Молчи

Глава 20

— Братан, ты еще не закончил с убийством Коллинза? — спросил Эрик из-за спины Мэддокса.

Поскольку он был хорошо натренирован, ему удалось скрыть свою дрожь. Это было плохое качество детектива — не ощущать, когда кто-то подкрадывается к тебе. Особенно кто-то с пистолетом на бедре.

Да, это был его партнер и, возможно, самый близкий друг, но дело уже в принципе. Кроме того, у Мэддокса, вероятно, была скрытая враждебность, направленная на его лучшего друга и партнера за то, что он встречался с его сестрой. Несмотря на то что Эрик был хорошим человеком, он правильно обращался с женщинами. Обращался со своей сестрой так, как с ней никогда не обращался другой мужчина. Но Эйприл была его младшей сестрой и лучшим другом. Дело уже в принципе.

— Я знаю, что это очень важно, он очень богат и пользуется уважением мэра, который давит на шефа, но у нас ничего нет. Мы не можем найти преступника из ничего.

Эрик был прав. У них ничего не было, несмотря на то, что это было ужасное место преступления, которое имело все признаки убийства на почве страсти — они обычно были самыми небрежными и легко раскрываемыми. Это произошло в довольно людном месте, но им не удалось найти свидетелей. Убийство произошло в дерьмовом, но оживленном районе, в переулке, где не было ни укрытия, ни уединения.

Само по себе убийство не было быстрым. На руках доктора были раны, так что, скорее всего, произошла борьба. И все же они не нашли никакой ДНК. Никто не проходил мимо, никаких камер видеонаблюдения. Интуиция Мэддокса подсказывала ему, что убийство было на почве страсти, но жертву не ограбили. Часы этого человека за двадцать тысяч долларов остались у него на запястье. Это было что-то личное.

Многих людей удивило бы, как много удачи учитывается в расследовании убийств.

Он слишком хорошо знал, насколько сильной может быть удача или ее отсутствие для жертвы.

Мэддокс узнал об этом, когда Ри не появилась в школе на следующий день после того, как он наконец предложил ей встречаться. Он понял это десять лет спустя, когда узнал, как ей не повезло, что в тот вечер она ехала домой на велосипеде одна, и никто не смог ей помочь.

Но с преступлениями на почве страсти была связь. Случайные убийства были далеко не так распространены, как СМИ любили рассказывать широкой публике. Было легче смириться с мыслью о том, что сумасшедший человек с разбитым прошлым убьет тебя только потому, что он разозлился. Это намного проще, чем думать, что твой муж может сорваться и зарезать тебя до смерти, потому что ты трахалась со своим личным тренером.

Жена Боба трахалась со своим личным тренером. Но у них обоих было алиби. Они были на другом конце страны, в отеле в Калифорнии, и камеры видеонаблюдения подтверждали их присутствие.

Мэддокс и Эрик глубоко погрузились в дело доктора. Его все уважали и любили, хотя и немного высокомерно, но ничего такого, из-за чего кто-то захотел зарезать его, как свинью.

У него не было никаких оплошностей, за исключением нескольких своевременно оплаченных штрафов за парковку и одного штрафа за превышение скорости, также оплаченного. Обвинение в вымогательстве в восьмидесятых годах не вносили в его досье.

Его финансовые показатели были впечатляющими, соответствовали машине, дому и часам за двадцать тысяч долларов, которые остались на его запястье после того, как его убили. Было несколько крупных платежей, которые уходили с семейного счета и направлялись в частную корпорацию, но они прекратились несколько месяцев назад, больше ничего не было. Хотя Мэддокс сделал мысленную пометку изучить это подробнее, потому что это была единственная отдаленно любопытная вещь в этом человеке.

Ничего не складывалось. Мэддоксу чего-то не хватало.

— Не может быть так все просто, — сказал Мэддокс своему партнеру, не отрываясь от первоначального отчета.

