Последний сон

На улице начался противный холодный дождь, какой бывает только осенью, а у него не было зонта. Он попробовал поймать такси, но все они были разобраны более расторопными и менее вежливыми желающими. Вздохнув, он поднял воротник пальто и побрел домой. Капли дождя забарабанили по полям шляпы. Если заболеть воспалением легких, то скоропостижная кончина станет решением всех проблем. Может быть тогда он отправится туда, куда ушел его друг. Внезапно Лоуренсу пришла в голову мысль, что каждый год он проживает день своей будущей смерти и не подозревает об этом.

Перед следующей встречей с аудитором Лоуренс тщательно готовился. Он провел больше часа репетируя перед зеркалом вежливую и приятную улыбку. Аккуратно заполнил опросник, честно ответив на все провокационные вопросы о том, желал ли он когда-нибудь смерти коллег или руководства. Тщательно оделся, следя за тем, чтобы наряд нельзя было назвать мрачным или излишне вызывающим — неброская середина, вот в чем он нуждался. Перебрал акварельные работы и взял наиболее приятные глазу. Он должен произвести хорошее впечатление, показать прогресс с прошлой встречи и тогда его оставят в покое.

Но когда он переступил порог кабинета аудитора, вся его уверенность в себе улетучилась под пристальным взглядом женщины в сером костюме. Она видела его притворство насквозь. Сколько ей лет? Не больше пятидесяти. Сколько из них она провела здесь, наблюдая за неудачниками вроде него? Минимум двадцать. У него нет шансов.

— Лоуренс, рада, что ты не забыл о нашей встрече.

— Я принес рисунки и ответил на вопросы, — он с готовностью зашуршал перед ней бланком.

Аудитор с вежливым кивком приняла его подношения. Опросник ее не заинтересовал, а вот рисунки были изучены внимательно. Перебирая содержимое папки, она посмотрела их все и вернула хозяину.

— Спасибо. У тебя талант. Думал ли ты стать профессиональным художником?

— О, нет, я не гожусь для такого. Я рисовал, когда был юнцом, слишком поздно начинать все с начала.

— Даже если это приносит удовольствие?

— Думаю, если я стану заниматься этим профессионально, то останусь с пустыми карманами. Я не смог бы рисовать на заказ.

Аудитор смотрела как он складывает папку обратно портфель. Лоуренс должен был признать, что не чувствует в ней враждебности.

— На твоих рисунках часто изображено море. Тебе нравиться бывать на побережье?

— Ни разу там не был. — Он со стыдом покачал головой. — Видел только на картинах. Хотел поехать в отпуск, но все как-то не складывалось.

— Изображено очень натурально, — похвалила аудитор. — Значит, это место срисовано с открытки?

— Нет, это из моего сна, — нехотя признался Лоуренс.

— Тебе снится море?

— Иногда. А еще у меня было много синей краски, поэтому я решил нарисовать его. Это плохо?

— Самовыражение не может быть чем-то плохим. Рисунки не датированы, но полагаю, среди них нет новых?

— Я не рисовал со смерти друга. Не до этого было.

— Понимаю. Что скажешь, если я посоветую продолжить рисование?

— Это будет непросто, хотя я могу попробовать.

— Но… — она выжидательно подняла бровь.

— Для новых рисунков нужно вдохновение, а его получить сейчас не так-то просто.

— Как думаешь, я могу помочь тебе с этим?

— Беседы с аудитором… Для меня это новый опыт. Однако я чувствую себя лучше по сравнению с прошлой неделей.

— И что же изменилось?

Лоуренс сделал то, что претило его натуре — солгал. Для того, чтобы обмануть аудитора или потому, что правда его пугала, он и сам не знал.

— Мое настроение улучшилось. Тоска немного отступила, — он вложил максимум убедительности в голос и сам себе не поверил.

— Тоска какого рода?

Видя, что он замешкался с ответом, аудитор понимающе кивнула.

