Энергеты всех стран соединяйтесь!

Глава 24

Я с грустью взглянул на суровую комиссию, что должна была, так сказать, дать мне путевку в жизнь, и с трудом подавил тяжелый вздох. Хоть после утренней ссоры мы вроде как помирились с Романом, и я даже прочитал выданные мне брошюры, все равно сейчас идея с комсомолом казалась мне авантюрой. Может быть, потому что я не понимал, на кой хрен мне вообще это надо.

Понятно, что членство в ВЛКСМ откроет те двери, что раньше были закрыты, и подмажет там, куда я мог пролезть, но с трудом. Партия не пускала посторонних к рулю, и, если ты хотел хоть чего-то добиться в политике или на государственном уровне, обязательно требовалось в ней состоять. А вот если ты во власть не рвался, как я, например, то тут уже были варианты.

С другой стороны, для моих контактов с конторой глубокого бурения комсомол был необходим. Хотя бы для того, чтобы продемонстрировать лояльность. Да, уверен, что, когда чекисты оценят дроны и прочее, они и так будут со мной работать, но делать это можно очень по-разному. Пожать руку, сказать «молодец» и забрать себе все разработки или поддержать начинающего предпринимателя, а то и просто войти в долю. Хотя и тут были варианты.

Короче, я, как мог, успокаивал себя и уговаривал поучаствовать в этом фарсе. Да, я искренне считал это спектаклем, где у каждого своя роль. Может быть, потому что помнил рассказы матери о том, во что превратился комсомол и партия в последние годы Союза в том мире. Профанация чистой воды, видимость деятельности, пустые лозунги, на которые всем плевать. Не зря же про это ходило столько анекдотов. Чем больше выпьет комсомолец, тем меньше выпьет хулиган. Столько лет прошло, а до сих пор помню.

И при этом я признавал, что здесь тот же комсомол еще не утратил своих главных функций – направлять и воспитывать. Может, как раз потому, что правительство декларировало меньше говорить и больше делать. Орать дурниной лозунги много ума не надо, работать гораздо сложнее. Так что еще при Сталине, крайне не любившем бесполезные, но помпезные мероприятия, были выработаны нормы и принципы деятельности комсомольских организаций, направленные на конкретные результаты в спорте и труде, а не пустопорожнюю болтовню. И видел результаты, тем более было с чем сравнивать.

Естественно, до идеала было очень далеко. Многие воспринимали комсомол лишь как ступеньку к хорошей жизни и не хотели особо напрягаться. Большинство таких товарищей сами были детьми партийных работников, и им было проще попасть в комиссии и бюро. Родители помогали своим чадам двигаться по карьерной лестнице, тем более что в Союзе активно продвигали развитие трудовых династий. И с одной стороны, ничего плохого в этом не было, наоборот, если человек знал, чем будет заниматься в жизни, он к этому готовился. С другой – далеко не все собирались именно работать, а не просиживать кресло в кабинете. И уж тем более такие люди не любили, когда их внезапно дергали с места, заставляя участвовать в каком-то мероприятии, от которого не будет никаких преференций.

Это я отчетливо прочитал во взгляде представительницы райкома комсомола, которую вызвали, чтобы ускорить процедуру. Обычно кандидатов сначала отбирал и фильтровал школьный комитет, и лишь потом, к какой-нибудь памятной дате, так сказать, всей пачкой привозили в райком, где проводили собеседование и принимали в комсомол либо отправляли восвояси. Процедура была отработана десятками лет, отшлифована до блеска и особо никого не напрягала. Пару дней в месяц посидеть в президиуме с умным видом несложно. А мой случай выбивался из общей картины, что не прибавляло настроения некрасивой полной девице лет двадцати пяти, злобно зыркающей на меня из-под очков.

Еще больше ее раздражала Сикорская, оказавшаяся одним из поручителей. София со своими белоснежными волосами и точеной фигуркой была очень красивой девушкой, я это признавал. Эдакой Снегурочкой, которую хочется обогреть. Даже я, прекрасно зная ее характер, нет-нет да и заглядывался. Что уж говорить об остальных. Вон половина комиссии, та, что мужского пола, то бишь комсорги выпускных классов, едва ли не слюни пускали, раздевая ее глазами.

