Канцтовары Цубаки

Что ей ответить — я навскидку сообразить не могу.

— Даже не знаю… — честно говорю я. — Может, дашь мне время подумать?

Принять подобный заказ — дело рискованное. Судя по виду, сейчас эта Куколка классе в пятом или шестом. Еще не взрослая женщина, но уже и не наивное дитя. И если из-за того, что такая пигалица пишет любовные письма собственному учителю, начнутся какие-нибудь неприятности…

Решиться на это сразу я не могу. А значит, и не должна ничего обещать впопыхах…

— Спасибо за сидр! — выкрикивает она вдруг. И, резко вскочив, вылетает из магазинчика.

Я долго гляжу в окно, провожая взглядом ее улепетывающую фигурку. А летнее солнце затапливает всю нашу улочку сплошными оранжевыми оттенками.

Мадам Кефир явилась уже на закате.

Заперев магазин, я сидела на веранде у госпожи Барбары, которая позвала меня на охлажденную со́бу[37]. Заходить к ней вечером мне доводилось редко, но на этот раз у нее, похоже, отменилось очередное свидание, «взамен» которого она и решила позвать меня. Услыхав чей-то голос со стороны «Канцтоваров Цубаки», я выглянула наружу и меж веток камелии различила миниатюрную женскую фигурку.

На пришедшей была форма для гольфа, и о том, что это Мадам Кефир, я догадалась по ее носочкам — темно-синим в белый горошек. «Как же она играет в гольф? Или нога уже не болит?» — удивилась я, но решила не спрашивать.

— Добрый вечер! — сказала я, подходя к Мадам Кефир со спины. Вздрогнув от удивления, она обернулась. На обочине, в трех шагах от нее, громоздился ярко-красный BMW. Видимо, от солнцезащитного крема ее лицо белело в надвигавшихся сумерках, будто лишенное всякого тела.

— Я проезжала мимо, — сообщила Мадам Кефир. — Но готова оплатить выполненный заказ. Мы могли бы сейчас рассчитаться?

Что ж, подумала я. Магазин, конечно, уже закрыт. Но не прогонять же клиента, заглянувшего сюда специально, да еще с такой целью!

Заскочив в дом с черного хода, я отперла входную дверь изнутри и с поклоном пригласила Мадам Кефир к прилавку.

— Очень вам признательна! — сказала она, входя. — Вы меня просто спасли. Госпожа Сунада специально звонила, чтобы поблагодарить. Сказала: «Какое тонкое, душевное послание!» И даже расплакалась! — с гордостью подчеркнула Мадам Кефир.

— Серьезно? Я очень рада! — сказала я. Мысль о том, что мои старания кому-то пригодились, и правда радовала мне сердце.

— Можно увидеть счет? — уточнила Мадам Кефир.

— Да, конечно!

Выдвинув ящик стола, я достала конверт со счетом, выписанным на ее имя.

— Вот, прошу вас…

Мадам Кефир открыла конверт, развернула листок, и тут из ее горла вырвался нечеловеческий крик. «Неужто переборщила?» — внутренне сжалась я.

— Так дешево?! — воскликнула она возмущенно. И, раскрыв роскошный кожаный бумажник, выложила на стол десятитысячную банкноту[38]. Свеженькую, только что отпечатанную.

— Сдачу оставьте себе, — проговорила она небрежно, пододвигая деньги ко мне. И, заметив мою растерянность, добавила нечто странное: — В том, что теперь я могу себе это позволить, огромная заслуга вашей матушки.

Тут я запуталась окончательно. Ни одной женщины, которую можно назвать моей «матушкой», я в жизни не помнила, хоть убей.

Теперь уже смутилась она.

— Я о той госпоже, что всегда здесь была… — пояснила она в затянувшейся паузе. — Ведь она — ваша мать? Или я ошибаюсь?

— Это моя Наставница. Скорее уж, соответствует бабушке, — ответила я, подчеркивая глагол.

Сама я полжизни провела в заблуждении, считая Наставницу своей бабкой. Чего уж тут ожидать от других!

