Письма царской семьи из заточения

Увоз из Тобольска их величеств и великой княжны Марии Николаевны

Ближайшими к Тобольску крупными центрами были Омск, главный город Западной Сибири, которому Тобольск подчинялся в административном отношении, и Екатеринбург – столица Урала. В обоих этих городах прочно укрепилась большевистская власть.

В течение первых четырех с половиной месяцев после Октябрьского переворота большевики не предпринимали в отношении Тобольска никаких шагов. Но вот 11/24 марта из Омска приехал большевистский комиссар Дуцман, латыш по национальности, назначенный комиссаром Тобольска и, одновременно, комиссаром над царской семьей, на место Панкратова, выгнанного солдатским комитетом еще 26 января. Он поселился в доме Корнилова, но ни во что не вмешивался, и вся его роль ограничивалась общим надзором за содержанием царственных узников под стражей.

Через два дня после его приезда, 13 марта, в Тобольске появился первый отряд красногвардейцев, прибывший из Омска[669].

Вслед за ним, 15 марта, прибыл отряд красногвардейцев из Екатеринбурга, но главари омского отряда потребовали, чтобы он ушел. Будучи вдвое слабее, он подчинился этому требованию.

Однако этим дело не кончилось. Через две недели, 31 марта, оттуда пришел новый отряд, равный по силе омскому отряду, под командой комиссара Заславского. Свидетель Мундель, допрошенный судебным следователем, показал: «Это был злобный еврей. Он собирал наших солдат на митинг и настраивал их, чтобы семья немедленно была переведена в каторжную тюрьму» (Соколов Н. Убийство царской семьи. С 42). Полковнику Кобылинскому с трудом удалось отклонить эту угрозу. Он прибегнул к хитрости, заявив, что в таком случае охране также придется перебраться в тюрьму. Такая перспектива не привлекала солдат, они запротестовали, и попытка Заславского не удалась.

Тем временем, пока омские и екатеринбургские большевики оспаривали друг у друга право распоряжаться царской семьей, 9 апреля в Тобольск приехал, наконец, долгожданный комиссар из Москвы. Это был чрезвычайный комиссар Яковлев, предъявивший полномочия за подписью самого председателя Всероссийского центрального исполнительного комитета Янкеля Свердлова. При нем был отряд красноармейцев в 150 человек.

Первые два дня он присматривался к царской семье, причем его особенно интересовало состояние здоровья наследника цесаревича. Вместе с этим он старался за это время подчинить своему влиянию как отряд особого назначения, так и оба отряда красногвардейцев, омский и екатеринбургский. Ему удалось этого достигнуть. В результате этой внутренней борьбы Заславский был изгнан солдатами, после чего он спешно вернулся в Екатеринбург, где осведомил местный Совдеп о положении в Тобольске, что имело важные последствия для дальнейшего хода событий. Вечером 11 апреля Яковлев собрал солдатский отрядный комитет, которому фактически принадлежала власть над царственными узниками, и объявил, что ему поручено увезти царскую семью из Тобольска. Никакого серьезного сопротивления со стороны солдат он не встретил.

Убедившись в том, что наследник действительно серьезно болен и ехать не может, Яковлев сообщил об этом в Москву и получил оттуда приказ увезти в крайнем случае одного государя, а всю семью временно оставить. На следующий день, 12 апреля, во второй половине дня он объявил, наконец, государю о своей миссии, предоставив их величествам самим решить все вопросы, связанные с предстоящим отъездом. После мучительных колебаний государыня, поставленная перед тяжелой необходимостью сделать выбор между долгом императрицы и чувствами любящей матери, решилась, несмотря на болезнь наследника, ехать с государем, взяв с собой великую княжну Марию Николаевну, тогда как остальные августейшие дети должны были оставаться до выздоровления наследника и присоединиться к родителям позднее. Место назначения держалось в тайне, но все были уверены, что государя везут в Москву. Отъезд был назначен на 4 часа утра в пятницу 13/26 апреля.

Ниже приводится запись из дневника П. Жильяра, посвященная описанию всех событий этого дня.

Четверг 12/25 апреля. «Около 3 часов, проходя по коридору, я встретил плачущих слуг. Они сказали мне, что Яковлев объявил императору, что его увозят. Что происходит там? Я не смею пойти без приглашения и возвращаюсь к себе. Через минуту Татьяна Николаевна постучалась ко мне в дверь. Она, вся в слезах, пришла сказать, что ее величество желает меня видеть. Я явился к императрице. Она была одна и очень взволнована. Она мне сообщила, что Яковлев был послан из Москвы, чтобы увезти императора, и что отъезд произойдет сегодня ночью. „Он уверяет меня, что с императором не случится ничего дурного, и, если кто-либо захочет сопровождать его, препятствий к этому не будет. Я не могу пустить императора одного. Его хотят разлучить с семьей, как тогда… Его хотят толкнуть на что-нибудь дурное, держа его в страхе за семью… Император им необходим; они знают, что он один является представителем России… Вдвоем у нас хватит силы сопротивляться, и во время этого испытания я должна быть при нем. Но мальчик еще болен… Вдруг последует осложнение… Боже мой, какая ужасная мука! В первый раз в жизни я не знаю, как поступить. Я чувствовала себя такой твердой каждый раз, когда мне надо было решиться на что-нибудь, а теперь я ничего не чувствую. Но Бог не допустит этого отъезда, его не может быть и не должно быть… Я уверена, что в эту ночь вскроется река“…

Тогда вмешалась Татьяна Николаевна: „Но, Мама, если Папа непременно должен ехать, так надо решиться на что-нибудь?“ Я поддержал Татьяну Николаевну, сказав, что Алексей Николаевич чувствует себя лучше и что мы будем о нем заботиться. Ее величество сильно страдала, не зная, на что решиться; она ходила по комнате, продолжала говорить, обращаясь скорее к себе, чем к нам. Наконец, она подошла ко мне и сказала: „Да, так лучше, я поеду с государем, я доверяю вам Алексея!“

Император вышел вскоре; она подошла к нему и сказала: „Это решено; я поеду с тобой, Мария будет сопровождать нас“. Император ответил: „Хорошо, если ты так хочешь“.

