Божьим промыслом. Принцессы и замки

* * *

Госпожа Клара прекрасно знала привычки своего именитого гостя. И полчаса не прошло, как в его покоях была установлена ванна, которую быстро наполняли водой, а пока ванна наполнялась, сам барон нанёс визит хозяину дома, который принял его по-родственному, в постели.

— Я готов вас порадовать, друг мой, — усевшись напротив кровати купца, со стаканом в руке говорил барон. — Мне удалось кое-что добыть в последнем деле. И я готов погасить все проценты по долгам за прошлый год.

Это и вправду была хорошая новость для Кёршнера, так как купец, по сути, выступал не только кредитором Волкова, но в некоторых случаях был ещё и его поручителем.

— Ах, как это кстати, — вздыхал ослабший от кровопускания Дитмар Кёршнер. — А то на прошлой неделе эти мерзавцы Мёльдениц уже приходили… Сидели тут… Всё спрашивали, как у вас дела, нет ли от вас вестей… Ещё всякое…

— Они, что, были грубы? — сразу насторожился генерал.

— О, нет, конечно… — отвечал его родственник. — Кто же осмелится сейчас плохо говорить о вас после ваших новых побед… Но всё равно… Это их противное: «Слышно что-нибудь от генерала?».

— Завтра же раздам все проценты; если вы не против, я поеду в вашу контору и приглашу их всех туда.

— Конечно, конечно, друг мой, пользуйтесь, — соглашался Кёршнер. — Я распоряжусь… Скажу моему управляющему, чтобы начал собирать ваших кредиторов на завтра. Прикажу ему приготовить хорошего вина и сыра к их приходу.

— Да, — кивнул Волков, — пожалуй, собакам нужно бросить кость.

— Мне бы самому всё организовать, — морщится толстяк. — Ах, как не вовремя меня скрутила эта болезнь.

— Это потому, что вы упрямец, — назидательно, по-родственному упрекает его барон, — вам и врачи, и жена, и я, и даже Его Преосвященство наш епископ говорил, чтобы вы покончили уже со своим чревоугодием.

— Ах, не говорите, дорогой родственник, — сокрушается Кёршнер, — сам всё понимаю, но ничего не могу с собой поделать, даже ночью голод одолевает меня. Проснусь и думаю: не встать ли, не пойти ли на кухню. Уже и одежду приходится перешивать. Словно бес какой во мне живёт. Оттого и страдаю… — он тяжко вздыхает. — Надеюсь, я поправлюсь к балу.

— К какому балу? — интересуется Волков.

— Ну как же… — теперь Кёршнер удивлён. — А разве вы не к балу сюда приехали нынче? К весеннему балу. Старый граф, покойник, всегда давал в городе бал к первым дням апреля. В честь фамилии.

— Так старый граф уже умер давно, после него ещё два графа были, и кто же теперь даёт бал? — не понимает барон.

И тут купец удивляется ещё больше:

— Так как же… — недоумевает родственник. — Графиня устраивает этот бал.

Теперь пришла очередь удивляться генералу, и он, не осознав до конца услышанного, спрашивает у хозяина дома:

— Какая ещё графиня?

И тут повисла в спальных покоях богатого купца нелепая пауза, которая так и подразумевала смысл: что значит — какая? Генерал и купец смотрят друг на друга, и, не выдержав взгляда военного, торговый человек говорит ему мягко:

— Та графиня, что сестрица ваша.

Волков чувствовал что-то неприятное сердцем, сам в глубине души сие понимал, только вот поверить в это никак не мог, и потому ещё раз уточнил:

— Сестрица моя… бал даёт, дура?

— Намеревается, — как можно более сдержанно подтвердил Кёршнер.

Волков стал бел лицом, что-то кольнуло у него под левой ключицей и, проскользнув по руке в локоть, а оттуда — в кисть до самого мизинца, в безымянном пальце остановилось неприятным ощущением, словно он пальцы отлежал ночью. И тогда генерал постучал по подлокотнику кресла, на котором сидел, ногтем указательного пальца и произнёс тоном очень нехорошим:

— Кто бы на дурость сию денег ей ни одолжил, какие бы бумаги ни дал ей подписать… пусть даже и не думает получить серебро своё обратно! Пусть считает, что в реку его бросил!

— Я ей ничего не давал! — поняв, что дела денежные меж сестрой и братом нехорошие, открестился купец. — Ни крейцера.

— А кто же давал? — почти с угрозой выпытывал генерал.

