Нерушимые обеты

Глава 24

Голые плечи и лопатки Полины царапает слегка шершавая стена. Девушка чувствует губы Гаврилы на своих, но это не поцелуй.

Реанимация. Дыхание рот в рот. Только технология другая.

Он вдыхает в неё жизнь, а она выталкивает, напрягая легкие.

Плохо, что его руки лежат на ее теле. Хорошо, что он не тянется к включателю света.

Полине страшно от мысли, что будет слишком пристально разглядывать. Она до сих пор хочет верить, что ничего не заметил.

Гаврила немного сдвигается. Его губы перемещаются на Полин висок.

Она прислушивается к его глубокому размеренному дыханию, боясь пошевелиться. Оттолкнуть не может. Чувствует, что нужна.

Чувствует, будто их сожрало темнотой.

Когда-то давным-давно они точно так же, издевательски, глумясь над её отцом, трахались в её комнате, когда внизу Михаил Павловский отмечал с дорогими друзьями свой юбилей.

Теперь повод другой, но декорации, считай, те же.

Толпа уважаемых людей, который они с Гаврилой совершенно не уважают.

И ошибки совершены могут быть те же.

Тогда всё кончилось очень плохо. Сейчас и начаться не должно.

– Обними, Поль…

Но Гаврила просит, а у Полины в пятки уходит сердце. Руки сжимаются в кулаки. До боли же сжимаются челюсти. Их нужно разомкнуть, чтобы произнести твердое «нет», но она скорее язык себе откусит.

Жмурится и дрожит, чувствуя нежный поцелуй на виске. Трогательный до в очередной раз разбитого вдребезги сердца.

Вслед за ним еще один – на скуле. Гаврила мажет губами ниже, прижимается к уголку ее рта…

– Не надо… – Полина просит и чуть отворачивается.

– Не могу смотреть, как ты там… – Гаврила не договаривает. Его злость ощущается кожей. Она покрывается мурашками и даже болит.

Поля знает, что он не может смотреть. Она не затем, чтобы мучить…

– Прости, – девушка шепчет, её разжавшиеся пальцы едут по ткани пиджака вверх. Хочется по коже. Или хотя бы по рубашке, чтобы чувствовать его тепло, но не попросит.

Обнимает и вжимается лбом в плечо. Вроде бы обезопашивает себя от запретных поцелуев, а на самом деле находит в нем свою точку опоры. Только землю даже так не перевернет.

Постоит с ним. Пропитается убийственно сладким ядом их запретных чувств. Вернется туда, где так противно находиться…

Руки Гаврилы съезжают с талии вниз на бедра, сначала сжимают, а потом он пальцами начинает собирать скользкую ткань платья. По Полиным ногам пробегается щекотка, у нее дыхание перехватывает. Она сильнее упирается лбом и сжимает плечи руками.

Сердце в висках. Им всё это нельзя…

Гаврила же целует в висок и шепчет на ухо:

– Полька-Полька-Полька… Полька моя… Моя же, Полька… – это не вопрос, а утверждение, с которым невозможно спорить. Конечно, его. Только бежит так, что сверкают пятки.

Но сейчас её побег откладывают движения его пальцев. Гаврила накрывает её ягодицы и мнет. Это чуточку больно, но совершенно не страшно.

Совсем не так, как с ненавистным мужем.

– Полюшка моя… – обращение звучит слишком нежно. У Поли сжимается горло. Очень хочется плакать. Он не заслуживает тех страданий, на которые она его обрекает. Вот бы он её разлюбил по щелчку пальцев… Только хватит ли смелости щелкнуть? – Ну что ты делаешь, а? За что ты меня убиваешь?

Поля знает, что убивает, а всё равно мотает головой, отрицая очевидное. Дальше – выныривает. Вдыхает так жадно, будто правда за всё это время не сделала ни одного вдоха. Находит его губы, ползет ладонями к затылку и тянет на себя.

Лучше целовать, чем разговаривать. Очень хочется.

Их языки сплетаются, а кажется, что души.

Полина несильно бьется затылком о стену. Гаврила берет, что дают, не стесняясь своей жадности.

Мнет тело и целует-целует-целует. Каждый их раз – как последний.

В нем слишком много чувств, они мешаются и мешают. Он снова её любит и ненавидит. Хочет только любить, но не выходит.

– Не могу на них смотреть рядом с тобой… Как на икону мне плюют… – Гаврила признается, оторвавшись от губ и упершись своим лбом в её.

От него волнами исходит злость. Полина ему ничего не противопоставит, он в разы сильнее Никиты, который мутузит её, как тряпку, но Гаврилу она не боится.

Боится только, что остановить не сможет.

Он же сейчас в зал вернется – такой же… Он же рано или поздно не сдержится…

– Я их убить хочу… Всех, блять, убить…

От признания Гаврилы даже немного тошнит. Потому что это правда. Он хочет.

И потому что в этом всем её вина – она раскрутила весь этот водоворот. В нем все всех ненавидят до слепоты. И готовы все на всё.

– Смирись, пожалуйста… Так лучше будет всем… – Полина уже даже не просит, а умоляет, сжимая мужские щеки и заглядывая в блестящие абсолютным отчаянием глаза.

– Мне не будет, – но Гаврила привычно, как мальчик, идет в отказ.

– Тебе нельзя глупости делать, у тебя обязательства перед Костей.

Гордеев – это последний аргумент Полины. Долг перед другом – одна из важнейших для Гаврилы ценностей. Он слов на ветер не бросает. Поклявшись раз – до гроба будет предан.

Это применимо и к их клятвам. И это делает больнее.

Для него их обеты – нерушимы, сколько бы раз Полина от них ни отказалась.

– Я уже тебя выбрал, Поль. Какой ещё экзамен сдать? Звезду с неба? Мир к ногам? Что мне сделать, чтобы ты одумалась?

– Смириться, – Полина просит, а Гаврила люто, преодолевая её попытки помешать, головой из стороны в сторону.

– Это – нет. Ещё варианты.