Я спустился к себе. Весь день прошел в сборах. Князь Долгорукий и доктор Боткин сопровождали их величества, также и Чемодуров (слуга императора), Анна Демидова (горничная императрицы) и Седнев (лакей великих княжон). Решено было, что 8 офицеров и солдат из нашего караула поедут с ними. Вся семья провела полдня у постели Алексея Николаевича.

Вечером, в 1072 ч., мы поднялись пить чай. Императрица сидела на диване, и две дочери были около нее. Они так плакали, что лица у них распухли. Все же каждый из нас старался скрыть свое страдание и казаться спокойным. Нам казалось, что, если кто-нибудь не выдержит и поддастся горю, то увлечет за собой и всех. Император и императрица были серьезны и задумчивы. Чувствуется, что они готовы на все жертвы, даже своей жизнью, если Господь потребует этого для спасения России. Никогда они не выражали нам столько доброты и внимания. Их большое спокойствие, их удивительная вера передались нам.

В ХИЛ часов слуги собираются в большом зале. Их величества и Мария Николаевна прощаются с ними. Император целует всех мужчин, императрица – всех женщин. Почти все плачут. Их величества удаляются; все спускаются в мою комнату. В 3½ ч. экипажи въезжают во двор. Это были отвратительные тарантасы[670]. Один только был с верхом. Мы нашли на заднем дворе немного соломы и уложили ее на дно экипажей, а также положили матрас для государыни. В 4 часа мы поднялись к их величествам, которые в это время выходили из комнаты Алексея Николаевича. Императрица и великие княжны плачут, император кажется спокойным и старается подбодрить каждого из нас; он нас целует. Императрица, простившись со мной, просит меня не спускаться, а пройти к Алексею Николаевичу. Я отправляюсь к ребенку; он плачет в кровати. Через несколько минут мы слышим шум удаляющихся экипажей. Великие княжны, рыдая, идут к двери комнаты брата»[671].

Если П. Жильяр пишет о том, что творилось в эти трагические часы за стенами губернаторского дома, то дочь лейб-медика Е.С. Боткина нарисовала картину отъезда их величеств, как она его видела из окна своей комнаты в Корниловском доме, по другую сторону улицы. Вот ее рассказ: «В эту ночь я решила не ложиться и часто смотрела на ярко освещенные окна губернаторского дома, в которых, казалось мне, появлялась иногда тень моего отца, но я боялась открывать штору и очень явно наблюдать за происходящим, чтобы не навлечь неудовольствие охраны. Часа в два ночи пришли солдаты за последними вещами и чемоданом моего отца. Около этого же времени на улице послышался непрестанный скрип полозьев, топот верховых и запряженных лошадей. Это были ямщики и конные из отряда Яковлева. Накануне собирали лучших ямщиков и сани со всего города и еле-еле нашли крытый возок для ее величества. На рассвете я потушила огонь. Губернаторский дом и казармы были ярко освещены. За заборами загородки вереницей стояли сани и возок, ожидая, чтобы им открыли ворота. На улице то и дело появлялись то Дуцман, то Кобылинский или кто-нибудь из солдат охраны. Наконец, один взвод вышел из ворот Корниловскаго дома и, построившись на улице, ушел куда-то в сторону почтового пути. Изредка являлись какие-то незнакомые солдаты верхом, очевидно, из отряда Яковлева. Наконец ворота загородки открылись, и ямщики, один за другим, стали подъезжать к крыльцу. Во дворе стало оживленно, появились фигуры слуг и солдат, тащившие вещи. Среди них выделялась высокая фигура старого камердинера его величества Чемодурова, уже готового к отъезду. Несколько раз из дому выходил мой отец, в заячьем тулупчике князя Долгорукова, так как в его доху закутали ее величество и Марию Николаевну, у которых не было ничего, кроме легких шубок. Наконец на крыльце появились их величества, великие княжны и вся свита. Было часов пять утра, и на рассвете бледного весеннего дня всех можно было хорошо видеть. Комиссар Яковлев шел около государя и что-то почтительно говорил ему, часто прикладывая руку к папахе. Стали садиться, укутываться. Вот тронулись. Поезд выехал из противоположных от меня ворот загородки и загнул мимо забора, прямо на меня, чтобы затем под моими окнами повернуть налево по главной улице. В первых двух санях сидели 4 солдата с винтовками, затем государь и Яковлев. Его величество сидел справа, в защитной фуражке и солдатской шинели. Он повернулся, разговаривая с Яковлевым, и я, как сейчас, помню его доброе лицо с бодрой улыбкой. Дальше были опять сани с солдатами, державшими между колен винтовки, потом возок, в глубине которого виднелась фигура государыни и красивое, тоже улыбающееся такой же ободряющей улыбкой, как у государя, личико великой княжны Марии Николаевны, потом опять солдаты, потом сани с моим отцом и князем Долгоруковым. Мой отец заметил меня и, обернувшись, несколько раз благословил. Потом опять солдаты, Демидова с Матвеевым, Чемодуров с солдатами, опять солдаты и верховые вокруг. Все это со страшной быстротой промелькнуло передо мной и завернуло за угол. Я посмотрела в сторону губернаторского дома. Там на крыльце стояли три фигуры в серых костюмах и долго смотрели вдаль, потом повернулись и медленно, одна за другой, вошли в дом»[672].