Ведьмина деревня

Глава 17. В лесной деревне.

Алёна с отцом и женщиной из лесных, представившейся Евдокией, зашли в дом Степана.

Внутри было очень скромно, даже, можно сказать, бедно: большая небелёная печь, тонкая лежанка, домотканые суровые ткани, глиняная утварь.

Зато чай, который заварил отец, показался Алёне самым вкусным из всех, что она когда-либо пробовала. Возможно, потому что в него были добавлены сердечная забота и участие. И глаза отца, с любовью смотрящие на неё, казались девушки невозможными: ведь мать никогда так на неё не смотрела.

Евдокия сидела рядом, но казалось, что она далеко. Женщина что-то шептала себе под нос и смотрела сквозь окружающие вещи.

Когда Алёна выпила достаточно согревающего напитка, Евдокия встала ей за спину и положила руки на плечи. Девушка глубоко вздохнула и отдалась во власть тепла, разливающегося по телу.

Ей казалось, что каждая клеточка тела начинает пульсировать, наполняется забытой силой и бодростью. Они разливались по телу, рукам и ногам и были гораздо сильнее, чем лёгкие искорки, что Алёна почувствовала в первый раз, когда Евдокия взяла её за руки на поляне у дома.

Потом женщина начала ходить вокруг Алёны, продолжая что-то бормотать себе под нос, водила руками вдоль позвоночника и над головой.

Девушка сидела и старалась не дышать: так хорошо и спокойно ей было от рук и тепла этой женщины. Вспомнилась бабушка, мама отца, которая приводила Алёну в этот дом и тоже дарила тепло. Её образ расплывался в тумане воспоминаний, но тело помнило тепло и добро, исходившие от пожилой женщины.

В какой-то момент Евдокия остановилась и, подержав ещё раз руки на плечах Алёны, будто запечатывая всё то, что она сделала, села за стол. Девушка чувствовала себя гораздо лучше, а вот женщина выглядела усталой.

— Нехорошо дело, — наконец сказала она, — совсем ты себя истощила, все силы отдала.

Степан с беспокойством смотрел на говорившую.

— Я сейчас к себе схожу, — продолжала она, — расклад сделаем, мне посмотреть надо, какое развитие возможно из этой ситуации.

После этого женщина быстро встала и вышла из избы.

Алёна осталась наедине с отцом. Вдруг почувствовала себя неловко: рядом был незнакомый пожилой мужчина, а она сидела в его доме. Она украдкой осматривала окружающую обстановку, отмечала скудность и бедноту жизни. Начала понимать, почему её мать не захотела здесь жить. Несмотря на все лишения, мама Алёны любила красивые вещи и хорошую жизнь, хоть никогда их не имела.

— Почему вы расстались с мамой? — спросила Алёна у отца. — Она не захотела здесь жить?

— И поэтому тоже, — вздыхая, ответил Степан, — Маша всегда хотела интересной жизни, мы собирались уехать в город, устроиться там на завод, получить квартиру.

«Твоя мама в выходные хотела ходить в театры и на концерты. Увидев однажды гастроли театра в нашем областном центре, она загорелась желанием часто бывать на представлениях. Для этого надо было уехать в город. Я был согласен. Полон надежд, что мы молоды и у нас всё получится.

Но Маше пришлось пойти против своих родных, чтобы быть со мной. Никто не радовался нашим отношениям. Моя матушка тоже отговаривала от этого, головой качала, беду чуяла. Просила на наших девушек внимание обратить. Но я упёрся и сказал, что кроме Маши мне никто не нужен. Тогда мама согласилась с моим выбором, но просила беречь чувства, иначе пропадём.

И когда я привёл Машу знакомиться, матушка хорошо её приняла, приголубила. А вот родители твоей мамы не хотели ничего обо мне знать. Говорили дочери, что не пара я ей, дать ничего не могу, образования нет. Хотя школу я закончил, ходили мы с ребятами в школу через лес.

