Жребий

— Одиночество заедает, тоска.

— О какой тоске вы говорите? Угол свой есть, пенсию получаете. Все у вас нормально.

— Вот и Игнатьевна тоже доказывает, — виновато заговорила Антонина Ивановна. — И я, может, раньше так считала. Главное, чтоб ни от кого не зависеть, чтоб на своих ногах держаться. А сейчас — стыдно кому признаться. Жить хочется так, чтобы было, как прежде. И заботы, и огорчения, и радости. Непонятно, конечно, это тебе. Я сама, старая, себя не понимаю. Иль из ума выживаю? — Вздохнула. — Разболталась.

— Нет, нельзя вам так думать, — покачала головой Зинаида, — нельзя, — добавила решительно.

— Я и сама знаю, — согласилась Антонина Ивановна. — Ну, а теперь пойдем в ванную, раз ты решила помочь мне.

Она приподнялась, неловко, боком, спустила ноги с кровати, нащупала тапки. С помощью Зинаиды встала, оперлась о ее плечо. Медленно пошли…

Самый маленький лучик, прорвавшись сквозь тучи, может осветить, согреть землю. Антонине Ивановне стало на душе легче после приезда Зинаиды. Она всегда держалась в отдалении. На похороны мужа Антонины Ивановны не приехала, отбила телеграмму, что больна. Как здесь не оборваться тоненькой родственной ниточке? И вдруг этот приезд. Не могла понять больная, как его расценить. У нее мелькнула мысль, а не надеется ли Зинаида на какое-нибудь наследство? Но тут же ее отогнала. Сама же в разговоре упомянула, что сбережений мало, одна надежда на пенсию. Зинаида и глазом не моргнула. А почему она просто не может потянуться к родственнице? Ей, конечно, по-настоящему не понять горечь одиночества, но все же… И как собралась в такую даль ехать? Раньше и с праздниками не поздравляла.

На другой день Антонина Ивановна проснулась рано. Из окна палаты четко просматривался кусочек неба, весь будто пронизанный ожиданием теплого погожего дня. Заглядевшись на небо, Антонина Ивановна вдруг вспомнила свою свадьбу. И показалось удивительным, что такое далекое воспоминание сохранилось явственно, в звуках, красках. Ведь как давно не вспоминала о свадьбе!

А здесь всплыло все. И лихорадочность переодеваний в подвенечный наряд, и суматошные, разудалые пляски, и даже пестрота стола со снедью. Все припомнилось, будто выжидала память своего череда, такого вот денька, ясного, спокойного, понятного до глубины. А почему вспомнилась свадьба? Разве до нее или после не было счастливых дней? Разве нельзя назвать счастливым тот день, когда у ручья суженый в любви объяснился? А в совместной жизни сколько было счастливых деньков — не перечесть.

После обеда Антонина Ивановна ждала, что заглянет Игнатьевна. Очень хотелось поделиться своими воспоминаниями о свадьбе. Но боялась, что рассказ разрушит что-то в них. Да и поймет ли ее Игнатьевна? Еще посмеется, что она, старая, ненужными мыслями, как игрушками, тешится. Но Антонина Ивановна заспорила с собой. Почему старухе вспоминать о свадьбе смешно и нелепо? Ведь какой свежестью дохнуло, чистотой, а внутри запело, что еще не все потеряно. Пела сама жизнь. Как же не поделиться такими мыслями с Игнатьевной? Но пришла не она, а Лида, улыбающаяся, розовощекая, казалось, будто вышла из того, свадебного воспоминания, взволновавшего Антонину Ивановну.

— Я только узнала от Игнатьевны, что вы в больнице, — не переставая улыбаться, сказала Лида. — Гляжу, что-то на лавочке нет. Несколько раз домой к вам звонила.

— Лидочка! Какой ты стала красивой! Вижу, радует тебя жизнь, — перебила ее больная.

— Обо мне потом. Как ваше самочувствие? — Лида провела ладонью по лицу, словно хотела стереть выражение безмятежной веселости.

— Поправлюсь, куда деться?

— Как давление? — присаживаясь па краешек стула, спросила молодая женщина.

