Жребий

Она взяла пирожное, подала хозяйке и попросила:

— С орехами. По-моему, вкусное. Попробуйте.

И вдруг Антонима Ивановна, вся сжавшись, расплакалась. Она держала в руках надкушенное пирожное, а слезы бежали по смятым плачем щекам. Аня, потянувшись за хлебом, так и застыла с протянутой рукой, тихо спросила:

— Что случилось?

— Ничего, просто мне очень хорошо, — улыбнулась сквозь слезы женщина.

Аня облегченно перевела дыхание.

— Напугали вы меня.

— Девочка моя, почему люди часто не понимают друг друга? — глухо спросила хозяйка. — Обиды, ссоры… к чему это? — Она остановилась, как бы собираясь с духом добавить еще что-то, но только махнула рукой. Не слушай меня. Раз слезы без причины, совсем никуда стала. Просто мне так хорошо.

— Тогда надо радоваться! — бодро воскликнула квартирантка.

…Антонина Ивановна дней теперь не замечала. У нее появилось столько забот! Наконец-то она решила добраться до своего хозяйства, как шутливо называла все, что стояло или лежало в кладовке запакованным. А ведь при муже у нее все было разложено по полочкам. Помогая хозяйке разбирать вещи, Аня удивлялась:

— Антонина Ивановна, у вас такой порядок! У меня всегда одна вещь мешает другой. А у вас они все ладят.

— Это что, купим еще один небольшой шкафчик, разложим твои вещи.

— Шкафчик нас потеснит, нам и так хорошо.

…Девушка увлекла хозяйку чтением. Когда муж был жив, Антонина Ивановна читала. А вот после похорон не могла взять в руки книгу.

Как-то Аня, принеся из библиотеки журнал, предложила:

— Прочитайте, говорят, здесь очень интересная документальная повесть.

Антонина Ивановна увлеклась. Аня принесла другую книгу. Так и повелось: читали допоздна, пока хозяйка не говорила:

— Все, Анечка, спать, а то завтра на работу опоздаешь.

Пролетели три месяца… Антонину Ивановну вызвал на прием участковый терапевт, у которого она стояла на учете. Осмотрев больную, врач удивилась:

— Да вы молодец! И давление в порядке, и сердце в норме. А я в прошлый раз хотела вас в больницу направить.

— Что вы, какая больница?!

— Да и сама вижу, что не надо.

Из поликлиники Антонина Ивановна шла в приподнятом настроении. Она радовалась всему, что окружало. И людям, и улицам города, и своему дому. И это все потому, что появилась Аня.

Но вдруг надвинулись перемены…

Как-то, вернувшись с работы, Аня радостно сообщила, что будет поступать в Московский текстильный институт, куда ее решили рекомендовать на комсомольском собрании ателье.

— Пять лет в Москве — здорово! — не сдержала восторга Аня.

— Так долго?! — растерянно произнесла Антонина Ивановна.

— И совсем не долго! Дни быстро бегут.

— Я не доживу, — вырвалось у хозяйки.

Аня взглянула на Антонину Ивановну.

— Что вы, доживете, вот увидите, — начала она убеждать хозяйку. Антонина Ивановна улыбнулась. Подойдя к девушке, погладила по руке:

— Что ты загрустила? Всему свой черед. Подарила чуточку радости, теперь у тебя свой путь. Жизнь так и течет, Анечка, в переменах и потерях.

— Не нужно, Антонина Ивановна, так говорить. Мне просто повезло, что я вас узнала.

— Ладно, пойдем ужинать.

Все, казалось, было по-прежнему. Вместе читали, разговаривали. Аня начала готовиться к экзаменам.

Антонина Ивановна советовала:

— Главное, не волнуйся и будь уверенной. Сразу поймут, что ты все знаешь…

Через две недели Аня прислала из Москвы телеграмму.

«Ура! Зачислена!»

Антонина Ивановна прижала телеграмму к груди и от радости заплакала. Весь день она то и дело ее перечитывала и гордилась Аней.

Утром Антонина Ивановна встала с ощущением тоски. Горькие мысли об одиночестве преследовали женщину весь день. К вечеру Антонина Ивановна почувствовала себя плохо. Кружилась голова, покалывало сердце. Она решила пойти в поликлинику. С трудом оделась.

