Божьим промыслом. Принцессы и замки

* * *

А на следующий день после завтрака, как и обещал, полковник принёс своему командиру список людей, которые могли были понадобиться в деле. Там было пятьдесят мушкетёров, пятьдесят арбалетчиков, две сотни солдат, полсотни сапёров и тридцать артиллеристов. Это при тридцати возницах и поварах. И при тридцати телегах для обоза и пятидесяти пяти лошадях.

— Изрядно вы, друг мой, собрались взять с собой, — говорил Волков, прикидывая, что этот наряд сил потребует денег намного больше, чем он рассчитывал потратить.

— Думаете, я беру лишку?

И тут Волков замолчал и стал прислушиваться, сыновья его кричали где-то наверху, играли во что-то, радовались, что сегодня не будет ни одного из мучителей-учителей. Но генерал за всем домашним шумом расслышал голос низкий, чуть надтреснутый, который ни с каким другим спутать было нельзя.

— Фон Флюген! — кричит он.

— Да, господин генерал, — появляется молодой человек с вечной своей неторопливостью.

— Уж не Сыч ли там разговаривает где-то?

— Так он, — отвечает оруженосец.

— А ну-ка зовите его сюда!

Фон Флюген уходит, а генерал оборачивается к своему товарищу.

— Представляете, Карл, отправил его по важному делу… выяснить кое-что, а он, недели не прошло, как уже вернулся.

И тут появляется в гостиной сам Фриц Ламме. Физиономия невесёлая, здоровается не как всегда. Говорит просто:

— Доброго дня, господа.

И тут Карл Брюнхвальд понимает, что он здесь лишний, и, собрав свои расчёты, говорит:

— Так я завтра к вам, друг мой, загляну, а наряд сил пересчитаю и уменьшу. До свидания.

— Приходите после завтрака, друг мой. До свидания.

И когда Карл ушёл, Волков и говорит Сычу:

— Ну, чего вернулся? Или выяснил всё, за чем тебя я посылал?

— Выяснил, — бурчит Фриц Ламме и без приглашения садится на стул, на котором только что сидел полковник, бросает по-босяцки свою шапку на стол, — но мало.

— Мало? — Волков приготовился слушать своего коннетабля.

— Ну, выяснил, что у неё лучшая карета в городе и лучшие наряды, самые дорогие. Что живёт она в том же доме, что и раньше… В вашем доме.

— Да, я вижу, ты многое разузнал, — говорит Волков едко, — это стоило тех денег, что я тебе дал.

— Экселенц! — тут Сыч начал бить себя кулаком в грудь.

— Ну? Что?

— Мы приехали, нашли постой, прошлись по улицам, по закоулкам, на следующий день пошли ваши вещи продавать, а заодно прогулялись по улице, где она живёт. Домишко её поглядели. Я и приглядел место, откуда можно за домом понаблюдать. Решили мы, что к вечеру и начнём. Так и начали. А там спрятаться негде, вечером народа немного, ни трактира рядом, ничего нет… Монастырь да такие же дома с большими заборами и богатыми господами. Всё непросто. За два дня лишь карету её узнали и всех её слуг вспомнили. Ну, вот и подумал я, что… Служанку её, здоровенную такую бабищу, помните?

— Ну, помню… — Волков и вправду вспоминает здоровенную девицу пудов эдак на семь, что служила у Агнес.

— Так я вот и подумал, что с ней переговорю, пошепчу, приласкаю, посулю ей деньжат малость, она про госпожу что и расскажет.

— Дурак, — коротко констатирует генерал.

— Теперь-то и я знаю, что дурак, — соглашается Фриц Ламме. — Пошёл я за этой бабой, она вроде как с корзиной вышла, по лавкам пошла пройтись, вот иду за ней, иду… А тут остановился… — Сыч закатил глаза к потолку и замер. — Чувствую, что меня… Словно мне игла холодная в крестец впилась, — он показывает на спину: — Вот сюда, и так впилась, что аж в ногу отдаёт… Я встал, а потом думаю: а что там сзади… Оборачиваюсь, а в пяти шагах от меня… — он делает паузу. — Она!

— Кто? Служанка? — удивляется генерал.

