Оскалившись в злобной гримасе, он рубит бездыханную малышку кухонным ножом, кусает и грызет белеющее в сумерках тело, капая слюной на жертву. В глазах маньяка плещется безумие. Мучитель с упоением потрошит истерзанное тело девочки. Застывшие глаза, наполненные предсмертной мукой, маньяк выкалывает острием ножа. Затем потрошитель деловито складывает в баночки окровавленные внутренности ребенка, аккуратно вытирает руки тряпочкой и засовывает емкости обратно в свой потертый портфель. И спокойно уходит с поляны, оставляя за спиной изрезанное и истерзанное тело девочки.

Просыпаюсь я, от того, что моё плечо трясет здоровенная лапа.

- Леша, вставай, через сорок минут выезжаем, — слышу голос Мальцева — Да что с тобой такое? Ты же весь мокрый. Заболел?

Открываю глаза, вижу склонившееся надо мною обеспокоенное лицо Сереги.

- Со мной всё в порядке, сейчас поднимусь, — отвечаю товарищу, — пара секунд.

Обессилено откидываюсь на подушку, смежая веки. Снова переживаю увиденное во сне, давя приступы ярости. Уродов я узнал моментально. В моей прежней жизни их кровавые дела гремели по всему Союзу. И сейчас есть шанс избавить от издевательств, мучений и смертей десятки жертв кровавых маньяков. И поэтому в голове раненной птицей судорожно бьется навязчивая мысль: «Сливко и Чикатило надо убить».