Естественно, женская часть от этого бесилась. Так что я не без оснований подумывал, что Сикорская предложила свою кандидатуру, чтобы завалить меня. Ведь сейчас девки начнут вымещать зло, а кто для этого лучший вариант? Вот именно. Но я для себя давно решил, что прогибаться ни под кого не буду. Отклонят кандидатуру, ну и плевать. Проживу. Но унижать себя не позволю.

– Товарищи! – Закончив листать мое дело, представитель райкома Ирина Олеговна Зайцева, как она нам представилась, отодвинула папку и решительно сняла очки. – Честно говоря, я не понимаю, зачем вы меня вызвали. Какое вообще может быть решение по хулигану, стоящему на учете в детской комнате милиции? Вы что, хотите, чтобы в ряды Всесоюзного Ленинского коммунистического союза молодежи вступил преступник?! Вы чем вообще думаете?! А если, да какое если, он обязательно запятнает гордое звание комсомольца, опорочит светлое имя Ленина, ведь недаром наш союз именуется именем вождя мирового пролетариата! Как вы будете смотреть в глаза товарищам, вы подумали?! Поэтому решительно заявляю, что я категорически против кандидатуры данного товарища! На этом предлагаю закончить. Кто за, кто против?

– Браво, бис! Браво, бис! – Я вальяжно развалился на стуле, лениво хлопая в ладоши. – София, а ты чего не хлопаешь? Это же чистый восторг. Девушка в будущее заглянула эдак походя, а вы не радуетесь? Нехорошо.

– Чеботарев, прекрати паясничать! – прикрикнула на меня Алена Михайловна Яковлева, наш секретарь комсомольского комитета школы, и тут же повернулась к представительнице райкома. – Ирина Олеговна, давайте не будем торопиться. Ошибиться может каждый…

– Где тут ошибка? – Зайцева презрительно скривилась и ткнула в меня толстым пальцем. – Вы посмотрите на него!!! Пришел на важнейшее комсомольское собрание и сидит как… как… как барин!

– Тогда уж как босяк, – поправил я косноязычную девицу, привыкшую говорить лозунгами. – И какая разница, как я сижу, если вы все решили еще до того, как я рот открыл?

– А ты считаешь, что достоин того, чтобы тебе давали слово? – снова взглянула на меня Ирина Олеговна, словно помоями облила. – Преступникам и невеждам не место в нашем советском государстве!!!

– Вы бы со словами были поосторожнее, а то так и сесть можно, – мило улыбнулся я. – Вы хоть понимаете, на кого сейчас прыгнули?

– Семен! – хлопнула рукой по столу Яковлева. – Не хами!

– Угомонись, Чобот, – лениво поддержал ее Виталий Чернов, комсорг одиннадцатого «А», где учился Хомяк, впрочем, не отрывая глаз от Сикорской. – То есть Чеботарев.

– Я бы на вашем месте не мне рот затыкал, а думал, как за соучастие не загреметь. – Я пожал плечами. – Потому что уважаемый представитель райкома комсомола только что заявила, что в Союзе Советских Социалистических Республик нет места для товарища Сталина.

– Ч-кх-го?! – Вот теперь всех проняло, и на меня уставились девять пар обалдевших глаз. – Чобот, ты чего несешь?!!

– Понимаешь, Роман, – повернулся я к полностью обалдевшему Еремину. – Если взять учебник истории и прочитать о молодости Иосифа Виссарионовича, то там черным по белому будет написано, что в свое время вождь не смог поступить в духовное училище, потому что не хватало знания русского языка. А из семинарии его исключили за неявку на экзамен. То бишь он вполне может быть причислен к тем самым невеждам, которым в Союзе не место. А кроме того, прекрасно известно, что в свое время и Ленин, и Сталин не брезговали экспроприациями, хоть сами в них и не участвовали. А уголовный кодекс, что советский, что имперский, толкует это одинаково – разбойное нападение, совершенное группой лиц по предварительному сговору. И не надо мне говорить, что это были деньги исключительно буржуев. Да, они пошли на благое дело, дело революции! Но это не меняет самого факта преступления.

