Канцтовары Цубаки

ОСЕНЬ

Может быть, осень — то самое время года, когда хочется написать кому-то письмо?

Вот и у нашей конторы заказов на письма все больше.

Как правило, это письма о том, что заказчик затрудняется высказать вслух, а потому решает изложить на письме: любовное прощание, просьба принять пожертвование, сообщение о потере работы, покаяние за пьяную выходку в кабачке и так далее.

Во всей этой веренице деликатных поводов и причин обычное, ни к чему не призывающее письмо — случай редкий и по-своему любопытный.

— Значит, просто письма вы тоже пишете? — повторяет свой вопрос Соно́да-сан. — Я просто хотел бы сообщить кое-кому, что все еще жив…

Его голос звучит безмятежно, как ветерок, теребящий траву на вершине холма.

— И кто же ваш адресат? — уточняю я в тон ему, как можно беспечнее.

— Мы дружили с раннего детства. Когда-то я даже обещал жениться на ней, да не сложилось… Я женился на другой, нарожал детей… А на днях случайно узнал, что она тоже нашла себе кого-то и живет с ним счастливо в небольшом северном городке. Так что уже и выяснять между нами нечего. Просто… этим письмом я хочу сообщить ей, что до сих пор жив-здоров, вот и все.

«Тогда почему бы не написать самому?» — удивляюсь я, но вслух ничего не говорю. Похоже, не все так просто.

— Сегодня даже говорить об этом неловко, но… когда-то я и правда очень любил ее. И мечтал прожить с ней до самой смерти. Да только…

Смущенно запнувшись, Соно́да-сан опускает взгляд.

За окном щебечут какие-то пташки. Судя по тому, как они клюют землю, задирая хвосты на бегу, — наверное, трясогузки.

Небо дышит осенью все ощутимее. Совсем скоро без керосиновой печки в магазине будет не обойтись.

Я совсем не желаю прерывать разговор, но решаю дать Соноде передышку и выхожу в подсобку заварить чай. С утра удалось купить в кондитерской свежие о-каси с каштанами. Разложив их на бумажной салфетке, выставляю чайник с чашками и десерты на столик для посетителей.

Когда наливаешь тонкой струйкой в старинную чашку черный чай, по деревянному дому растекается особый аромат — чуть терпкий, почти неуловимый, как солнечные лучи.

— Угощайтесь… — предлагаю я в надежде, что это поможет ему собраться с мыслями. Хорошо, если он не из тех, кто отказывается от сладкого.

Потягивая свой чай, я пробую на зуб пышное каштановое блаженство.

«Самое обычное письмо»?

В бесконечном потоке писем, сочиняемых людьми не просто так, «самое обычное письмо» — это просто вызов какой-то!

— Так о чем вы хотели бы написать? Может, о чем-то особенном? — уточнила я, смахивая с губ сахарную пудру.

— Только не подумайте, будто мне все равно… Сгодятся любые темы, кроме любви. Письма она обожает! В студенчестве, когда мы были влюблены друг в друга на расстоянии, она писала мне буквально каждый день. Я же писать не мастак, отвечал ей раз в месяц, не чаще… Но даже тогда она радовалась как ребенок! Тут же сочиняла мне пылкий ответ. И даже вкладывала в конверт какой-нибудь засушенный цветок… Ну а теперь и хотел бы ответить, да получается какая-то переписка за спиной у жены. И сразу руки опускаются…

— Понятно, — киваю я, и он продолжает:

— Поэтому хотя бы почерк пускай будет женским.

— Чей почерк? — уточняю я, совсем запутавшись. — Ее?

Вообще-то любые письма от лица мужчин пишутся мужским почерком. Это железное правило нашей профессии. Но Сонода-сан тут же добавляет:

— Теперь она живет гармоничной, счастливой жизнью. И эту гармонию мне очень не хотелось бы разрушать… Но что, если письмо, написанное мужским почерком, попадется на глаза ее мужу? Наверняка оно его не обрадует. А если писавший еще и мужчина, которого он не знает, вопросов будет хоть отбавляй. Эдак, глядишь, отношения их поползут по швам, и всем станет очень печально, не так ли?