— Нормально все, рассказывай про себя. Чем похвастаешься?

— О, — Лида, оглянувшись на дверь, низко наклонилась к Антонине Ивановне и шепотом поведала: — Ребеночка жду!

— Лидочка! Счастье какое! — радостно воскликнула больная. А ведь и она мечтала, что скажет кому-нибудь счастливым шепотом о первенце. И вот оказалось, что услышать такое признание от другой — тоже большая радость. Антонина Ивановна уже не думала с обидой, что природа обделила ее материнством, и не удивлялась, что жажду по нему пронесла по всей жизни. Просто как никогда понимала — в материнстве таится истинное счастье женщины.

Просыпаясь по утрам, Антонина Ивановна говорила себе:

«Вряд ли кто теперь придет. Зинаида уехала. Лида поступила на курсы кройки и шитья, совсем сбилась с ног. У Анечки установочная сессия. Игнатьевна заладила по своим гостям. Только у меня нет своего дела ни сейчас, ни после больницы. Остается лежать и ждать, вдруг кто наведается».

В палату к Антонине Ивановне положили девушку. Увидев ее, женщина встрепенулась: «Ой, как на Анечку похожа! Уж не одногодки ли?» Туго стянутый сзади пучок волос, короткий вздернутый нос, широкие брови…

«Нет, — разочарованно подумала Антонина Ивановна, — до Анечки этой девушке далеко. У той глаза — сама доброта. А эта вон как глядит недовольно и губы поджала. Может, ее обидел кто?»

Девушка пошвыряла свои пакеты в тумбочку, с шумом захлопнула дверцу, резко подвинула графин на столе. Было видно — соседство ее не устраивало. Она вышла из палаты и кому-то сердито сказала:

— Со старухой куковать!

Может, девушка не заметила, что дверь палаты приоткрыта, или ей было все равно: услышала эти слова Антонина Ивановна или нет. Со «старухой» девушка не разговаривала, даже поняв, что та ничем и ни в чем ей не мешает.

«Наверное, ее раздражает моя беспомощность», — решила Антонина Ивановна. И у нее возникало недоумение, где и почему ожесточилось молодое сердце?

С девушкой в палате Антонина Ивановна пробыла недолго — «старуху» выписали домой.

В почтовом ящике ее ждало письмо от Зинаиды. Она интересовалась здоровьем Антонины Ивановны, давала советы, как поддержать его, и даже прислала вырезки из статей журнала «Здоровье». В конце письма Зинаида коротко сообщала:

«Наше семейное судно совсем прохудилось. Будет развод».

Антонина Ивановна несколько раз прочла эти слова. Что за ними — отчаяние или безразличие? Как помочь этой семье? Думая о письме, Антонина Ивановна не могла уснуть всю ночь. А утром решилась ехать к Зинаиде в Курск. Как же оставить ее без поддержки?

Стояла дождливая, холодная осень. Особенно студено было по утрам. Антонина Ивановна надела теплые зимние вещи, потуже повязала пушистый вязаный платок. Но замерзла уже в стареньком трамвае, который долго вез ее до вокзала. Согрелась только в поезде. Пассажиры пили чай, жевали бутерброды, смеялись, пели. От бессонной ночи у Антонины Ивановны смыкались глаза. Она и не заметила, как заснула, опершись на свою старую сумку. Разбудила ее проводница, весело прокричав, что пора выходить.

Улицу, где жила Зинаида, она долго не могла найти. Проплутав полчаса по городу, женщина остановила такси, которое за десять минут довезло ее до пятиэтажного кирпичного дома в унылом, видимо еще не обжитом районе. Дома друг от друга находились на большом расстоянии, людей вокруг было мало.

С замирающим сердцем, часто останавливаясь, Антонина Ивановна поднялась на пятый этаж. У двери, обитой голубым дерматином, с номером 80 отдышалась.

Дверь открыла Зинаида, в длинном, блестящем халате и с девчоночьим хвостиком на голове. Антонина Ивановна вдруг почувствовала сильную усталость.

— Давно не ездила так далеко, Зиночка, — почти жалобно произнесла гостья, расслабляя узел на платке. Но тут же рассмеялась: — А я еще молодец! Старуха хоть куда!