– То есть ты пытаешься сказать… – немного пришла в себя Зайцева, но все равно не могла выразить мысль ясно, да я и не дал, легко перебив ее:

– Я пытаюсь сказать, что за каждым, даже самым великим человеком, могут водиться не самые благовидные деяния. – И демонстративно закинул ногу на ногу. – Революцию не сделать в белых перчатках, это понятно. Так что лично я уважаю риск, на который шли товарищи, тот же Камо, например. Но он четко понимал, что делает, и в итоге был арестован, бежал, был снова арестован и приговорен к четырем смертям. Не за революционную деятельность, а именно за экспроприации, а говоря юридическим языком, за разбой. Делает это его плохим коммунистом? Категорически нет! Делает ли мое прошлое меня недостойным звания комсомольца? Тут сложный вопрос, однако есть нюанс. На самом деле вы вообще не с того начали, и сегодняшнее решение ко мне как таковому никакого отношения не имеет.

– Погоди, Чеботарев, погоди! – схватилась за голову Яковлева. – Ты меня совсем запутал! Что значит не имеет?!

– Да на самом деле все просто, – я мягко улыбнулся. – Ведь, рассматривая мою кандидатуру, на самом деле вы решаете судьбу всего комсомольского движения в нашей школе. А может, и гораздо шире. Будет ли оно достойно продолжаться или превратится в полную профанацию.

– А ты не много на себя берешь?! – зло сощурилась окончательно пришедшая в себя райкомщица. – Кто ты вообще такой, чтобы обсуждать личность товарища Сталина?! Как смеешь…

– Я гражданин Страны Советов, – я снова перебил ее, без улыбки уставившись прямо в глаза тяжелым взглядом. – Обладатель полноты власти в нашем государстве, если вы не забыли принцип демократического централизма и о социальнополитическом единстве общества.

– Лишь коммунистическая партия является… – попыталась было вставить слово работница райкома комсомола, но я снова ее прервал:

– Партия – это руководящий орган страны, но формируется она и подотчетна именно народным массам, то бишь и мне тоже. Так что я имею полное право обсуждать личности вождей и их поступки, – буквально припечатал я обалдевших школьников и не менее обалдевших комсомольцев. – Тем более что я не осуждаю, время было такое. В гражданскую вон, бывало, брат на брата шел, так что теперь, не жить? Я этот пример привел только к тому, что любое, самое темное дело может привести в итоге к положительным результатам. Недаром даже тюрьма у нас называется исправительным учреждением. Что уж говорить о комсомоле, чья главная, наиважнейшая, я бы сказал, задача – воспитывать молодежь. Указывать ей правильный путь в соответствии с кодексом строителя коммунизма. Но почему-то в тот самый момент, когда стараниями Еремина Романа, нашего комсорга класса, и старосты Денисовой Оксаны, удалось добиться потрясающих результатов, полностью изменив мои жизненные ценности и ориентиры, вы одним махом отбрасываете их, ставя крест даже не на моем будущем, а на их вере в партию и идеалы коммунизма.

– Это еще почему? – пыталась еще хорохориться Зайцева, но уже всем было понятно, что я ее морально задавил.

– Потому что их тщательная и кропотливая работа на протяжении почти десяти лет пойдет, я извиняюсь, коту под хвост, – я притворно вздохнул. – Алена Михайловна подтвердит, сколько они со мной мучились. Роман разве что сопли мне не вытирал, пока у меня мозги наконец не заработали. Люди ведь не меняются мгновенно. И тот самый катарсис, что я пережил, спасая девчонок от маньяка в парке с риском для жизни, был тщательно подготовлен комсоргом, взвалившим на свои плечи груз побольше Сизифа. А вы хотите буквально взять и уничтожить, можно сказать, работу всей его жизни.