— Друг мой, — тут Кёршнер даже руку к груди приложил. — Ни сном, ни духом. Только знаю, что деньги у неё есть. Обедала у нас третьего дня с молодым графом, на ней были новые украшения.

«Новые украшения — новые долги! Балы даёт! Дура! Наверное, уже все доходы с Грюнефельде на годы вперёд заложила, а может, и само имение продала! Да нет… Продать она его не может».

И опять боль прострелила его от левой ключицы до пальцев. Давно она его не донимала. Позабыл он про эту «радость» уже. Он стал сжимать и разжимать кулак. Архитектор безмозглый, сбежавший подлец, огромные траты, последние войны с еретиками и осада у реки, тяжкие схватки и сложные, опасные дела в Фёренбурге до этой боли его не доводили, а эта… курица… довела.

«В могилу меня сведёт! И ведь вроде и в уме ей иной раз не откажешь, и хитра бывает, и изворотлива, а уж как умеет мужам головы вскружить… Но как дело доходит до денег, так словно нет у неё ума более… Всё-таки, как ни крути, а дура и потаскуха, в хлеву рождённая, так дурой и будет до конца дней. Хоть титул ей дай, хоть в парчу золотую наряди! — он тяжело вздохнул. — Ну, если опять это проделки хахаля её…».

Генерал со всё ещё бледным лицом сжимал и разжимал кулаки, а толстый купец из огромной кровати своей смотрел на него. Смотрел с большою опаской.

— И где же она сейчас? — спрашивает наконец барон, чуть отдышавшись и дождавшись, пока сердце хоть немного успокоится. — Раз приходила к вам на обед, значит, живёт она не у вас. Или, может, в графском доме остановилась?

— Нет, не в графском, — отвечает ему Кёршнер. И то верно, ведь в графский дом, на который она имела полное право, родственнички мужа графиню с юным графом не пускали. — Сказала, что Фейлинги… Новый глава дома Фейлингов, Хуго, просил её быть его гостьей и передал ей под жильё всё правое крыло дома.

После смерти старшего Фейлинга, что отдал Богу душу два года назад от неожиданного удара в купальне, теперь влиятельную семью возглавлял Хуго Фейлинг по прозвищу Чёрный — из-за цвета его бороды, — с которым генерал был знаком шапочно. Зато пару других Фейлингов знал отлично.

— А чем та фамилия промышляет? — интересуется барон, чтобы не пришлось потом удивляться. — Ну, разумеется, кроме того, что деньги дают в рост?

— Так всем. Говорят, что начинали они с каменоломен в округе, а потом стали улицы тут мостить, до сих пор на тех подрядах сидят, так и не сдвинуть их, а ещё у них две из четырёх мельниц в городе, а ещё домов… восемнадцать, по-моему, — вспоминал купец. — Ещё лавки, уборка города, очистка рва под стенами, склады… В банках партнёрами состоят. Ничем не брезгуют, они уже лет шестьдесят в городском совете сидят. Пару раз и в городские консулы избирались.

— И с чего же это они стали так радушны к сестрице? — не понимал Волков. Он ещё с прошлых лет не очень-то жаловал эту семейку. Ну, кроме Курта Фейлинга, храброго молодого человека, служившего у него оруженосцем за учёбу.

— Уж и выдумать не могу, — признавался Кёршнер. — Но Фейлинги обо всём в городе первыми узнают. Видно, узнали, что вы у нашего курфюрста в почёте, вот и усердствуют в дружбе.

Это было похоже на правду. И тогда Волков наконец встал.

— Ладно, друг мой, не буду вам более докучать, выздоравливайте.

Под левой ключицей ещё покалывало. Нужно было бы прилечь, но его уже разжигал огонь раздражения. Он поставил пустой стакан из-под вина на красивый комод и покинул спальню купца.

Когда он уже спешил к большой лестнице, что вела к выходу из дома и конюшням, его встретила Клара Кёршнер.

— Барон, ванна уже готова.

— Ах, дорогая моя родственница, — отвечал ей генерал, — жаль, что побеспокоил вас этим, но неотложные дела вдруг появились. Надобно отъехать мне. А ванну после приму.

— Но как же…? — немного растерялась хозяйка дома.

— Уж извините.

— Но к ужину-то вы хоть вернётесь?

— Даже и не знаю, госпожа моя, садитесь ужинать без меня.

Хенрик даже загрустил немного, когда узнал, что вместо отдыха ему снова надобно седлать лошадей. А их седлать было нужно, так как его начальник решил ехать верхом.