Эрик хлопнул его по плечу.

— Нет, — согласился он. — Всегда есть что-то, где-то. Но мы люди, и мы скучаем по дерьму. Либо мы в конце концов найдем его, либо нет. Разглядывание этого отчета ничего не даст, только вызовет мигрень, и ты впустую потратишь ночь, — Эрик сделал паузу. — Думаю, у тебя есть дела поважнее.

Мэддокс поднял глаза из-за скрытого смысла, скрывающегося за тоном его партнера.

— Что может быть лучше, чем раскрыть убийство известного врача, у которого есть жена, пусть и неверная, и дочь? — Мэддокс бросил ему вызов с большей враждебностью в голосе, чем требовалось.

Он не спал, потому что был расстроен. Не только с этим делом, но и с делом Орион. Все девушки говорили о том, что мужчины приходили и уходили, были «постоянные клиенты», и это звучало скорее как бизнес, чем что-то другое.

Так оно и было. Двое мужиков были подонками-наркоманами. Они жили в нищете, но подвал под домом был просторным и безупречно чистым. Они выяснили, что первоначальный строитель дома был параноиком на счет холодной войны и ядерных последствий, поэтому он построил целый второй дом под основным, с двумя спальнями.

Однако холодной войны не было, и то, что должно было спасти семью, прокляло многих девочек.

Он подводил семью этого доктора, и он подводил Орион. И, в довершение всего, он влюблялся в поврежденную, сломленную женщину, которая была совсем не похожа на девушку, которую он поцеловал десять лет назад. Та ночь, когда он видел ее два гребаных месяца назад, преследовала его. Он увидел что-то внутри нее, что-то, что напугало его до чертиков. Что-то, что заинтриговало его, потому что это тоже пробудило в нем нечто темное.

Эрик никак не отреагировал на гнев Мэддокса. Он привык к тому, что друг был жалким ублюдком. Эрик игнорировал, что бы ни происходило. И вместо этого творил чудеса для Эйприл, которая наконец-то начала налаживать свою жизнь. Мэддокс задавался вопросом, какое отношение Орион имеет к этому.

— Знаю, что связываться с жертвой морально сомнительно, и ты знаешь, что я глубоко уважаю правила, — сказал Эрик. — Но ситуация с этой девушкой иная. Исключительная. Я не верю в такое девчачье дерьмо, судьбу и романтику, я слишком циничный старый полицейский для этого.

Мэддокс фыркнул на слово «старый». Эрик был его ровесником, но в каком-то смысле он был прав. Этот ублюдок был стар душой.

Эрик не обратил внимания на фырканье.

— Я циник, но я не слепой. Орион — больше, чем жертва. Черт, глядя на нее, ярлык жертвы ей не подходит. У нее никого нет, Мэддокс. Никакой семьи, кроме тебя и Эйприл. Вы двое… это опасно. Хочу сказать тебе, чтобы ты был чертовски осторожен. Не только из-за того, через что она прошла, это само собой разумеется. Но из-за твоей истории. Ты носил ее с собой все эти годы. Вот почему у тебя в постели не было женщины дольше одной ночи, что бы ты себе ни говорил.

Мэддокс уставился на своего партнера, который был ему как брат, которого у него никогда не было. Он был его лучшим другом. Эрик знал об Орион. Мэддокс отправился на День благодарения к себе домой, когда солгал родителям и сказал, что ему нужно работать. Но у них не было глубоких и содержательных бесед «давай говори о своих чувствах».

Эрик происходил из семьи полицейских. Его отец только что вышел на пенсию и пользовался большим уважением в полиции и обществе. Его дед был одним из первых чернокожих полицейских в Сент-Луисе, говорившим по-английски как на втором языке. Баптисты эмигрировали с Гаити два поколения назад, приехав в страну с одной только одеждой на спине и поколениями рабства и зверств, свежими в памяти. Они обещали чтить свой народ на этой новой земле.

