Год чудес (рецепты про любовь, печаль и взросление)

Уличная кошка и тосты с анчоусами и кружевными яйцами

К нам в гости начала приходить кошка. Она спугивает попугайчиков с деревьев и устраивается в жидкой живой изгороди.

Шерсть у нее похожа на перья, черная и белая, и она проходит по ступенькам и в открытую кухонную дверь. Я зову ее Мицуки, как певицу, потому что ей, похоже, нравится, когда мы включаем Мицуки через маленький синий динамик. А однажды я услышала, как наш сосед зовет ее Ангусом, но и он этой кошке не хозяин. У нее какой-то другой хозяин, а может, как и большинство кошек, она сама себе хозяйка.

Кошки, как книги, приходят и уходят, и не стоит ими слишком дорожить.

Когда я смотрю на эту кошку, то мне вспоминаются слова моего друга Фредди – сообщение, которое он мне на днях прислал: «Ну не надо привязываться». Он говорил о мужчинах, но мужчины что кошки – ничем не отличаются. «Не привязывайся. Не влюбляйся, и вообще».

Как-то раз я закрыла дверь кухни так, что Мицуки оказалась не на той ее стороне – внутри – чисто случайно, и она тут же бросила на меня умоляющий взгляд, даже не дав мне шанса снова ее открыть. Уличная кошка; кошка, которая знает, где ей хочется быть.

Когда я была маленькая, кто-то прочел мне книгу про уличных кошек и домашних кошек: уличный кот оказался запертым в доме и мечтает снова оказаться там, где ему хорошо. «Я вижу улицу, – говорил уличный кот в книге, – так почему я не могу выбраться на улицу?» «Почему я не могу выбраться? – часто думала я в двадцать с небольшим лет в конференц-залах, за кулисами, в экзаменационных аудиториях, в метро, в самолете. – Почему я не могу выбраться?»

А потом – месяцы в больничных боксах, откуда я уходила уже в темноте. В такой палате двойные двери (между ними пост санитарной обработки), а потом еще дверь в шлюзе комнаты, где мы были так долго: сначала смотрели, как за окном летят снежинки, а потом – лепестки цветов. Безвоздушность палаты была похожа на корабельный трюм. Почему мы не можем выбраться?

И вот теперь мы снова в доме, и я не в состоянии готовить, так что просто делаю тосты на вчерашнем хлебе с тем, что найдется на кухонных полках: с яйцами, анчоусами, хлопьями чили. Кинза и петрушка из горшков, которые я втиснула на подоконник. Травки растут неожиданно хорошо, и я снова думаю, что надо бы устроить огород, – и сажусь на ступеньки с бело-синей тарелкой с золотистыми желтками, кусочками анчоусов и пропитанными маслом тостами.

Уличная кошка Мицуки подходит и трется о мои ноги – в надежде на анчоусы, как я думаю, или, может, на яйца. А может, она добивается намазанного сливочным маслом хлеба. Она вьется вокруг моих щиколоток, словно монохромная лента. Ничего не могу поделать: я ее люблю. Мне стало бы ее не хватать, если бы она исчезла, мне стало бы не хватать всего этого.

Это, по сути, пример простоты и яиц: поджаренных на щедрой, глубокой ложке золотистого, пахнущего свежестью оливкового масла так, чтобы края хорошенько подрумянились – примерно 3 минуты на сильном огне. Ложкой поливаешь яйца горячим маслом, пока они готовятся. Белки пузырятся и плюются – и превращаются в янтарное кружево, снизу хрустящее, а сверху нежное. А желтки оранжевые, словно закат – ничего нет на свете красивее. Это – целый мир, и если мы не можем выбраться так, то почему бы не выбраться этак: садик, кошка, яйцо.

Вам нужен рецепт? Две идеальные глазуньи, столовая ложка оливкового масла экстра вирджин, два куска поджаренного дрожжевого хлеба. Баночка анчоусов: по три штуки поверх сливочного масла и под яичницей. Горсточка нарезанных кинзы и петрушки – мелко-мелко нарубленных. Превосходное сливочное масло, нежное, как сливки; копченая соль. Чуть-чуть хлопьев чили. Соберите. Ешьте.