Я энергично закивала головой.

— Но, по счастью, меня зовут Као́ру. Соно́да Као́ру. Имя как женское, так и мужское… Даже если муж заметит письмо, написанное женским почерком и подписанное «Каору», он просто решит, что это какая-нибудь давняя подруга-однокашница, и ничего странного не заподозрит. Хотя Сакура, конечно, тут же поймет, что письмо от меня… То есть Сакура — это уже ее так зовут. Ту, кому мы и пишем письмо.

— Ну что ж… Пожалуй, все верно! — невольно согласилась я.

Как бы там ни было, прошлое он вернуть не пытается, признаться в любви не рвется. Самое обычное письмо ни о чем, каких множество.

Сонода-сан пригубил уже подостывший чай, и его безмятежная улыбка набухла, словно бутончик камелии.

— Я уже много всего передумал…

Какая все же приятная у него улыбка, подумала я. И какая, должно быть, счастливая эта Сакура-сан, которую ему так не терпится побеспокоить самым обычным письмом…

Налив ему вторую чашку, я уточнила некоторые бытовые детали для описания его повседневной жизни, а напоследок попросила написать официальные фамилию и адрес Сакуры-сан.

— Выйдя замуж, она стала Сакурой вдвойне! — говорит Сонода-сан, пряча улыбку. И записывает на листочке координаты. — Имя с фамилией пишутся по-разному, но звучат одинаково…

Я читаю ее имя: 桜 佐倉 — «Са́кура Сакура́»?[46]

Госпожа Са́кура Сакура́ из маленького северного городка? Откуда это странное чувство, будто я давно ее знаю?

Залпом осушив вторую чашку, Санода-сан неловко указывает пальцем на оставшиеся десерты.

— А вы не против, если я возьму их с собой? — смущенно спрашивает он. — Моя дочка такие очень любит.

Он давно уже выбрал себе эту жизнь. Мир, в котором Сакуры-сан нет и в помине. И где женщина по имени Сакура Сонода не появится уже никогда. Зато маленькая дочурка, обожающая каштановые о-каси, ждет не дождется папу домой.

— Да, конечно! Я сейчас заверну…

Я порываюсь встать и сходить за пищевой пленкой, но он останавливает меня:

— Ну что вы! И так замечательно…

Не успела я глазом моргнуть, как Сонода-сан уже завернул мой десерт в салфетку.

— А с оплатой у вас как?

— Да как вам удобнее… Будете рядом — заглядывайте, мы всегда открыты, — добавила я, прощаясь с ним у дверей.

На смену ему в магазинчик забежали сразу три пигалицы в школьных костюмчиках. Эта троица мне уже знакома — в последнее время заглядывают частенько.

А ведь Сонода-сан мог бы запросто связаться с Сакурой-сан по интернету, думаю я. В наши дни способов сообщить о себе кому нужно хоть отбавляй… Как, впрочем, и случаев, когда переписка двух расставшихся когда-то людей перерастает в любовные драмы, а то и в трагедии.

Но Сонода-сан так не поступает. Видимо, знает, что Сакура-сан не захотела бы ему подыграть.

Так что это его письмо, вероятно, должно быть пропитано размышлениями о том, как важно жить, не переступая черту, как держать себя в руках и не позволять своим капризам рушить счастье тех, кто тебе же дорог.

Следующие несколько дней Сонода-сан не расставался со мной.

То есть, конечно, не сам он, а его послание.

А все потому, что мне хотелось как можно точнее передать на письме его мягкую манеру речи, его жесты и мимику, даже его запах. Хочешь не хочешь, а если ты пишешь письмо за кого-то, оно становится частью тебя.

Сонода-сан рассказал мне, что скоро ложится в больницу. Названия болезни не сообщил. И хотя заверил, что его жизни ничто не угрожает, тут же признался, что впервые начал серьезно задумываться о смерти и что в такие минуты он чаще всего вспоминает о Сакуре-сан.