В поликлинике, возле кабинета терапевта, была очередь. Антонина Ивановна присела на свободный стул. Разговаривали о болезнях. Антонина Ивановна пыталась вникнуть в слова людей, но это не удавалось. Ей было плохо. Она просидела уже около получаса. Врач, выйдя из кабинета, заметила побледневшую Антонину Ивановну, пригласила на прием. Прослушав сердце, попросила сестру сделать укол и распорядилась, чтобы больную срочно отправили в стационар. Все остальное происходило для Антонины Ивановны как во сне. Ее куда-то повели, что-то спрашивали, она силилась отвечать. Очнулась в незнакомой комнате. Испуганно огляделась. Белый потолок, белые стены, белые тумбочки. И даже па полу белый линолеум. Больница! Женщина тихонечко пошевелила руками и ногами под одеялом. Боль в сердце ослабевала.

Мысли, что теперь она одна и никому не нужна, преследовали неотступно. Кто мог хотя бы навестить ее? Аня далеко, соседи не знают…

Как же была удивлена Антонина Ивановна, когда пришла Игнатьевна. В длинном широком белом халате зашла она в палату, прижимая к груди сумку. Увидев Антонину Ивановну, укрытую до подбородка простыней, Игнатьевна с хитринкой засмеялась и погрозила сухим пальцем:

— Скрыться от меня захотела? Нет, матушка, не удастся.

Антонина Ивановна усмехнулась:

— Могла бы и подальше оказаться.

— Еще чего, я, чай, постарше тебя, так черед блюди.

Игнатьевна присела на стул и завозилась в своей вельветовой сумке. Пакеты, банки стала выкладывать сразу в тумбочку.

— Гляжу на тебя, диву даюсь: не хочешь радоваться жизни. От этого и болезни твои. Ты, матушка, как дитя неразумное.

— Хуже, — вздохнула Антонина Ивановна. — Совсем некудышной стала.

— А я тебя обрадую, — глазки Игнатьевны снова хитровато блеснули. Подняв халат, она засунула руку в карман своей жакетки и с лукавством спросила:

— Отгадай, что я принесла? Не знаешь? Радуйся, письмо от Анечки из твоего ящика взяла. Хорошо, что в нашем доме ключи от почтовых ящиков одинаковые.

Она достала из кармана конверт. Антонина Ивановна, волнуясь, раскрыла. И, не надевая очки, стала читать письмо. Прочитав, медленно положила его в конверт и закрыла глаза.

— Ну, что там с нашей егозой? — поинтересовалась Игнатьевна.

— Все у нее хорошо, общежитие дали.

— Радуйся.

— А я и радуюсь.

Помолчали, думая каждая о своем.

— Неужто у тебя никого из сродственников нет? Не может человек без корней жить. Можь, кто есть? — пытливо взглянула Игнатьевна.

— Нету, все умерли. Одни в войну, другие позже. Одна теперь, никому не нужная, — отвернулась к стене Антонина Ивановна.

— Э, опять ту же песню завела, как не надоест. А у мужа тоже родни пет?

— Да есть у него в Курске… Дочка двоюродного брата. Отец-то ее давно умер. У нее своя жизнь, семья, муж. Она и раньше с нашей семьей не зналась, а теперь-то…

— Вот какая ты, значит, безродная. Говори адрес, напишу твоей сродственнице, — слегка дернула за простыню Игнатьевна.

— Не хочу, зачем лезть к ней, — замотала головой больная.

— Еще чего, лезть, пусть не только о себе помнит.

— Не буду навязываться. Зинаида как чужая.

— Жизнь идет, и Зинаида твоя авось изменилась, — не отставала Игнатьевна.

Антонина Ивановна продолжала отнекиваться, по уже слабее. Игнатьевна горячо настаивала. И больная, махнув рукой, сказала адрес. Игнатьевна туг же сорвалась с места, заспешила. Так шмыгнула за дверь, что тапок с ноги соскочил.

Лежать спокойно теперь Антонина Ивановна не могла. То снова начинала читать письмо Ани, пытаясь разыскать, чего не было в словах послания, то, ворочаясь, начинала думать о Зинаиде. Ругала себя, зачем поддалась Игнатьевне, разрешила написать.

