Мартин Скорсезе. Ретроспектива

16 января 1998 года

В середине фильма Мартина Скорсезе «Кундун» четырнадцатый Далай-лама читает письмо от тринадцатого, где тот пророчествует, что религия в Тибете будет уничтожена Китаем, а ему и его последователям, возможно, придется скитаться по свету и просить подаяния. Он вопрошает: «Что я могу сделать? Я всего лишь маленький мальчик». Его советники говорят: «Ты человек, который написал это письмо. Ты должен знать, что делать». Эта буквальная вера в реинкарнацию, в то, что ребенок – тот же человек, что умер за четыре года до его рождения, – задает основной тон фильма. «Кундун» показывает нам жизнь четырнадцатого Далай-ламы, но мальчик – просто сосуд для бессмертного духа, чье существование продолжается из века в век. В этом и сила фильма, и его проклятие. Он наделяет Далай-ламу глубокой духовной силой, но отказывает в человечности; ему приданы человеческие черты, но, по сути, это икона, а не человек.

«Кундун» сродни популярному житию святого, которые Скорсезе, должно быть, изучал мальчиком в католической школе. Я тоже изучал эти жития, и в них фигура святого низводилась до цикла басен. В конце типичного эпизода святой говорит что-то мудрое, преподавая урок, а слушатели падают ниц в изумлении и благодарности. Кажется, что святой стоит над временем, сознательно проживая жизнь как серию притч.

В «Кундуне» редко возникает ощущение, что в теле Далай-ламы обитает живой, дышащий и (осмелюсь сказать) способный на ошибки человек. В отличие от Иисуса в «Последнем искушении Христа», Далай-лама не человек, стремящийся к совершенству, а совершенство в форме человека. Хотя фильм умнее и красивее, чем работа Жан-Жака Анно «Семь лет в Тибете», ему не хватает более физического присутствия; Скорсезе и его сценарист Мелисса Матисон ослеплены Далай-ламой.

Как только мы понимаем, что «Кундун» не драма убедительного героя, мы можем увидеть фильм таким, какой он есть: акт духовного отчаяния, брошенный в лицо материализму XX века. Изобразительное и музыкальное сопровождение фильма богато и вдохновляюще, и, подобно мессе Баха или церковной живописи эпохи Возрождения, фильм служит подспорьем верующим – чтобы усилить их веру, а не поставить ее под сомнение.

Не так уж удивительно, что эту ленту поставил Скорсезе – певец «злых улиц», летописец отщепенцев и мафиози. Ведь многие его фильмы несут в себе духовное начало, а его персонажи знают, что живут во грехе, и чувствуют себя виноватыми. У Скорсезе, который когда-то готовился стать священником, сильно стремление к духовности, и «Кундун» – это попытка духовного перерождения.

Фильм начинается в Тибете в 1937 году, через четыре года после смерти тринадцатого Далай-ламы, когда монахи находят мальчика, который, по их мнению, может быть реинкарнацией их духовного лидера. В одной из самых очаровательных сцен фильма они ставят ребенка перед множеством предметов, некоторые из них принадлежат тринадцатому, а некоторые нет, и он выбирает нужные, по-детски лепеча: «Мое! Мое! Мое!» Два года спустя монахи приходят забрать ребенка к себе, чтобы он мог занять свое место в истории. Оператор Роджер Дикинс снимает эту и другие сцены в красках религиозной живописи; ребенок разглядывает посетителей сквозь красную плетеную ткань, укрывшись под одеянием монаха, когда тот говорит ему: «Ты решил родиться заново». В летнем дворце он видит собак, павлинов, оленей и рыб. Ему дают кинопроектор, в свете которого ему несколько лет спустя явится ужасное видение Хиросимы. Вскоре в Тибет вторгаются китайцы, и перед ним встает задача защитить родину, исповедуя принципы ненасилия. Происходит встреча с председателем Мао, и Далай-лама слышит, что религия мертва. Он больше не может смотреть в глаза человеку, который говорит такие вещи, и переводит взгляд на начищенные европейские ботинки Мао, что, кажется, символизируют потерю прежних ценностей.

Фильм состоит из эпизодов, которые не выстраиваются в сюжет. Они словно иллюстрации, вклеенные в книгу жизни. Большинство актеров – настоящие тибетские буддисты, и их безмятежность во многих сценах передается зрителю.

Но я остался неудовлетворенным: вера, построенная на реинкарнации, такова, что мы всегда смотрим только на крошечную ее часть, а судьба отдельного человека – всего лишь пена на волне истории. Эти ценности больше подходят для религии, чем для кино, которое жаждет сюжета и характеров.

Я восхищаюсь фильмом «Кундун» – Скорсезе столь безоговорочно предан своему видению, что готов отказаться от ожиданий зрителей и следовать путем сердца. Я восхищаюсь его визуальной элегантностью. И все же это первый фильм Скорсезе, который я не хотел бы пересматривать. Кажется, Скорсезе ищет здесь то, что не в его характере. В фильме «Последнее искушение Христа» он точно знал, что чувствует его герой в любой момент времени. Когда я смотрю «Кундун», я слышу, как он спрашивает себя: «Кто этот человек?»

Скорсезе учится у своих предшественников

11 января 1998 года