— Даже если придется расстаться с жизнью, я не хочу ни о чем жалеть, — сказал он уверенно, глядя мне прямо в глаза. И, слабо улыбнувшись, добавил: — Хотя, возможно, я просто слишком нервничаю перед операцией…

Скорее всего, так и есть, осеняет меня. Когда ждешь операции, даже самой пустячной, невольно представляешь, как лежишь под наркозом, пока твое тело кромсает скальпель хирурга. И готовишься к худшему. Как ни крути, а такое состояние мозга нормальным не назовешь. Не нависни над ним эта операция — может, ему и в голову бы не пришло написать Сакуре-сан?

Думая обо всем этом, я невольно вспоминаю о Наставнице. Незадолго до смерти она тоже перенесла операцию. Но я в это время была не с ней.

За эти несколько дней я составляю приблизительный черновик письма и приступаю к выбору инструмента.

Одно и то же письмо, смотря чем оно будет написано — шариковой или авторучкой, кистевым фломастером или волосяной кистью, — произведет совершенно разное впечатление. Грифельный карандаш как инструмент не рассматривается вообще: послание карандашом — неуважение к адресату.

Послание к Сакуре-сан я, поразмыслив, решаю выписать стеклянной кистью. Пожалуй, именно стекло точнее всего передаст ту всепроникающую мягкость, которую излучает Сонода-сан. Очень хочется сделать так, чтобы его письмо стало для Сакуры-сан еще и маленьким красивым подарком.

Впервые за многие годы я открываю наследие Наставницы — старинный футляр, в котором дремлет ее стеклянная кисть. Вся целиком — от длинной рукоятки до острого кончика — отлитая из стекла.

Когда-то я полагала, что стеклянную кисть придумали в Европе, но это оказалось не так. Первую кисть из стекла изготовил в 1902 году японский мастер дверных колокольчиков Саса́ки Тэйдзиро́. А уже затем необычный инструмент распространился во Франции и Италии.

Вокруг ее стеклянного кончика спиралью закручено восемь канавок наподобие волокон обычной кисти. Чернил, заполняющих эти канавки, хватает на три-четыре строки, после чего кисть нужно обмакивать снова. Сама я пользуюсь ею нечасто и только для писем с особым настроением, которого ничем, кроме стеклянной кисти, не передать.

Кисть Наставницы отлита из нежно-розового стекла. Писать ею адресату по имени Сакура — лучше и не придумаешь.

Бумага для такого инструмента должна быть мягкой, но только не волокнистой. За любые волокна стеклянный кончик начнет цепляться, так что классическая ва́си[47] в данном случае будет помехой.

В итоге я выбираю бельгийскую кремовую бумагу верже́. На такой писали при дворах королевской Европы еще в глубоком Средневековье. На бумаге верже, если приглядеться, можно различить следы от проволоки, которой ее скрепляли во время прессовки, — тонкие параллельные линии, чуть продавливающие текстуру, из-за чего поверхность листа кажется слегка неровной, а белизна его подернута странными тенями, похожими на силуэты застывших волн. Когда держишь эту бумагу в пальцах, от нее так и веет мягкостью и теплотой. Для настроения, которое хочет передать Сонода-сан, — вариант оптимальный.

Формат письма — скорее открытка в конверте. Письмо в две-три страницы наверняка покажется Сакуре-сан слишком многозначительным. Но если послать открытку саму по себе, ее запросто может прочесть кто-нибудь третий! А чувства Соноды-сан настолько беспечными не назовешь… Так что да, лучше всего вложить открытку в конверт, чтобы и посторонний не прочитал, и та, кому это пишется, не восприняла все слишком серьезно.

Цвет чернил — однозначно сепия. После первой же беседы с Сонодой-сан именно сепия не выходит у меня из головы.

Откупорив флакон, погружаю туда кисть. В тот же миг канавки вокруг стеклянного кончика вбирают в себя чернила и прозрачное стекло окрашивается цветом пожухлой листвы.