Жребий

Переполох

От невестки Евдокия не получала писем несколько лет. На нее не обижалась. Лиза сама говорила:

— С глазу на глаз вести беседу я охотница, а в письме рука деревенеет. Пишу, ежели на то надобность особая.

И в этот раз, когда Евдокия вытащила из ящика письмо и сразу узнала почерк невестки, встревожилась. Неужели у брата снова с желудком плохо?

Тут же, на лестничной площадке, опустив сумку на подоконник, Евдокия стала читать письмо. Лиза кланялась и посылала приветы от «сродственников». О брате написала коротко:

«Миша все на тракторе работает. На заработки грех обижаться. Но года-то какие! Устроился бы сторожем или конюхом. Куда там! Но ты его знаешь, много работы на себя всегда берет. За то его начальство любит, да сам он себя не очень…»

И про себя Лиза вставила несколько слов. Знать, и до нее, неугомонной, старость достучалась, раз пожаловалась на недомогания. В конце послания Лиза известила, что картошка в этом году уродилась отменная, одна к одной, и при варке получается рассыпчатая, вкусная. Закончила письмо, как и начала, многословными пожеланиями Евдокии всяческих благ.

Да еще приписка на полях была крупными, размашистыми буквами:

«Может, скоро в гости выберусь, про все новости тогда и расскажу».

Евдокию письмо озадачило. Тревожного невестка ничего не сообщала. Вот только приехать собиралась, хотя па нес больше было похоже нагрянуть без писем.

До вечера Евдокия несколько раз перечитывала письмо, пока не заучила его наизусть.

Думала о нем и на другой день. Что-то подсказывало — неспроста письмо прислано. И как в воду глядела. Недели не прошло, принесли телеграмму:

«Приеду воскресенье Лиза».

А до воскресенья два денька всего и осталось…

В воскресенье Евдокия встала пораньше. К полудню у нее уже борщ на плитке парился, аромат от пирогов по комнате стлался. Громко затрезвонил звонок. С ним случалось: то чуть бренчал, то па всю комнату заливался. Евдокия о фартук руки мазанула и к двери метнулась. Невестку увидела — к объятиям приготовилась, но не ожидала, что та сама к ней бросится: повисла на плечах — и ну всхлипывать. И Евдокия не удержалась, зашмыгала носом: шесть лет не виделись! Успокоились быстро.

— Лизонька, душенька, вспомнила все ж обо мне! Дорожка вокруг да около петляла, а ко мне в дом привела.

— Мы, чай, не десятая вода на киселе, — вытирая глаза концом своего цветастого платка, ответила невестка, но вдруг спохватилась — Я не одна. Где это моя девонька? Танюша, иди сюда!

Увидев высокую, большеглазую девушку, Евдокия всплеснула руками:

— Неужели Татьяна? Была росточек, а стала цветочек. Да какой! Розочка!

Молодая гостья робко улыбнулась. С любопытством взглянула на Евдокию. Это была дочь Лизиной сестры. Евдокия видела ее совсем девчонкой, угловатой, коротко, под мальчишку стриженной. А сейчас какой стала! Губы — маков цвет, румянец полыхает во все щеки, черные, с отливом, волосы, глаза — большие, ярко-голубые.

«На мать смахивает, та в молодости ох как цвела», — отметила Евдокия и вслух сказала:

— Глазам не верю! Ты ли была девчонкой сопливой? Танюша, поди, не помнишь, как просила меня «помудриться», пудру ты так обзывала. Вой как расцвела! От кавалеров, знать, отбоя нет. Жених-то у тебя есть?

Таня недовольно сморщила маленький носик и почему-то настороженно посмотрела на Евдокию. Лиза прервала расспросы:

— И разговорам черед придет. Давайте-ка вещи пока распакуем.

Лиза поспешно стала развязывать бечевку на бауле и вытаскивать из него свертки, выкладывая их прямо па пол в прихожей.

— Все у меня свеженькое, свойское. И творожок, и маслице, и сметанка, не то что магазинное. А яйцы в этом году у нас мелковаты. Цыплят-то я у Казанетихи взяла, да видно, она мне похуже подсунула, ушлая бабка! Вот и картошка.