— Не торопись. Расскажи об этом, но для начала, пожалуйста, посмотри сюда.

Аудитор достала из ящика стола маленький черный метроном. На конце стрелки виднелся блестящий металлический шарик. Она поставила метроном перед Лоуренсом, легко тронула стрелку. Та лениво качнулась вправо до щелчка и в обратную сторону.

— Следи за движением шарика, — попросила аудитор и благожелательно улыбнулась.

Это было несложно. Стук метронома и движение стрелки сразу же заворожили его. Лоуренс чувствовал, как проваливается в мягкую теплую темноту, в особое место между сном и явью. Голос аудитора стал приглушенным. Он слышал, как она просит расслабиться и рассказать о причине тоски.

И он все рассказал намного больше, чем собирался. Лоуренс никогда не планировал ни с кем делиться своей тайной, тем более с аудитором, но начав говорить уже не мог умолкнуть. Словно плотина, выстраиваемая десятилетиями, треснула и потоки черной горькой воды хлынули наружу в этот дивный мир.

Хотя Лоуренс упорно отрицал, что с ним что-то не так, во всяком случае, если задать этот вопрос прямо, это не отменяло того факта, что с ранних лет он отличался от остальных. Чаще других детей он бывал поглощен мыслями, не обращая внимания на веселую возню сверстников. Он был тихим, грустным мальчиком, который мог внезапно прекратить игру и долго пристально вглядываться в лица прохожих. Словно кого-то безуспешно искал.

Его родителям это было по душе. Они радовались, что у них растет серьезный сын, не подозревая, что на самом деле творится у него внутри. «Посмотрите, в такие моменты он выглядит совсем как взрослый!» — хвасталась мать. Лоуренс рос и его тоска тоже росла, вытесняя другие чувства. Он не стал мрачным брюзгой, наоборот, но его натура приобрела болезненную двойственность. Снаружи это был приятный собеседник, знающий, что и когда сказать, умеющий пошутить. Внутри — безмолвный одиночка. Он не мог жить полноценной жизнью.

С годами Лоуренс постепенно разобрался в себе и понял причину душевных мук: любовь всей его жизни мертва. Его обожаемая любимая жена умерла еще до его рождения, в настоящей жизни он обречен на одиночество. Фактически Лоуренс был вечно скорбящим безутешным вдовцом. Эта ситуация не имела решения, время шло, он страдал от разбитого сердца. Последний год был особенно тяжелым. Поэтому Лоуренс сблизился с Тони и решил принять его помощь.

Аудитор была опытным специалистом, ей часто приходилось быть свидетелем печальных историй. Только благодаря этому она сохранила спокойствие, выслушивая откровения Лоуренса, методично продолжая задавать наводящие вопросы погруженному в транс мужчине. Поразительно, насколько восприимчив оказался ее пациент. Как часто его друг пользовался этим и с какой целью?

Она невозмутимо смотрела как катятся слезы из широко распахнутых голубых глаз человека, вспоминающего жену, с которой он никогда не был знаком, и понимала, что ей достался непростой случай. Если следовать служебной инструкции, то с Лоуренсом нужно провести пару сеансов и попрощаться, ведь его причуды не мешали работе: он не был склонен к пиромании, самоубийству на рабочем месте или к агрессии. Да, он бы продолжил страдать, но в задачу Комитета не входит делать сотрудников счастливым. Эффективными — да, но не более того. А Лоуренс, при всей своей душевной боли, был весьма эффективным. Об этом кричал его выглаженный костюм без единого пятна, гладковыбритый подбородок, бланк опросника, аккуратно заполненный убористым почерком без пропусков и помарок.