— Да при чём тут служанка⁈ — Сыч даже удивляется такой несообразительности господина. — Она! Агнес! Я её поначалу не признал, ведь она раньше какой была — такая махонькая, хилая, кожа синяя, да кости куриные, да глаза косые, а сейчас стоит… — Фриц Ламме жестами демонстрирует, насколько хороша стала Агнес. — Вся из себя. Красивая… Грудь у неё… — и тут он поднял палец к потолку. — Распятие поверх платья носит. Большое. И распятие то золотое. А само платье — бархат самый синий, что я только видел. Плащ шёлком подбит… А на голове… — он снова изображает жесты, из которых невозможно угадать головной убор Агнес. — Вот такое вот… И не косоглазая совсем.

— Не косоглазая? — с сарказмом уточняет генерал.

— Вообще не косоглазая, — заверяет его Сыч.

— И что же тебе эта не косоглазая красотка сказала?

Коннетабль Эшбахта морщится:

— Противная баба, только на внешность иной стала, а как было у неё кошачье нутро, так и осталось. Никуда не делось.

— Что сказала-то? — Волков уже разочарован тем, что Ламме провалил его задание, и теперь спрашивает скорее ради интереса.

И тут Фриц Ламме, морщась и ломая голос под женский, воспроизводит речь Агнес:

— А я, говорит, думаю: что это на улицах Ланна смердит хлеще обычного, а это ты, поганец, сюда приехал. А ну, говорит, признавайся: ты у меня под окнами ошиваешься второй день? У-у… Такая мерзкая баба… Хоть и красивая…

Волков его внимательно слушает, а Ламме продолжает:

— Я ей говорю: побойся Бога, Агнес, не торчу я у тебя под окнами, сдалась ты мне сто лет. А она, вы не поверите, экселенц, вдруг лапу свою из-под плаща достаёт… А на ней… Вот не поверите, экселенц, когти кошачьи вместо ногтей, но те когти чёрные, страшные… И она говорит мне, такая… — Сыч снова говорит женским голосом: — Рожу тебе порву так, что на всю жизнь останется, если не будешь мне говорить «госпожа». Понятно вам, экселенц? Госпожа она… А я помню, как эта госпожа в трактире в Рютте блевотину с пола собирала за пьяными шлюхами.

— Тише ты, дурак! — шипит на него Волков, хотя никого рядом с ними нет. — Язык свой прикуси и про то даже вспоминать не думай больше. Помнишь, кто она теперь?

— Да, помню, экселенц, — Фриц Ламме переходит на шёпот.

— Ну так скажи, кто?

— Её в Ланне все величают госпожа Агнес девица Фолькоф. Не иначе, — шепчет Сыч.

— Вот то-то и оно, что Агнес теперь девица Фолькоф, и не вспоминай про Рютте, вообще позабудь про эту дыру поганую, — это название Волков и сам хотел бы забыть, и чтобы никто больше про то место при нём не вспоминал.

— Ладно, как прикажете, экселенц.

— Ну, и она прогнала тебя?

— Сначала спросила, вы ли меня послали. Ну, я говорю: а кто же ещё? Говорю, мол, господин волнуется, как вы тут живёте. А она мне, — Фриц Ламме снова говорит «женским» голосом: — езжай в Эшбахт и скажи дядюшке, чтоб не переживал. Всё у меня хорошо, ему волноваться не о чем. А ещё сказала, что приедет к вам вскоре.

— Приедет? Ко мне, сюда? — удивляется барон.

— Ага, — кивает коннетабль. — Дело у меня к нему есть, говорит, и тянуть с ним не буду, приеду на днях.

— Но что за дело у неё, не сказала? — Волков тут немного призадумался: он посчитал, что Агнес хочет поговорить с ним о делах… «Брунхильде она дала пятьсот золотых, значит, деньги у неё есть. Может, хочет дом выкупить, в котором живёт?».

Он снова смотрит на Сыча внимательно.

— Говоришь, богато выглядит она?

— Графиня, — отвечает тот с придыханием и восхищением. — Истинная графиня, да и только.

— Графиня? — в словах Волкова снова слышится сарказм. Это он хочет показать Сычу, что никакая Агнес не графиня. — А ещё что сказала тебе эта «графиня»?

— Ну… — Фриц Ламме мнётся, видно, ему не очень приятно это вспоминать. — Сказала, чтобы я из Ланна убирался.