— Ну куда вы нагрузились? Я здесь одна.

Много мне нужно? — подбирая банки, свертки,

качала головой Евдокия.

— Как знать, — со вздохом сказала Лиза. — Да что нам было тащить! До шоссе Миша проводил, потом автобус вез. Мы, деревенские, к тяжестям привычные. Это в городе все разнеживаются. Да нет, и мы уже не те в деревне, тоже подавай удобства!

«Лиза не та стала. В словах, глазах, нет прежней строптивости. Улыбается и то несмело. И с тела спала, будто обмякла вся. Время, конечно, молодых только красит», — убирая свертки в холодильник, думала Евдокия.

За стол сели не скоро. Прежде хозяйка гостей «с дороги, с устатку» в ванне выкупаться отправила, а сама стала накрывать на стол.

Зашла Лиза, распаренная, с аккуратно зачесанными в пучок седоватыми волосами.

— Ты, Дуся, не очень торопись, успеем нагостеваться. Не на час заехали.

— Простынет картошка, вкус будет не тот. Татьяну торопи.

Когда появилась племянница (так называла ее Евдокия) с огненным румянцем на щеках, волосами, спадающими волнами на плечи, Евдокия залюбовалась ею:

— Писаная красавица! Что бровки, что губки, — по хозяйка осеклась, заметив, что Татьяне почему-то не нравятся ее слова. Евдокия низко поклонилась гостям:

— Не побрезгуйте, пожалуйте за стол. Чем богата, тем и рада.

Хозяйка потчевала гостей по всем законам гостеприимства, которые были приняты среди родственников. Настойчиво предлагала попробовать то одно блюдо, то другое; не дожидаясь похвалы, сама расхваливала угощение. И беседу старалась направить на гладкую, укатанную дорожку, чтобы, пока едят, тревожных воспоминаний не коснуться.

Лиза ела неторопливо, но охотно. Пробовала все, что выставила хозяйка на стол. Особенно невестке понравились пирожки с яблоками.

— Тесто ты на ночь замешивала? Сдобы много. А помнишь, Дусенька, как хлебы по субботам пекли! С травами! Я-то лет десять как хлеб не ставила. Магазинным обходимся.

— А иной и магазинный ничего. В бородинский хлеб травку добавляют.

— Не то!

— У тебя, Лиза, лучше всех из деревни хлебы получались.

— Старалась. И водицу из Гурьевского родника брала, и замес выдерживала. — Лиза оживилась, но, взглянув на Татьяну, замолкла. Та сидела неестественно прямо, положив локти на стол, и снисходительно улыбалась. Ела она совсем мало, молча.

Евдокия не могла понять, понравилась ли гостям ее квартира. Лиза то внимательно рассматривала плюшевый ковер на диване и занавески на дверях, то приглядывалась к ковру у кровати. На него стоило полюбоваться. Рисунок замысловатый, яркий, как будто ручной работы.

А Татьяна то в зеркало шифоньера загляделась, то обои стала рассматривать. Да, конечно, темноваты они и рисунок мелкий.

— Вот живу одна, и руки до ремонта не доходят. — Евдокия вздохнула. — Да пока особую красоту не для кого наводить.

— Ремонт, что пожар, сил отнимает много, — откликнулась Лиза. — Ты не подкладывай больше картошки, не могу уже есть. Стол у хозяйки хорош, хозяйка и того лучше, да всему есть предел.

Евдокия кивнула, придвинулась поближе к Лизе и приступила наконец к расспросам:

— Братец как поживает? Ни привета ни ответа от него пет. А ведь не за тридевять земель обитает. Мог бы навестить сестру, хотя бы с вами заодно.

— Всему свой черед. Дом без хозяина не оставишь. А он о тебе часто заикается: сеструха, говорит, как перебралась в город, отдалилась от родственников, негоже это.

Не спеша стали судить-рядить о родных. Таня совсем заскучала. Подперев руками склоненную голову, она то и дело позевывала.

— Ой, совсем заморили нашу девоньку! — сказала Евдокия. — Нам, старухам, только дай лясы поточить. Ну-ка, Танюша, иди в спальню, ложись на кровать, отдыхай, деточка.