Эрик свободно говорил по-французски, потому что его отец был полон решимости, чтобы его сын сохранил свое прошлое, свое наследие. Как и все его сестры, одна из которых была патрульным полицейским.

Его сестры души в нем не чаяли, что делало его чувствительным и добрым по отношению к женщинам. Казалось, он был чертовски нежен. Они никогда раньше не заходили так далеко в своих разговорах. Это было негласное соглашение между ними, не говоря уже о том, насколько тяжелыми были последствия этой работы. Невозможно слишком углубляться в это дерьмо. Это погубит.

Первым порывом Мэддокса было разозлиться. Защититься. Его кулаки сжались, готовясь именно к этому. Эрик наполовину ожидал этого. Но, черт возьми, он устал. Устал притворяться дерьмом. Устал надеяться на удачу, которая в наши дни выпадает только убийцам и педофилам.

Он вздохнул, проводя рукой по волосам, вспоминая, как робко, испуганно Орион проделывала то же самое со своими длинными волосами. Ему пришлось замкнуться в себе, держаться за каждый из своих врожденных инстинктов, чтобы позволить ей сделать это, позволить ей сохранить контроль. Все шло медленно. Потому что, как бы его разум ни говорил ему, что ему нужно медлить, ведь эта девушка прошла через многое, его член и сердце были с ним не согласны. Он мог бы солгать самому себе и сказать, что не испытывал искушения той ночью два месяца назад, но не стал.

— Да, — сказал Мэддокс. — Я стал полицейским из-за нее, — это он уже говорил Эрику раньше, без всяких подробностей. — Потому что я хотел что-то изменить, сделать так, чтобы это дерьмо больше не повторилось. Я правда носил ее с собой. Ту четырнадцатилетнюю девочку по имени Ри… она больше не такая.

— Нет, она не такая, — согласился Эрик. — Не перетруждайся.

Затем ушел.

Он устал. Они оба устали. Это было не единственное убийство, над которым они работали. А этому делу было несколько месяцев. Миссури переживал волну преступности. Обычно они были заняты в «обычный день», но в последнее время пропало много людей. Технически это не входило в отдел расследования убийств, но у Мэддокса была теория об исчезновениях, учитывая, что у жертв было много общего. Все они были мужчинами из реестра сексуальных преступников. Все исчезли без следа. Никаких признаков борьбы в домах.

Глядя на их преступления, Мэддокс не испытывал никакого сочувствия к людям, которых он подозревал в убийстве. Но независимо от того, вызывали ли у него лично отвращение эти люди или нет — больше, чем когда-либо в его жизни с Орион, — это его работа. Он не был полицейским по вопросам морали — он был полицейским, прибывшим сюда для обеспечения соблюдения закона. Он часто не соглашался с законами, но дело было не в этом. Речь шла о стране, свободной от анархии. Речь шла о кодексе, по которому он жил, о клятве, которую он дал. Многие полицейские в этой стране злоупотребляли своей властью, злоупотребляли своим значком, но он не был самим собой, если бы считал, что предательство значка было «правильным» поступком.

Право было субъективным.

И это скользкий путь.

Если у человека нет чести, у него нет ничего.

И было еще кое-что. Он хотел быть человеком, на которого Орион могла положиться. Стойкий, способный и надежный человек. Она знала только монстров. Все, что она знала, — это насилие. Так что, как бы ему ни хотелось вытереть руки о монстров, он не мог. Он был влюблен в Орион.

Как бы обречена ни была эта любовь, он не мог ничто изменить. Иногда ему хотелось, вспоминая ее холодные, пустые глаза, когда он просыпался посреди ночи в холодном поту, зная, что между ними никогда не будет ничего легкого. Это делало его слабым мужчиной в те моменты, когда он мечтал о женщине, которая родила бы ему детей, мечтал о безопасном убежище от жизни, связанной с ношением значка и созерцанием ужасов.