Экземпляр

11

Внезапно Косте стало намного лучше. Он кое-как поднялся, держась за стол, как утопающий за соломинку, и некоторое время постоял, переводя дух. В голове крутились обрывочные мысли, какие-то образы, точно призраки, которые хлопочут и все никак не могут обрести покой. Белогорский, жестокий садист и психопат. Егор Крапивин, несчастная окровавленная жертва. Диана, еще одна жертва садиста. Ее ненадежная и хрупкая красота. Красота, которую всенепременно надо было спасти и сберечь. Сберечь, сберечь, держать и никогда-никогда не отпускать.

Мир жесток. Он бьет под дых, калечит тяжелыми «гриндерсами», отбивает печень, делает из тебя инвалида. Ломает кости, которые надо потом восстанавливать аппаратом Илизарова. Мир жесток и полон опасностей. Нельзя, чтобы Диана осталась наедине с этим миром, нельзя. Ее надо спрятать, как прячут самое дорогое и хрупкое сокровище. И лучшим местом для того, чтобы спрятать невозможное, оказалась квартира на Фестивальной, 2.

«Ну что, господин Векслер, — задорно подумал Костя, — попались? Я пережил эту ночь».

Сердце еще стучало в груди, как ненормальное, а дыхание было сбивчивым, будто Костя только что вынырнул на берег. Но в общем и целом жить хотелось. Костя вышел из комнаты в коридор, где и встречен был хмурым фон Хоффманом, который, судя по всему, ждал его под дверью.

— Вы все? — как всегда лаконично поинтересовался фон Хоффман.

— Да, как ни странно, — Костя, лишившийся души, внезапно ощутил невиданный прилив бодрости, какой бывает после чашки крепчайшего эспрессо.

— Машину подать? — фон Хофман не расставался с привычкой выражаться короткими предложениями.

— Спасибо, я доберусь пешком, — ответил Костя, которому совершенно не хотелось маяться в душном, насквозь пропахшем дорогим парфюмом салоне машины, тем более со слепым водителем за рулем.

Костя покинул особняк на рассвете. «Надо же, ночь целая прошла!» — не без удивления заметил он. Отчего-то ему показалось, что он пробыл в комнате Векслера менее получаса.

Городок оживал, просыпался. Костя шел знакомыми улицами, и все они ему казались странными и неведомыми, будто изменился Воскресенск-33 за ту ночь, что он провел в особняке мэра. Впрочем, дом на Фестивальной, 2 не изменился — все та же панельная девятиэтажка, на первом этаже которой приютились «Магнит» и крохотный магазинчик, где по ночам продавали алкоголь в непрозрачных черных пакетах в золотую полоску и где работала улыбчивая продавщица Алена. «Боги, я душу дьяволу продал! — изнывая от унылости городского пейзажа и полного несоответствия ситуации, подумал Костя. — Ну какой, к черту, магазин!»

Войдя в подъезд, Костя не стал дожидаться лифта, а быстренько поднялся на четвертый этаж по лестнице, с грустью миновав то самое «место силы» между вторым и третьим этажами, где они с Дианой сидели и курили тонкие сигареты. Открыл входную дверь, стараясь шкрябать ключом как можно тише, и разулся, пытаясь не издать ни одного громкого звука. В приподнятом настроении Костя зашел в квартиру, но едва он поставил ботинки на полочку в прихожей, как это приподнятое настроение улетучилось, сменившись необъяснимой тревогой. На улице уже давным-давно рассвело, а в спальне был зажжен свет — сквозь тоненькую щелочку вытекало ненужное электричество.

Костя тут же одернул себя за бессмысленный приступ тревоги — мало ли, Диана заснула, забыв выключить свет, с кем не бывает, тем более что Диана редко спала без снотворного, а сон после снотворного, как известно, болезненно крепкий и глубокий. Но эта струйка света из спальни пугала. Не должно было здесь быть этого света. И Костя, ругая себя за малодушие и нерешительность, тихонечко отворил дверь в спальню. И когда увидел Диану, то на краткий миг потерял способность дышать. Он нерешительно подошел ближе, еще ближе, а потом присел на край кровати.

— Векслер, — вслух произнес он, не боясь, что кто-либо услышит. — Векслер, мать твою, что это значит?

На кровати лежала Диана, прекрасная и тонкая, как восковая кукла, глаза ее были закрыты, будто она спала, а руки, тонкие, неестественно тонкие, были смиренно сложены поверх одеяла, и чем больше Костя смотрел на мертвую Диану, тем сильнее темнело в глазах, и на краткий миг его зрением завладела кромешная тьма, и в этой тьме он слышал неравномерный стук своего сердца, точно испорченный метроном, и молил Вселенную, чтобы только это сердце остановилось и перестало стучать, а оно все не переставало и не переставало. Когда темнота рассеялась, Костя снова увидел то, что видел прежде, — мертвую Диану, похожую на диковинную восковую куклу. Костя дотронулся до безжизненной руки — та была холодна, точно и не рука это была вовсе.