Однако, смотря на неподдельное страдание этого потерянного в фантазиях мужчины, аудитор чувствовала себя не такой отстраненной и деловой как обычно. Внутри нее росло профессиональное беспокойство, ей захотелось помочь не для галочки, ради соблюдения показателей, а на самом деле. Она расспросила о его интересах, распорядке дня, не забывая делать подробные заметки, намереваясь на их основе построить карту дальнейшего лечения. Заметив, что отведенное на встречу время уже истекло, аудитор нехотя остановила метроном.

— Большое спасибо, на сегодня достаточно, — ее голос звучал мягко, обволакивая Лоуренса как покрывало. — Как ты себя чувствуешь?

— Неплохо, только очень хочется спать, — он вздохнул, расправляя плечи. — Я ничего не делал, но так устал.

— Ты помнишь содержание нашей беседы?

— К сожалению, — он несмело поднял на нее глаза, готовясь к худшему. — Я… Звучал странно?

— Ничего из того, что было сказано, не выйдет за эти стены, — пообещала она. — Ты не хотел обсуждать то, что тебя тревожит?

— Я ни с кем не говорил об этом прямо.

— Даже с твоим другом?

— Ему я намекал, не более того. Уверен, если бы я сказал, как есть, он был бы обеспокоен моим здоровьем.

— Ты считаешь, что твой рассказ признак душевного нездоровья?

— Думаю, если бы я был по-настоящему нездоров, то за десятки лет болезнь бы обязательно прогрессировала, — осторожно заметил он. — Однако я этого не наблюдаю. Просто еще один грустный человек в нашем городе. Мне было бы легче, если бы… — Лоуренс умолк, оборвав себя на полуслове.

— Да?

— Знай я имя человека, которому доверил свои самые сокровенные тайны, мне было бы не так страшно.

— А тебе сейчас страшно?

— Да, — Лоуренс кивнул. — Очень. Как в детстве, когда меня заперли в кладовке в полной темноте, за то, что я разбил фарфоровое блюдо матери. Нет, это только моя проблема. Я, как вы можете видеть, склонен к преувеличениям.

— Это противоречит инструкциям, — спокойно ответила она, внутренне удивившись, что этот поразительный человек говорил правду даже не находясь под внушением.

— Я ни в коем случае не настаиваю, — поспешно пояснил он.

— Ты можешь называть меня Мари, — аудитор решила, что в терапевтических целях дать опору в виде имени будет полезно.

— О… Спасибо, — он несмело улыбнулся, не зная, настоящее ли это имя или нет. — Я действительно благодарен, Мари.

— Наше время истекло, но я жду тебя снова.

— Конечно, — он вскочил, неловко перехватив портфель за ручку.

— Считаю нашу сегодняшнюю встречу продуктивной, — аудитор выглядела довольной. — Для тебя есть задание — попробуй снова рисовать. Через силу, даже если не хочется. Начни с малого.

— Хорошо.

Лоуренс попрощался и вежливо кивнув, аккуратно закрыл дверь. Обернувшись он нос к носу столкнулся с угрюмым человеком, которому пришлось ждать своей очереди. Пожилой мужчина, не скрывая своего недовольства сверлил его подозрительным взглядом, после чего снова уставился на лампочку вызова над дверью. Лоуренс поспешил по коридору, спиной чувствуя его неодобрение. Зайдя в гардероб, он обменял номерок на пальто и шляпу. На мгновение ему показалось, что гардеробщица ошиблась и дала ему чужие вещи.

День был пасмурный, темнело рано, но он захотел пройтись пешком, чтобы проветрить голову. Затянувшаяся встреча измотала его. Зачем он рассказал о том, что чувствует себя вдовцом? Какой глупый поступок! Мари теперь считает его сумасшедшим. Почему он собирался произвести хорошее впечатление, а в итоге выставил себя безумцем? Хранить тайну столько лет и разболтать все на второй встрече с аудитором! Не зря эти тихие люди в серой униформе вызывали у него опасение. Лоуренс пытался припомнить детали разговора, но они ускользали от него, скрытые за мерным стуком метронома.