— Когда-то она написала за меня письмо, которое поразило моего мужа в самое сердце! И связало нас с ним на всю жизнь…

Что на это сказать, я не представляла.

— А! То есть вы и не знали? — удивилась она.

Впрочем, кое-что я все-таки уяснила.

— Значит, тогда вы и поняли, что здесь пишут письма?

— О да! Я тогда жила в Коцубо́[39], частенько сюда заглядывала… Ваша ма… э-э, простите, ваша бабушка была знаменита на весь Сёна́н! Давно уже собиралась заглянуть к ней, поблагодарить, да все как-то не до того было… А как узнала про бедного Конноскэ, тут же о ней вспомнила! Надо бы заглянуть, думаю, к ее светлости. Может, напишет для меня соболезнование? Смотрю — а вместо нее уже юная принцесса! Ну, я, конечно, удивилась сперва… Но ведь написала же, да как здорово! Внучке своей рассказываю, так она сразу глазки таращит: что же там за магазинчик «Цубаки» такой? И мигом смотреть побежала! Ну и дела…

Вот оно что, осенило меня. Так вот кого мне так явно напоминала малявочка, что забегала в обед!

— Я ей говорю: не будь той бабушки, тебя бы и самой на свете не было! А она любопытная. Сразу все сама увидеть хочет! Вы уж на нее не серчайте…

Но тут за окошком просигналил автомобильный клаксон. Ее BMW, загородив пол-улицы, не давал проехать почтовому фургону.

— Ох! Совсем заболталась, простите неба ради! Ну все, я побежала…

Мадам Кефир вскочила и, уже не приволакивая ногу, вылетела из магазинчика.

Извиваясь в поклонах и извинениях, она с резкого старта газанула задом и тут же скрылась из глаз. Оставив после себя только глубокую ночь.

Однажды я устроила Наставнице бунт. Давно, еще первоклашкой.

— Но это же притворство! — закричала я, больше не в силах сдерживаться. — Ведь это же полная чушь и вранье!

До той минуты я исправно выполняла все, что она говорила. Это был мой первый протест.

— Можешь считать это притворством, дело твое, — пожала плечами Наставница. — Только не забывай, что на свете много людей, которые очень хотят кому-нибудь написать, да не могут. С древних времен мы существуем, как Воины Тени, которых не замечают при свете дня. Но они несут свою службу на пользу людям, а люди благодарят их чем могут, и этим они живут…

Сказав так, Наставница достала из вазы подаренную кем-то конфету.

— Хочешь поспорить, Хатоко? Вот тебе пример…

Она пристально посмотрела мне в глаза.

— Представь, ты хочешь кого-то отблагодарить. И решаешь купить ему коробку о-ка́си[40]. Ты ведь наверняка идешь именно в ту лавочку, которая тебе кажется вкуснее прочих, не так ли? И эти о-каси тебе вручает тот, кто изготовил их своими руками, верно? И после этого ты хочешь сказать, что в купленных тобою подарках нет ничего личного?

Что на это ответить — я понятия не имела. И потому ждала, что она скажет дальше.

— Ну, так или нет? Даже если не ты готовила все эти сласти, ты очень старательно выбирала их среди всех остальных в округе. И это твое старание присутствует в них по-любому… Вот так же и с написанием писем. Кто это умеет сам, тот в нашей помощи не нуждается. Но кто не умеет, тому без нас никуда. И мы представляем его — передаем куда нужно его мысли и чувства, которые благодаря нашим усилиям достигают цели точнее и полнее всего…

Она вздохнула.

— Думаешь, я не понимаю, чем именно ты недовольна? Прекрасно понимаю, не сомневайся. Да только будь все так просто, в этом мире было бы тесно жить! Думаешь, зря говорят: «покупай рыбу у рыбака»? Пока живы люди, готовые доверить свою презентацию мастерам, наше ремесло не исчезнет… Это все, что я могу тебе сказать!

