Главред: назад в СССР 4

— Вот видите, Виталий Николаевич, — с улыбкой повернулся к нему Никита. — Мне поначалу червонец давали… Пока не…

Он замолчал, но я решил на него не давить. Если раскаялся искренне, то скоро и остальное расскажет.

— Ага, как знали, на что давить, — вздохнул мой зам и поджал губы. — Я и не выдержал. Стал дальше писать. Что потом — ты знаешь. Диверсия в ДК, ты в больнице… А мне дали задание запороть номер. Так что, Никит, зря ты стесняешься. Тебе-то нечего стыдиться — молодой, талантливый. Хотелось большего.

— Я и сделал больше, — голос парня чуть дрогнул. — Виталий Николаевич, вы просто не знаете, но это я пронес в клуб дымовую шашку. Из-за меня пострадал Евгений Семенович и все остальные.

Бульбаш повернулся к Никите и неожиданно приобнял его за плечо, встряхнул.

— Это ужасно, — проговорил он. — Вот только и я не ангел. У меня права нет тебя осуждать… Объясни только… Тебя ведь заставили?

Мой зам сейчас высказал очевидную вещь, до которой я сам, к своему стыду, не задумался. Я почему-то решил, что Никита, как внук репрессированного священника и племянник батюшки-диссидента, вдруг решил показать советской власти кузькину мать. Правда, под удар попал и его дядя, и другие инакомыслящие, тут была самая большая нестыковка. Может, вот и ответ?

— Никита, — я пристально посмотрел на него. — Сейчас момент истины. Расскажи, как все было. Чья была идея? И почему ты согласился?

— Я должен был напугать, — глухо ответил Никита.

А потом вскинул на меня взгляд, полный боли, и принялся рассказывать. Он говорил и говорил, и у меня складывалось впечатление, что он действительно облегчает душу. Правда, чем более уверенно звучал голос парня, тем сильнее темнело его лицо.

Они держали связь через записки в тайниках. Как было и в случае Бульбаша, а еще — как мне рассказывал Поликарпов. Но сейчас мне казалось важнее то, что об этом говорит сам Никита. И он говорил… Там же, в одном из тайников, где оставляли записки с заданиями и деньги, была спрятана и пресловутая дымовая шашка. Перед этим Никите предложили сорвать заседание клуба «Вече». Давили на репрессированного предка — все это было на бумажках, однако столь складно, как будто прям под него писали. Неизвестный знал все слабые места парня, а потом…

— Почему ты сразу об этом не сказал? — чувствуя, как внутри закипает злоба, спросил я.

— Кому? — пожал плечами Никита. — Вам? Я не мог… Статьи в «Правдорубе» — это одно, это моя внутренняя убежденность. Но мне бы смелости не хватило признаться вам. После всего того, что вы дали мне в газете. А потом еще этот киноклуб…

— В милицию? — я говорил рвано, потому что боялся выплеснуть эмоции не на того.

— Во-первых, я и сам замарался… — голос Никиты стал хриплым. — А во-вторых, после той аварии с вашим участием я не был уверен, что эти люди просто пугают. Что они не пойдут до конца. Я же не мог допустить, чтобы они что-то сделали с ней…

С ней — это с Анфисой. Ублюдки, по-другому их назвать не могу, пригрозили Добрынину сотворить что-то ужасное с его девушкой. Видимо, поначалу Никита и вправду отказывался, как и говорил, и тогда неизвестные взяли его на крючок.

Но какой он все-таки наивный! Принес бы в милицию эти чертовы записки, слил бы систему тайников — нет. Испугался за Анфису, не за себя. И в итоге вот что получилось. Зато в то же время перед парнем замаячил свет — я не знаток уголовного кодекса РСФСР, но преступление, совершенное под угрозой физической расправы, пусть и не с ним самим, в корне меняет дело.

Нет, этот чертов Синягин ответит теперь по всей строгости! Уж я прослежу за этим. Даром, что ли, нас, журналистов называют четвертой властью? А еще перед законом ответит тот, кто все это организовал и кто прикрывает. Человек со связями в Калинине, сказал Поликарпов. Кто-то, уверенный в своей безнаказанности и неприкосновенности. Вот только мы, мать вашу, еще в СССР, а не в России девяностых!

— Когда КГБ выйдет на след всех, кто причастен к этому, — проговорил я вслух, еле сдерживаясь, — мы добьемся того, чтобы имена этих тварей узнали не только в городе. Вся страна будет следить за громким процессом, а мы с вами откроем новую страницу в судебной журналистике Советского Союза!

Наверное, я был очень страшен в этот момент. Настолько, что Бульбаш и Никита непроизвольно отодвинулись подальше, сверля меня перепуганными взглядами. Перепуганными и в то же время наполненными надеждой.

— Вы готовы раскрыться не только передо мной? — немного успокоившись, спросил я обоих.