Чтобы не мозолить глаза местным и идти к своей мечте, мы с твоей мамой сразу в город уехали, выбрали ближайший, хотели выучиться, а потом в большой город переехать. Расписались скромно, я на работу грузчиком устроился, а вечером учился. Она тоже куда-то пошла. Снимали угол у старушки, жили небогато, но всё было. Потом ты родилась. Я был счастлив, старался побольше быть с тобой, но в выходные я ездил матушке помогать, не мог же я её бросить.

Все наши недовольны были, что ушёл я, ведь на одного мужика в деревне меньше стало. Мужицкий труд на вес золота, когда на своём хозяйстве живёшь. Но я был готов пойти против наших правил ради твоей матери, а всё зря…»

Степан опять покачал головой и ударил кулаком по воздуху. Алёна молчала, она впитывала долгожданные сведения о своих родных и никак не могла поверить, что такие чувства и готовность к преодолению, какие были у её родителей, закончились плохо.

«Маша всегда была недовольна, когда я уезжал, говорила, что я должен быть с ней и ребёнком, а не ездить в лес. Но я не мог оставить мать без помощи. Она одна, отца давно уже не было.

И начали мы понемногу с женой ссориться, то я уставший с работы приду, то она с тобой намается, то уеду я на два дня, приезжаю, а мне никто не рад. Маша скандалила, да так, что бабка, у которой мы жили, сказала, что выселит нас, если голосить будем.

Ты-то на удивление спокойная росла, а вот Маша с каждым днём всё больше расходилась. Обвиняла меня в том, что из-за меня со своей роднёй поссорилась, теперь помощи попросить не у кого, а жизни городской она не увидела: угол чужой да вечная экономия. А я вот своих не бросил.

— Так матушка моя тебя не гонит, — отвечал я жене, — наоборот, привечает. К себе в гости каждый раз зовёт, с внучкой нянчиться готова, гостинцы для вас собирает, а ты не едешь и нос от её пирогов воротишь. А они с душой сделаны, всё лучшее в них положено.

Но Маша ещё больше обижалась и замыкалась в себе. Она хотела в большой город, хотела интересной жизни, свою квартиру, по выходным ходить куда-то, а всё было не так. Мы сводили концы с концами, но о переезде в большой город речи уже не шло. Мы видели, что не потянем.

Однажды бабке, у которой мы снимали угол, надоели наши скандалы, и она нас выгнала. А на улице зима, снег, с ребёнком в мороз не заночуешь нигде. Мне на смену с утра. Поменяться никак не мог, строго всё. Дал я Маше денег, сказал домой ехать, что приеду завтра, отведу её к своей матери. А потом вернусь в город, другое жильё найду и вновь заберу вас.

А Машка с тобой уехала и больше меня на порог не пустила. На следующий день я после работы в деревню приехал, а она ко мне не выходит. И тебя не даёт увидеть. Её родные говорят, чтоб больше не приходил, что не хочет Маша меня видеть.

Понять я не мог, что с ней случилось. Ходил вокруг забора, кричал, звал, просил выйти поговорить. Но тогда так и не увидел. Пошёл к своей матери, всё ей рассказал.

Поохала она, ответила, что чуяла, что так будет, не сберегли мы чувства, и теперь маяться будем. Так и вышло. Маша потом разрешила мне тебя видеть и брать к себе. Но на примирение не шла, хотя видел я, что худо ей дома. Но гордая была она, не хотела своей слабости показывать, думала, что справится, да не справилась.

Не могла она смириться, что все мечты наши прахом пошли. Ничего не получилось, а может, времени не хватило. Я ей говорил, что надо подождать, ты подрастёшь, легче станет, она на работу хорошую выйдет, вдвоём сдюжим. Но она была так вымотана и разочарована, что не стала слушать.

Приду порой за тобой, посмотрю в её глаза и вижу, что молят они: забери! Подхожу, руку протягиваю, говорю:

— Давай уедем! Бери Алёнку и пошли, я всё для тебя сделаю.

А она губы поджимает.

— А ты опять к матери ездить будешь? — спрашивает.