— Векслер! — воззвал Костя к единственной высшей силе, которую знал по имени. — Векслер, какого хрена ты наделал!

Какое-то время Костя сидел, смотря в потолок, и не мог даже вдохнуть — ему казалось, будто грудную клетку закатали в цемент, и с каждой секундой этот цемент давил все больше и больше. Наконец Костя рухнул на безжизненное тело, прижался лбом к мертвой груди, ненавидя себя за то, что в этот скорбный момент, когда хотелось плакать и кричать, проклиная мироздание, его убогое тело не в состоянии было воспроизвести ни звука. А тело покойницы становилось все тверже, и тверже, и тверже, и наконец Костя, к которому начало возвращаться сознание, обнаружил, что лежит лицом вниз на холодном паркете, и никуда из комнаты Векслера не выходил, и продолжает там находиться, и ночь не закончилась, и не было никакого рассвета, и вряд ли вообще этот рассвет когда-нибудь настанет.

Векслер опять надул. Вот чертяка. То убийц в черном подсылает, то мертвую Белогорскую. Одно слово — мэр. Им нельзя верить, этим мэрам. Костя кое-как, опираясь на затекшие руки, ставшие ватными, приподнялся на локтях, представляя, как же мерзко и жалко он, наверное, выглядит со стороны — точно пропащий забулдыга, которому дали денег на водку. Внезапно скрипнула дверь, и этот звук показался Косте до того неестественным и чужеродным, будто и не было никакой двери в комнату, и не могло быть никогда. Костя попытался привстать, превозмогая мучительную слабость, и кое-как ему это удалось, несмотря на стойкое ощущение, будто по его телу проехались катком, а голову еще и размозжили отбойным молотком. На пороге появился Векслер.

— О, ты жив, — будто бы удивленно спросил он, заходя в комнату.

Костя попытался было ответить, но язык прилип к нёбу, будто его приклеили клеем «Момент». Векслер бодрым шагом пересек комнату и, дернув за веревку, приподнял плотные шторы, железным занавесом не пускавшие в комнату дневной свет.

— Ой! — это было первое Костино слово.

Он зажмурился от мучительно яркого дневного света, но это не сильно помогло.

— Да ты присядь, чего ты маешься, — сердито произнес Векслер и указал на маленький кожаный диванчик, спинкой прислоненный к стене.

Мгновение назад, разумеется, этого диванчика здесь не было. Костя еле-еле, опасаясь потерять сознание и рухнуть на паркет, дополз до этого диванчика и в полном изнеможении плюхнулся на мягкое кожаное сиденье.

— Не ожидал, что ты выживешь, — сообщил Векслер, наливая в стакан воды из графина. — Я, кстати, фон Хоффману тыщу баксов проиграл. Он ставил на то, что ты выживешь, вот ведь каналья! На, выпей воды.

Векслер подошел к Косте и протянул ему стакан воды. Костя взял этот стакан трясущимися, как после перепоя, руками и, ежесекундно боясь его уронить, начал пить холодную вкусную воду судорожными глотками, и чуть было не подавился.

Постепенно комната стала наполняться гостями. Первым вошел — нет, скорее влетел — неземной, прекрасный до умопомрачения Арлекино; он был при параде: новенький фрак, пошитый строго по фигуре, отутюжен, волосы хоть и торчат во все стороны, но видно, что расчесаны. Вот она, необъяснимая и невозможная красота! Потом заявился разбитной и развязный Блаватский. Постоял, покрутил черный ус, бесцеремонно пожирая Костю глазами. Чуть позже зашел обер-церемониймейстер фон Хоффман с неизменной прилизанной причесочкой и в дурацких очках. Он, по своему обыкновению, смотрел на Костю как на дерьмо. Взгляд его холодных светлых глаз был полон снисходительного презрения. А потом явились Ника Тауберг и Ясмина Керн. А потом пришел убийца-душегуб, звезда канала НТВ — но это уже совсем другая история. Потом пришел невзрачный худосочный малый, и Костя сразу понял, что это диджей с векслеровской вечеринки. Костя все ждал Дейзи, застенчивую порнозвезду, но та не явилась, очевидно, ее обида была слишком сильна. И все эти люди, очевидно пришедшие поздравить его с успешной сделкой, смотрели на Костю во все глаза.

Первой спохватилась Ника Тауберг. Она подлетела к виновнику торжества и порывисто обняла, плотно прижавшись к нему всем телом. От нее пахло бабл-гамом. И только Ясмина — она подошла и легонечко похлопала подругу по спине — сумела разрушить идиллию. Сама же госпожа Керн обниматься не полезла, ограничилась тем, что протянула руку для поцелуя. От нее, как всегда, пахло формалином.

— Так, — Векслер на время обнимашек отошел в дальний угол комнаты и теперь стоял в полутьме, возле окна, зашторенного бархатом, похожий на мрачную статую. — Ну все. Господин Григорьев, моя свита приняла вас. Надеюсь, вы рады?