— И правда, зачем тебе с нами киснуть? — поддержала Лиза. — Намаялась ведь в дороге.

Таня скованно потянулась, смущенно взглянула на Евдокию, поднялась:

— Ив самом деле что-то устала. — Зевнув, добавила — Я дома ложусь рано.

Евдокия улыбнулась:

— Не забудь загадать: на новом месте приснись жених невесте.

Оставшись одни, женщины немного помолчали.

— Расскажи, Евдокия, как служит твой сынок, что пишет? Нелегко, поди, ему в армии, худющий всегда был, одни мослы.

Хозяйка сразу оживилась, отставила тарелки, которые принялась собирать.

— Ездила я к Косте в прошлом году. Не узнаешь его, такой статный, видный. Мать обогнал на две головы. Как бы сейчас на него отец порадовался… Не удалось ему взрослого сынка увидеть. Поздно решились на ребенка. То квартиры дожидались, то недостатков боялись. Как обидно! Все теперь нужное есть, а Митрича нет. — Евдокия сморгнула слезы. Закусив губу, на минуту замолчала. И снова заговорила оживленно: — По морям все мотают сынка. Ох, как писем его жду, как будто дождика в жаркий день. Костик у меня — отличник учебы.

— А он всегда малый сметливый был, — вставила Лиза.

— Да, ничего не скажешь, сынок у меня золотой. Не зря в строгости воспитывали, от баловства отучали. Не то что у некоторых, ребенок от горшка два вершка, а ему каких только нарядов не напасают! Я латки на брюки не считала зазорным ему ставить. И по дому всегда заставляла помогать. Другие только целыми днями футболы и хоккей гоняют, а мой малый и в магазин ходил, и полы мыл, стирать даже помогал… Да и авторитет отца всегда блюла. Он тоже не разрешал поперек моего слова пойти. А теперь мне будет на старости отрада. — Вздохнув, покачала головой. — И все же душа за него не на месте. Ныне молодежь погляди какая шустрая! А мой — теленок, ни смелости, ни нахальства. У него и девушки до сих пор нет. А потом нарвется на какую-нибудь, она его быстро в оборот возьмет.

— Нелегко детки даются. Кохает, пестует родитель, радости, подмоги на старости ждет, а одну маету получает. Да-да, так уж ведется, знаю про то, хоть и нет у меня детей.

И вдруг Лиза сморщила лоб, скривила губы и заплакала, как-то беспомощно, по-детски размазывая слезы кулаками. И так это было непохоже на нее, что Евдокии стало не по себе.

— Одна маета, — громко всхлипнула Лиза.

— Что хоть у вас там приключилось? — выдохнула Евдокия. — Ну, не томи душу, откройся.

— В моей семье — порядок, — обрывая рыдания, с тяжелым вздохом сказала Лиза. — А у сестры горе такое, что она и пить, и есть отказывается.

Лиза замолчала, пытливо глядя на Евдокию, и, выдержав паузу, медленно выговорила:

— Танюша-то наша затяжелела.

— Чего? — не поняла Евдокия.

— А того, спорчена девка, ребенка скоро принесет, — досадуя, что золовка не понимает, о чем речь, выговорила четко Лиза.

— Да как же так? Таня совсем зеленая. — Хозяйка недоверчиво качнула головой.

— В нынешние времена все быстро делается, и возраст не помеха.

Евдокия помолчала. Кашлянув, нетвердо начала:

— А я смотрю на девоньку и радуюсь. Какая вся, будто яблочко наливное. А оцо вон какое дело, — настороженно взглянула на гостью.

— Беда! — Лиза опять стала всхлипывать. — Как же мать берегла ее, свою единственную, сил на нес не жалела, денег. Все старалась одеть попригожее, и вот…

Евдокия не знала, то ли ей успокаивать невестку, то ли поплакать вместе с нею. Снова кашлянув, ласково заговорила:

— Да будет, невестушка, горевать. У них, у молодых, теперь закон такой, все на свой лад делать. И позора теперь в этом нет никакого. А на людей смотреть… им только дай языком почесать, посудить. Вы-то кусок, чай, не последний доедаете, поднимете малыша.