— А как же я её брошу? — отвечаю я. — Старенькая она, меня одна вырастила, помогать ей надо. Давай вместе ездить.

— Не хочу я в лесу сидеть, — говорит.

— Так зачем за меня шла? Ты ведь знала, кто я.

— Ты обещал меня в город увезти, от жизни деревенской избавить, — отвечает Маша.

— Так мы и уехали, я работаю, смены дополнительные беру, но жизнь-то не сразу складывается, мне вот только комнату в общежитие дали, — отвечаю я. — Приезжай, Алёну в сад отдадим, для тебя работа на заводе найдётся.

А Маша отвернётся и уйдёт. Так и не примирились мы. А потом она вообще еду выбрасывать стала, одежду, что моя мама для тебя шила, рвать. Понял я, что голова у неё помутилась, а сделать ничего не мог.

А после ночи с факелами я совсем перестал показываться в деревне, опасно стало. Жил полностью в городе, а матушку навещать по другой дороге ездил. Лес-то большой, тропинок много.

Может, и неправ я был, что не подошёл к тебе, когда ты подросла. Но пугать тебя не хотел. Ждал, пока постарше станешь, сама решать сможешь. А ты выросла, и вон как всё закрутилось».

Степан закончил свой рассказ и посмотрел на Алёну.

Она слушала и не шевелилась. Мать на самом деле была со странностями, но девочка списывала это на её характер, а теперь поняла, что и спилась мама из-за невозможности видеть реальную жизнь. Сначала она в свои фантазии сбегала, а потом стала к бутылке прикладываться.

Алёна положила свою ладонь поверх руки отца, и он взглянул на неё.

— Мне жаль, что так вышло, папа, — сказала она, впервые в жизни произнеся это слово, и почувствовала, как по всему телу побежали мурашки: таким теплом повеяло вокруг.

Глаза отца увлажнились.

В этот момент в дом вошла Евдокия. В руках она несла красиво сплетённое лукошко. Подойдя к столу, убрала с него кухонную утварь, крошки и расстелила на столе самотканый ажурный белый плат. Алёна залюбовалась тонкой работой и узорами: они показались ей чем-то знакомыми.

«Плетение браслета было похоже на эти узоры», — подумала она.

Евдокия разместила по сторонам плата четыре предмета: чашу с водой, свечу, камень и перо птицы. Алёна с удивлением смотрела на всё это и на то, каким ровным квадратом они обрамляли плетение плата.

Девушка ждала, что в руках у женщины появится колода карт, подобная той, в которую они играли в детстве в дурака, но ошиблась.

Пробормотав что-то себе под нос, Евдокия достала из лукошка мешочек. Потрясла его в руках и начала поочерёдно доставать из него маленькие деревянные кругляшки с начертанными непонятными знаками. Таких Алёна точно никогда не видела.

Каждая деревяшка была размером с небольшую монетку; они уже потемнели от старости, но изображения на них были хорошо видны.

Ведунья разложила их на плате в определённом порядке и стала внимательно изучать, иногда поглядывая в пухлую тетрадочку, исписанную мелким почерком.

Иногда качала головой, поглядывала на Алёну, будто хотела что-то спросить, но молчала.

— Нехорошо выходит, — сказала она наконец, — жизнь только жизнью оплатить можно, вот ты за Тимура своей и платишь.

Девушка кивнула, она давно поняла, что не надо было прибегать к ритуалам и возвращать Тимура таким способом. Лучше было смириться. Но в то же время скажи ей кто, что она упустила шанс вернуть мужа живым, она бы не простила себе этого.

— А моя дочь, как она? — спросила Алёна. — Молчит Танюшка в последнее время, совсем замкнулась, дичится людей, как бы говорить не разучилась.

— На дочь отдельный расклад надо делать, — ответила Евдокия, — но нет в этом надобности, дети за родителей крест несут, особенно таким ма́лёньким достаётся. Если мы тебя поправим, то и дочери лучше станет.

— А поправить как? — спросил Степан.