Я чувствовала, что Наставница изо всех сил, хотя и по-своему, старается донести до меня какую-то очень важную истину. И пусть я не поняла ту истину до конца, сама ее суть рассеянным облаком осела в моем сознании.

Сильнее всего, конечно, мою детскую фантазию покорил ее наглядный пример с о-каси. «Значит, наша каллиграфия — что-то вроде изысканных сладостей для горожан», — запомнила я для начала.

А теперь я поднимаю голову — и встречаюсь глазами с усопшей, что глядит на меня с портрета на полочке домашнего алтаря. На пару с тетушкой Сусико, чей портрет стоит тут же рядом. Как и при жизни, эти две всегда бок о бок. Напряженная, собранная Наставница — и довольная, словно только что вкусно отобедала, тетушка Сусико. По факту рождения — однояйцевые близнецы, а по характеру — полные противоположности.

Обеих близняшек родители отдали на воспитание роду Амэмия, когда малышкам не было еще и года. Никто никогда не мог вспомнить, чтобы эти две когда-либо играли друг с дружкой, ели за одним столом или вместе мылись в ванне. Впрочем, о тех временах не только Наставница держала рот на замке, но и обычно болтливая тетушка Сусико старалась помалкивать.

А сблизились они лишь после того, как я окончила шестой класс. Когда тетушка Сусико навещала нас, суровая Наставница тут же смягчалась. С тетушкой мы всегда ели суси или пиццу, так что каждый ее визит для меня всегда был как настоящий праздник.

Если же тетушка решала у нас еще и заночевать, мои вечерние прописи отменялись и мне даже разрешалось смотреть телевизор. А еще она всегда приносила целую кучу сладостей, которыми я лакомилась после ужина вместе со всеми, млея от счастья.

Теперь их прах покоится в совместной могилке — одной на двоих, которую Наставница приготовила заранее. Первой туда попала она сама и стала дожидаться сестрицу.

Давным-давно они пообещали друг дружке: «В утробе матери мы были вместе, но затем жили порознь так долго, что хотя бы после смерти должны воссоединиться уже навсегда».

— Поппо-тян! — доносится до меня голос госпожи Барбары.

— Я здесь! — кричу я в ответ.

— Твоя со́ба тебя дожидается!

— Уже бегу!

Пожалуй, это и правда удобно, когда можешь вот так общаться на расстоянии без всякого телефона: просто говоришь чуть громче обычного, и все дела…

Спохватившись, я достаю из холодильника персики. Купила их в овощной лавке несколько дней назад, чтобы при случае полакомиться с госпожой Барбарой. В этом стареньком городе, где новых знакомств все никак не заводится, она, можно сказать, моя единственная подруга.

Персики как раз дозрели: на ощупь еще крепкие, но пахнут уже сладковато.

Что скрывать, бывали в моем прошлом и минуты позора. У каждого человека в памяти есть одно или два события, которые он хотел бы стереть. У меня же одно, но такое, что от стыда хоть разорвись.

Возражать Наставнице на словах мне случалось и раньше, но настоящий, классический бунт я закатила на летних каникулах, когда уже училась в средних классах. Рано или поздно «трудный возраст» дал себя знать.

До того дня она стремилась исправить во мне буквально все: от умения пользоваться палочками для еды до манеры держаться и говорить. И я очень терпеливо, изо всех сил старалась ее указаниям следовать. Но однажды всякие силы с терпением иссякли и я взорвалась:

— Да заткнись уже! Ведьма!!!

Помню, впервые в жизни я поразилась: все запретные слова, которые до этой минуты пугливо роились где-то на задворках моего сознания, вдруг начинали выскакивать из меня одно за другим… И запихнуть их обратно уже не получалось, хоть тресни!

— Хватит указывать, как мне жить!.. Лучше следи за собой!

Не переставая орать, я бешено колотила по татами ни в чем не повинной кисточкой — той самой, из своих первых волос.

— Да кому она сдалась в наши дни, твоя дурацкая каллиграфия?!

Я в сердцах пнула павлониевую шкатулку с кистями. Голубки на перламутровой крышке от удара раскололись на куски.