— Мировая старуха! — бросилась обнимать ее Зинаида.

Когда пили в маленькой тесной кухне кофе с мягкими булками, Антонина Ивановна подробно и весело рассказывала о своей поездке, как чуть не проспала станцию, как плутала по городу.

— Такая дорога, холод на дворе, зачем мучиться? — качала головой Зинаида. — Я и сама бы приехала.

— Но разве я могу ждать, когда у вас такая буря? Как же семью сохранить? — озабоченно произнесла гостья.

Зинаида перебила:

— Нечего сохранять, надоело жить кое-как, я ведь еще не старая. Да и он мечтает поскорее от нас сбежать.

— Может, у него другая есть женщина?

— Это его дело. Мы друг другу надоели.

Антонина Ивановна поняла, что племянница не хочет продолжать этот разговор. Ну что ж, решила развестись, так решила. Гостья исподволь присматривалась к нежному, без косметики, спокойному лицу хозяйки. Неужели решилась на развод с Павлом без переживаний? Возможно ли это? Да уж когда жизнь заходит в тупик, наверное, все возможно.

— Развод — не трагедия и не позор, — сказала Зинаида подчеркнуто обыденным тоном. — Сейчас не старые времена. Только бы все устроить. Я не хочу, чтобы он оставался здесь. И на улицу его не выгонишь. Канитель на мою голову!

Заторопившись на работу, Зинаида быстро помыла посуду, приготовила для Антонины Ивановны постель. Гостья пыталась возражать, но хозяйка непреклонно заявила:

— Отдыхайте до вечера.

Оставшись одна, Антонина Ивановна прилегла на диван, укрылась пледом и быстро заснула. Очнулась от звука открываемой двери. Испуганно озираясь, женщина не могла понять, где находится. Но увидев заглянувшего высокого парня с черной шевелюрой, очень похожего на Зинаиду, все вспомнила.

— Валера? Сын Зинаиды?

— Он самый, живьем. А вы кто? — Парень, казалось, совсем не удивился незнакомой женщине. Взял со стола газету с программой телевидения, мельком посмотрел на нее. Отбросил с недовольной гримасой.

— Я — Антонина Ивановна…

— А, знаю! — Валера пошел к письменному столу. С шумом открыл ящик и, закусив губу, начал сосредоточенно в нем копаться.

— На одни сутки к вам заглянула, — снова обратилась к Валере гостья.

— Какой смысл ехать на один сутки? — не поднимая головы, спросил парень.

— Иногда, Валера, смысл есть и на час приехать, — многозначительно сказала Антонина Ивановна.

Он пожал плечами, продолжая рыться в столе.

— Ты потерял что-нибудь? — Гостья встала с дивана, подошла к Валере, заглянула через плечо.

— Уже нашел, — ответил он довольно. — Вот мой блокнотик. Сейчас откопаю номер телефончика… А знаете, ваш приезд кстати, — вдруг очень весело посмотрел Валера на Антонину Ивановну. — Мне нужно сегодня на одну, так сказать, вечеринку сходить. Пришлось бы у матушки отпрашиваться, а теперь я отпрошусь у вас. Лады? Пойду переодеваться.

— А что это за вечеринка, какие там люди будут? — обеспокоенно спросила Антонина Ивановна.

— Мировые люди, все свои, верные и надежные друзья, — ужо из другой комнаты отвечал Валера. — А вы спрашиваете почти как мама. Но она потребовала бы описать каждого, его родителей и знакомых.

— Она волнуется за тебя, — назидательно произнесла Антонина Ивановна.

— Я уже не мальчик. И потом, я же не любопытничаю о се друзьях.

— И все же ты должен понять мать, она волнуется за тебя, хотя нет, ты не поймешь. Когда у самого будут дети, припомнятся ее слова.

— А вот ваши слова мне понятны, а вы, кажется, старше ее, — сказал, выходя из комнаты, Валера.

— Ой, что ты эти брюки надел на вечеринку? — удивилась гостья. — Хотя у вас это, кажется, «фирмой» называется и деньги бешеные стоит. А в нашу молодость вельвет дешевый был, качеством, правда, похуже.