Через пять дней после посещения Игнатьевны приехала Зинаида. Антонина Ивановна не видела ее семь лет, но сразу узнала, когда та появилась в палате вместе с Игнатьевной. Вздернутый носик Зинаиды выглядел по-прежнему независимо.

— Зиночка, дорогая, осчастливила как! Здравствуй!

Зинаида прильнула губами к щеке больной родственницы.

— Как я рада вас видеть, Антонина Ивановна! Получила письмо, сразу собралась в дорогу.

Зинаида выпрямилась, оправила платье и снова улыбнулась.

— Стоило ли из-за старухи приезжать? — закачала головой больная. Но тут из-за спины Зинаиды выглянула Игнатьевна и, сердито нахмурив редкие брови, заворчала:

— Приехала, что особенного, чай, не пешком шла! Ты же сама на днях плакалась: не к кому голову приклонить. Ишь ты, другой мотив завела!

— Мало ли что я от скуки наплету, — нетерпеливо перебила Антонина Ивановна, присев на кровати и облокотись о подушку.

— Вот те на, — с искренним недоумением протянула Игнатьевна и обидчиво поджала губы.

— О чем вы говорите, — вступилась Зинаида, распахивая тумбочку и засовывая туда пакеты. — Какое может быть беспокойство? Вы же совсем одна, Антонина Ивановна. Я го не знала, что болеете. Дарья Игнатьевна сообщила, спасибо ей за то.

— Ну, вот, — сказала Игнатьевна, присаживаясь на стул у изголовья больной. — Ты, голубушка, не капризуй. Недосуг нам с тобой нянькаться. Чего крылехтишься, как кура на чужом насесте? Люди должны друг дружку поддерживать. Верно, дочка?

— Конечно, Дарья Игнатьевна, — кивнула головой Зинаида, тоже присаживаясь на низенькую табуреточку.

— Мы племянника перед войной в детдом сдали, — не унималась Игнатьевна, — сестра, мать его, умерла, а после войны и следов мальчонки не могли найти. Как подумаю, как он без родных, тяжко становится.

Антонина Ивановна слушала настороженно, скручивая и раскручивая уголок простыни. Боялась, что слова Игнатьевны не понравятся Зинаиде, и поглядывала на нее с робостью. Но Зинаида сидела спокойно, цепко соединив руки на коленях.

Выговорившись, Игнатьевна смолкла, задумалась о чем-то, обмякнув телом и склонив голову. И стала похожа на большую птицу, сложившую в отдыхе крылья. Но вдруг вскочила, встрепенув полами халата.

— Пойду я, внуки ждут, — в мягкой улыбке обнажила белый ряд вставных зубов.

Когда она ушла, Зинаида придвинулась поближе к кровати больной.

— Как твои дела, как сын, муж?

Зинаида тяжело перевела дыхание и неторопливо заговорила, теребя пуговицу на халате:

— Валерик учится хорошо, больше меня уже вымахал ростом. Норовист он, но помаленьку ладим. А вот с Павлом, не знаю как сказать… К разводу дело идет. Не сложилась у нас семья. — Эгоист он…

— Павел-то? — в изумлении протянула Антонина Ивановна. — А какой парень был золотой…

— Пятнадцать лет назад? Воды много утекло. Не понимаем друг друга. Для дома ничего не хочет делать. Сын для него не существует. Последнее время мы с ним почти не разговариваем. Да что об этом вести речь… Ах, я здесь расселась, а меня нянечка просила помочь вам помыться. В приемном покое есть ванная. Пойдемте потихонечку, провожу вас.

— Зиночка, я не парализованная, что ты мне будешь помогать? — смутилась Антонина Ивановна.

Но Зинаида настаивала, и больная сдалась. Потянулась к тумбочке, ощупью начала в ней копаться. Разыскав кусок мыла, устало опустилась на подушку, тяжело дыша, произнесла:

— В какую развалину превратилась! Чуть пошевелилась и уже устала.

— Врач сказал — от нервов это у вас. Ну, что вы так нервничаете?

Антонина Ивановна как-то опасливо заглянула в самые глаза Зинаиды и чуть слышно вымолвила: