Санитарная рубка

* * *

Плакал ребенок. Надсадно, безутешно, навзрыд — так плачут взрослые люди, убитые горем.

«Откуда здесь ребенок? Где Иваницкий? Где Кузин?» Богатырев ощущал под собой покачивания, различал кроме детского плача неясные голоса, напрягался, пытаясь их понять, но никак не мог вырваться из полузабытья в явь. Судорожно вытянул руку, она уперлась в шершавое дерево. «Где я?» Но тут его резко качнуло, и он снова провалился в полное забытье, будто ушел на дно, под толщу воды.

Но и туда, до самого дна, достигал не умолкающий тонкий плач и через какое-то время он поднял Богатырева вверх. На этот раз, открыв глаза, увидел над собой качающийся вогнутый потолок, одолевая боль, повернул голову и догадался, что это вагон без всяких перегородок, набитый ящиками, узлами, какими-то пакетами и на всех этих ящиках, узлах, на полу и возле стен сидели, лежали люди. Их было много. «Откуда они?»

Ветхая старуха копалась в картонной коробке, доставала из нее цветные тряпки, близко подносила к лицу и откладывала в сторону, доставала новые, опять разглядывала и никак не могла найти нужные. Повергшись спиной к старухе, беспрестанно покачивалась, баюкая забинтованную руку, совсем еще молодая девушка, и дико было видеть ее милое курносое лицо, пышные русые волосы и замусоленный, обремкавшийся бинт с засохшим на нем кровяным пятном.

Напротив, привалившись к вздрагивающей стене вагона, спала женщина. Растрепанные волосы закрывали ее лицо, голова безвольно моталась из стороны в сторону, но и во сне женщина не размыкала рук, а на руках у нее, завернутый в солдатское одеяло, заходился в плаче крохотный ребенок. Кричал, не переставая, словно хотел поднять, вскинуть всех, кто находился в вагоне, но не мог докричаться даже до матери, подкошенной смертельной усталостью. В проеме расстегнутой кофты белела грудь с обсохшим коричневым соском, от которого сразу же начинался и тянулся вверх лиловый синяк.

— Товарищ капитан, ожил, ё-моё! — Улыбаясь и морща от восторга веснушчатый лоб, над ним наклонился Кузин. Богатырев едва разлепил ссохшиеся губы:

— Пить…

— Щас, товарищ капитан, щас, и пить и есть достанем. — В голосе Кузина слышалось прямо-таки ликование.

Он вскочил, отошел в сторону и скоро вернулся с кружкой. Ловко приподнял голову Богатырева и долго поил его, разливая воду на подбородок и на грудь. Напившись, Богатырев почуял, что к нему вернулся голос:

— Где мы, Кузин? Меня здорово зацепило?

— Крепко, товарищ капитан, но не смертельно. Одна меж ребер прошла, легкие не задело, а вторая в плечо.

Тут врачиха оказалась, раны обработала, сказала, что до госпиталя вы дотянете. А где мы? Да хрен его знает! Окон же тут нету.

— Что за вагон?

— Да тут не вагон, товарищ капитан, а целый состав телячьих вагонов. У нас еще ничего, а в соседнем, в нем раньше цемент возили, там все, как в муке, сидят. И везде беженцы.

— Иваницкий живой?

— Живой. Еле-еле мы оттуда выцарапались. Как вас зацепило, падла какая-то из окна шарахнула, он кругаля дал и две гранаты им в окно. Вся сараюшка развалилась. А дальше — совсем весело. Только «икарусы» через блоки провели, только поехали по трассе, смотрим, машина за нами увязалась, потом еще одна, третья, близко не подходят, а так, тянутся следом. Ясно, что подмоги ждут. Тогда пришлось с трассы съехать, сколько смогли протащились по проселку, а дальше ходу нет, одни колдобины, зато смотрим — машины отстали, видно, побоялись. «Икарусы» бросить пришлось и своим ходом до станции добирались, а там этот состав. Теперь вот едем… Домой едем…

— А полк как? Дурыгин?

— Про это не скажу, товарищ капитан, не знаю. Да, главное чуть не забыл, Иваницкий мне планшетку передал, беречь велел, как свои яйца. Так и сказал. Она при мне. И еще сказал, что в Ростове нас встретят и в госпиталь доставят. Я как будто сопровождающий. Доставлю вас до госпиталя и в комендатуру пойду, где до дембеля буду дослуживать — хрен его знает! Товарищ капитан, как же так случилось?

— Ты о чем?

— Да позор-то… Чурки на пинках выкинули. Такая громада с оружием, а выкинули. Как получилось — ни бельмеса не понимаю… Тоска у меня, товарищ капитан, тоска голимая…

Богатырев ничего не ответил. Да и что он мог сказать? Отвернулся от Кузина и закрыл глаза.

Внезапно успокоился, перестал плакать ребенок… И хотя он еще продолжал обиженно всхлипывать, но в этих всхлипах была уже какая-то умиротворенность. Измученные люди тоже начинали засыпать, но и во сне их не отпускали недавние переживания — то стон слышался, то испуганный вскрик.

А состав громыхал, рвался через враждебное пространство, напрягая все свои железные силы — в Россию. Туда, где его пассажиров никто не ждал.