— И ты обгадился и побежал? Да? — едко интересуется барон. — Дурень, ничего бы она тебе не сделала, раз ты мой человек. Пожил бы там, только на глаза бы к ней не попадался, послушал, что о ней в городе говорят. А ты сразу бежать…

— Ага, не сделал бы… — коннетабль Эшбахта вовсе не был уверен в том, что ланнская ведьма ничего бы ему не сделала, ослушайся он её. — Она мне пригрозила кое чем нехорошим.

— И чем же? — интересуется Волков с большой долей недоверия.

— Сказала, что нашлёт страшную порчу… Сказала, что порча будет такая страшная, что даже если ко мне в постель ляжет… Да хоть даже две молодые голые бабы, так всё равно я буду ни на что не способен, бессилен буду… До конца жизни. А я так не могу, у меня жена молодая… Сами же знаете, экселенц.

— А ты, простак, и поверил в это? — Волков морщится от такой глупости своего человека.

— Обещай это кто другой, я бы ещё и посмеялся, может быть, — говорит Сыч, — но когда это обещает Агнес… Уж я-то её знаю, она попусту брехать не станет.

— Болван, — с сожалением или с огорчением говорит барон, а потом спрашивает: — а вещи продал?

— Продал, продал, — Фриц Ламме лезет за пазуху, и произносит фразу, которая барона настораживает, мягко говоря. — Только вот я встретил там одного человечка…

Коннетабль достаёт кошелёк, кладёт его перед Волковым и продолжает:

— В Ланне, ещё до встречи с Агнес, я познакомился с одним человечком…

— Сколько здесь денег? — не дослушав своего коннетабля, спрашивает сеньор Эшбахта, постукивая пальцем по кошельку, что лежит перед ним.

— Экселенц, — Сыч прижимает ладонь к груди и говорит со всей возможной убедительностью: — вы послушайте. В общем, я познакомился с одним человечком, зовут его Луиджи Грандезе… Так вот он, как выяснилось, большой дока в таких вещах…

— В каких ещё вещах? — спрашивает барон, уже будучи уверенным, что денег в кошельке меньше, чем должно быть.

— Ну, в делишках всяких тайных, когда нужно что-то выяснить да что-то разнюхать втихаря. Он служил при дворе какого-то герцога…

— Какого? — сразу уточняет Волков.

— Да не помню, какого-то городского герцога из южных земель, так этот Грандезе рассказывал, что дважды спасал того герцога от отравления, — продолжает Фриц Ламме. — И я потолковал с ним и понял, что он не просто языком болтает, он в тайных делах толк знает.

— Сколько он вытянул из тебя денег? — спрашивает барон.

— Экселенц, — Сыч бьёт себя в грудь кулаком, — он ничего из меня не вытягивал, я сам дал ему.

— За что же?

— Чтобы он про Агнес что-нибудь вызнал. И нам про то написал, — заканчивает коннетабль.

Волков смотрит на Сыча теперь с недоумением и говорит ему:

— Люди с возрастом ум теряют, но я-то думал, что ты того возраста не достиг ещё. Видно, ошибался, слышишь, Сыч? Слабоумие уже рядом! Где он живёт, этот Грандезе?

— Так он жил на том же постоялом дворе, что и я! — тут же отвечает коннетабль Эшбахта.

Волков находится в растерянности, он разводит руками, смотрит на своего человека и поначалу даже ничего не может вымолвить, лишь потом, собравшись с мыслями, спрашивает:

— То есть у него и дома своего в Ланне нет… Живёт он в трактире… Но ты, как я понимаю, дал ему денег… Остаётся только узнать, сколько ты ему дал?

— Экселенц… — Сыч всё ещё уверен, что сделал правильные вложения. — Я дал ему двадцать монет, но если всё это окажется делом пустым, то буду работать у вас два месяца задарма. Но я-то знаю, что он нам поможет…

— Откуда ты знаешь? — интересуется барон.

— Он, как узнал, что вы заказчик, так стал о вас хорошо говорить. Уважает вас очень. А про Агнес будет узнавать только слухи, он, этот Грандезе, не дурак. Он так и сказал, что к слугам её, к дому её соваться опасно, а вот узнать, с кем госпожа Агнес дружбу водит, и про тех кое-что выяснить, то будет правильно и безопасно.